Дом, в котором умерли все

Эти стены помнят все. Голод, холод, два маленьких трупа в деревянной кроватке. Как маленькие теплые пальчики поправляли эти белые рамки на стене, как ходила высокая женщина с пышной каштановой косой и баюкала мальчика. А девочка цеплялась за юбку и просила рассказать сказку. И 22 июня стены помнят. Голос Левитана, строгий, суровый. И то, как заплакала женщина, обнимая летчика в парадном кителе. — Саша, Саша, как же мы без тебя… — Ничего. Разобьем фашистов, и я вернусь. Потом были желтые карточки на столе, листы бумаги, химические карандаши. Дети рисовали солнышко и серых зайчиков, ждали маму. Она приходила домой уставшая, с посеревшими губами и манжетами, перепачканными кровью. Слушала детей, вымученно улыбалась, комкая в руках зеленый платок. Этот зеленый платок путешествовал от окна с фикусом до двери, потом на диван и на кухонный стол. С платком не разлучался и кашель, глухой, нутряной. Тогда эти стены в желтую полоску почувствовали горе, но не само горе, а только первые тревожные его шаги. Стены шатало, окна звенели треснутыми стекляшками. Потом стекляшки лежали на полу, а ночью исчез фикус. Раньше в этой квартире звучал смех. Сейчас звучала истерика, рыдания, а чаще — тишина. Страшная, нехорошая тишина, прерываемая глухим кашлем. За белую рамочку засунули серый листок — похоронка. За окном снег, дождь, опять снег. Шуршат листья. Тянет клеем, горячей водой и прелостью. В мисках — бурая вязкая жидкость. Зима 1942 года. Февраль. Стены содрогаются, их насквозь выхолаживает стужа. На полу лежит грязный кошачий хвост. Пахнет мясом, потом мужчина в телогрейке приносит второго драного серого кота. Девочка держит хвост в своей ручонке и даже не плачет. Плакать больно — слезки мерзнут на морозе. Мама больше не встает. Мясом не пахнет, клеем тоже. Потом люди, покрытые снегом и коркой льда, закручивают в одеяло большой куль и несут. Девочка держит брата на коленях, а потом без сил роняет его на кровать и падает сама. Не встает больше. Через неделю два трупика увозят на саночках, а дом по-прежнему вздрагивает от разрывов. Но уже не военных, а Победных.