Для каждого своя мелодия

Щипающее чувство безмятежности, мороз точно, покусывающий за щеки, ловко перебирала рыхлые струны мелодичной души, воссоздавая свою особенную и неповторимую мелодию баюканья. Кто-то, невзначай, тонко хватался за отдаленный скрип изможденной старой ветки, на которую присела отдохнуть рассеянная птица. Кто-то же слышит то, как грузное, но мягкое полотно бумажного снега спадает шапка словно, со сгорбившихся кустарничков. Кому-то достаточно мягкого заунывного напевания северного ветра, со своими замысловатыми словами и своим особенным языком. Когда он ласково, как шелковистые руки ткачих, перебирает и выбирает каждое словечко, что шепнуть хочет на ухо. Когда яростно хватает каждое попавшееся и безрассудно плюется ими, разгневанный торговец ловит будто воришку крепким словцом. Иногда же струны, капризные хитрецы, молчат, заставляя томно выжидать человека о том, когда же придет его час забыться в отсутствующем потоке мыслей, отдаться своему звуку, внимать до каждой крупинки, принимая сладостное наслаждение той жизнью, что он имеет сейчас, переставая так грязно грезить о недоступном. Игра струн души подобна игре тех струн, что духа нечистого изгонят. Они же изгонят все дурное-тяжкое, все то, что кует самые непроницаемые оковы для столь хрупкого и восприимчивого создания души, заставляя день изо дня терзаться и пятнаться едкими отголосками бытия. Зима - время, когда возможно сорвать тот чистый лист бумаги, по которому еще не проходился шаловливый наконечник пера. Лист, которого не осквернили чернила. Врата в веру свежего шага. Время откровения и правды, веры и переосмысления. Смотря на пушистые острижки снега, мех барашков неба, забываешь о всем печальном, что драло полотно цельной мысли, очищаешь свой очерненный ключ, внимая водам освобожденного рассудка. Холодными объятиями девы льстивой тянет он к себе и ведь поддаться просто: вот он, смотри, зовет лишь прикоснуться. Нет, голубчик, не поддавайся ты так рвено, ведь если он тебя поймает, то не отпустит и погубит, в нем сыщешь свой конец ты, ведь стоит быть настороженным. Помог тебе он раз и хватит: иначе бездна станет глубже и в бездну ты падешь от собственной руки: "всего-то я хотел заполучить чуть больше чистоты, понять и больше не пускать". Поймал не ты. Поймали ведь тебя. Не зря же говорят: зима - время чудес. Чудес умеренных, когда рука не дрогнет залпом все схватить. * * * Деревья были подобны уморенным девам, что склонили свои усталые шеи к земле, прикорнуть на дорожку. Не легка их судьба: тяжелые ветви путанных волос метут неблагодарный воздух, а ствольное тело не дает и с места двинуться, так тяжело от работы нищенской. Вынуждены красавицы на благо здесь пахать. Когда цвести и расцветать, кормя ненастные человеческие глаза, когда вновь увядать, с тяжелым вздохом роняя мнгновенную красу, оставаясь мрачными старухами и так за годом в год. Даже в заурядной старухе есть своя пылающая страсть, звездочка, что будет ей изюминкой. Вэнь Нин считал, что есть здесь что-то этакое, вон глянь, как пусто-переполненно. Деревья сбросили всю шевелюру, но не перестают блистать, облачаясь в барашковы меха, чуть менее улыбчиво смотря, но все же радуя прохожего. Взвизги и хруст смешались под подошвой сапог: то листья жухлые рассыпятся, то снег хихикнет при наступи, а парень вслед за ним. Бездонный взгляд горящих черных глаз, чернее громких туч пред грозой, с немалым любопытством, то взад, то вперед, осматривали местность. На протяжении многих километров - деревья и кустарнички со снегом вперемешку, где выступы из камней, где увядшие плеши травы виднеются, а где, вон там, за метров сто, ручей незастывший шипит от недовольства. И все здесь сказочно, сошло точно со страниц книг. И там бело, и тут роскошно. И пар из рта похож на своеобразную магию из завитков и причудливых форм, растворяющихся в невидимости прозрачного воздуха. — Господин Цзян Чэн, мы практически на месте, не отставайте! - юноша разворачивается, встряхивая подолом черного ханьфу. Прекрасного, блестящего, из плотной зимней ткани, сшитому впору для этой тонкой фигуры. На шее серый шарф замотан, сапоги под цвет него. Нос и щеки покрасневшие, точно их терли несколько минут беспрестанно, а за кончики ушей тянули долго-долго, их цвет, румяность, куда более насыщенна. Торчащие костяшки пальцев розовее розового лотоса, бледны и поэтичны. То и дело юноша старается их спрятать в пышные рукава, скорее чтобы отогреть. — Не кричи, я слышу и знаю куда идти, хватить перед глазами мошкой мельтешить, иди вперед, не потеряюсь. - Недовольным тоном тянет настигающий спешно мужской, чуть более басистый голос, шагами своими тяжелыми только затмевая его. Ступал точно не по воздушным сливкам снега, а по каменной тропе. Совсем не предназначен он для прогулочной походки, все превратит в цирк нелепой тяжкой неуклюжести. Позади развевался внушительно-фиолетовый плащ, капюшон которого закрывал голову с лицом, только несколько игривых серовато-черных локонов выставлялись из-под. Тело закутано в подобное по цвету ханьфу, укороченное, так, что видно вспышненные черные штаны и сапоги чуть ниже колена. За поблескивающим поясом болтался меч, нередко звякая тихим колокольчиком. — Простите пожалуйста я... - Не менее покрасневшая крупная ладонь мужчины падает на чужое смущенное лицо, перекрывая таким образом, не давая закончить предложение. Что-что, а это ему было под силу. Заткнуть не затыкаемое. За долгое время научиться этому без вспыльчивых криков и слов - верх умений. Там уже он сам поймет, что не стоит, а что стоит говорить. Цзян Чэну остается лишь выдохнуть, кивком скидывая капюшон, уставляясь полупрезренным взглядом на спутника. — Что я говорил? Так-так, не слышу, повтори, комар писклявый, давай-давай, я жду. - В ответ только мычит неразборчиво, стараясь поскорее избавиться от чужой ладони. Когда же Вэнь Нин стал тянуть за рукав, мужчина скоро отпускает лицо, давая тому потерять равновесие и благополучно скидывает в сугроб, довольно так вытягивая улыбку, фирменную, привычную. Злорадствует. — И опять победа за мной. Так что я говорил, господин, падающий в ноги? - Юноша замирает, чуть приоткрывая рот, спешно уводя взгляд в сторону. — Не вести себя как я. — А ты что сделал? Ровно наоборот. За два с половиной часа мы начинаем этот разговор третий раз, меня это начинает выводить из себя. — Из....... Изв.... Извольте встать, господин Цзян Чэн. - Стоящему остается только улыбнуться шире с того, как Вэнь Нин выкрутился из ситуации, пускай совсем по-своему, откровенно говоря, криво и через пень-колоду, но не произнести ненавистное за такое время "извините". Протягивает последнему руку, а юнец на нее уставился, вздергивая брови ко лбу. — Предложение пяти секунд. Время пошло. - Лежащий издает невнятное кряхтение, обеими руками хватаясь за протянутую руку Цзян Чэна, резко поднимаясь и ударяясь о его грудь лбом. — Вот же неумеха. Отряхивайся, иначе замерзнешь. Побыстрее. Развалился на этом снегу, точно император на шелках. - Растрепал и без того лезущий в каждую щелку хвост Вэнь Нин'а и пошел вперед. Вэнь Нин же стряхивает с себя остатки, успевшего посыреть и оставить плывущие пятна, еле заметные конечно, снега и догоняет, пристраиваясь в темп ходьбы, поодаль, за непроницаемой спиной. — Здесь ничего не поменялось, да? — Говоришь каждый год одно и тоже. Конечно здесь ничего не поменяется. Это место постоянно, дурак. Здесь не властен человек, его постройки. Только тишина, деревья и зверье. Сам же мне это говорил. - Выходцу клана Вэнь остается только тихо хохотнуть на слова того, выдыхая нетерпимо. — Вы подаете все это лучше меня, господин Цзян Чэн. Я люблю слушать, когда вы рассказываете. Меня это приводит в восторг. — Молчал бы, лис. * * * Взгляды обоих были направлены на распростертое дерево, с множеством массивных веток, склоняющихся низко-низко к земле. Оно имело позволение тихо ворчать, поскольку старость - особенно такая глубокая, возраст почтенный. Кора чуть сошла, ветки не выглядят свежо и привлекательно, как у предшественников, но истинно особенным было только это дерево. Только оно знало, что было здесь, только оно узнает, что будет. Хрупкая кисть дотягивается до истощенной коры, поглаживающе обходясь с ней. Так неприятно. Шершаво и бугристо с характерным холодком и торчащими щепочками. Коготочки котенка, именно они. Цзян Чэн же остается позади, оттопырив ногу к приметному выступу, руки за спину пряча, внимательно уставляясь на Вэнь Нин'а, на его глуповатый ритуал, упомянув что-то настолько тихо, что, кажется, сам понять не успел. С неподдельным любопытством и искрой задорного интереса смотрел, без привычного презренного прищура, скорее, с долей легкомысленного доверия и слащавым прожиганием. Ловил каждый шаг, неровный изгиб рукавов и пояса, отворачивался, как только понимал, что на него смотрят в ответ. — А ты помнишь... - Да, он помнил. Помнил что? То, что пересказать хотели, но так благополучно умолчали, словно притаили секрет от незримых ушей любопытной природы. Помнить - это сентиментальность, которой обмениваются понимающие люди. Помнить, значит сохранить, не отпуская и секунды ушедшего момента, который будет жить бок о бок с настоящим. В сердцах, уме... Мужчина же в этом смысла видел мало, скорее, не мог постичь эту доверенность, формальность, что до раздражения важна, но он помнил, сам мало осознавая почему. Держал поближе к сердцу, подогревая будто. Рука юноши падает на шарф, а теплота щелкающая из глаз разгорелась новым светом, слишком горячим и нетерпимым. Каждый лоскуток был облюбован пальцами с небывалой трепетностью движений актрисы-тансовщицы на сцене. Он щупал шарф, как в первой раз и понимал, насколько это удовольствие. Ровно три года назад Цзян Чэн подарил тот самый шарф этому нелепому юноше, именно в этот день, именно зимой и под этим деревом, в момент тлеющего солнца, неумелыми словами он попросил остаться с ним до конца, хотя именно в этот день их дороги должны были разветвиться без возможности перекреститься снова. Он не смог сказать очевидной, но терзающей безжалостным зверем для него вещи о том, что неуклюжий неумеха дорог и нужен ему, что именно с ним, после долгой разлуки временного разногласия, после долгого поиска себя и ответов на сущие вопросы... Он чувствует полноту картины потускневшего мира, с ним он чувствует то, что не может понять с другими. Только ему он может подарить сентиментальный жест, только он видел ту слабину и отчаяние, и не отвернулся. До сих пор Цзян Чэн не может себе сказать, что это. Что это за чувство? Он влюбился и не понимал этого. Или не хотел понять, но перед фактом стоял твердо. Если бы Вэнь Нин не согласился взять шарф и остаться, то целостность своего мира неизбежно пропустил сквозь пальцы песками неизбежности, вероятно, не в силах больше восстановить от краха боли. Не останется даже кусочка. Он был бы вдребезги разбит, керамической чашке подобно. Повидав и поговорив со многими людьми он наперед знал, что это именно так. И на кануне события и делать не понимал что. Ходил, нервничал и упивался своей никчемностью. Раздражался и гневался от непонимания, однако именно тот шарф, свисающий с корзинки с подобными побрикушками - дал просвет. Серостью и невзрачностью напоминал Вэнь Нин'а, но показался столь особенным. Небросок, но привлек и привязал. Он понял, что нужно и как стоит поступить. Как украдкой себя открыть и не спугнуть, и не заставить быть обязанным. Вэнь Нин же, в свою очередь знал, что не сможет сам навсегда расстаться с господином, к которому привязался до глубин измученной души. Уйти от него, значит потерять еще одну связь с полюбившимся и породнившимся человеком, которого он принял в своей жизни ближе, чем стоило. Очередная оплошность, которая подтолкнула его к чему-то новому. В отличии от Цзян Чэна, любовь чужда юнцу не была, пускай он и был с ней на "вы", но гораздо ближе, посему скоропостижно принял терпкие и взволнованные чувства той детской влюбленности, которая присуща его характеру. Он понимал, что тепло, которое испытывало сердце, было гораздо более жаркое, нежели, чем к другу. В тот день, под тлеющим солнцем, он подарил ему накидку, согласившись остаться рядом до самого конца. В тот день, под тлеющим солнцем и нависшими ветвями деревьев они переплели пальцы рук друг друга так странно, неумело, но с желанием. Сегодня же, под тлеющим солнцем уходящего дня, под прохладные напевания ветра, их пальцы сплетаются крепко и умело, без робости или страха. Сегодня же, под тлеющим солнцем уходящего дня, горячие губы друг друга приветливо касаются, соединяясь в сияющем поцелуе говорящей искренности. Их взгляды так близки, что видят оба - не смеют слукавить. Сегодня же, под тлеющим солнцем уходящего дня, они наконец-то безмолвно сказали «люблю тебя.» * * * Для каждого мелодия безмятежной игры струн своя. Для Цзян Чэна это травы, шелестящие в родных пальцах. Для Вэнь Нин'а шаг тяжелый, что из тысячи узнать горазд. Другого им не надо, они нашли свой звук, свою игру.