Глаза в глаза (нужных слов не находя)

В неверном свете костра золотые волосы Магиуса постоянно меняли цвет – то пламенели, словно лисий мех, то темнели, принимая цвет благородной бронзы. Хума залюбовался этой игрой тьмы и света, даже забыв, что собирался наточить свой меч – он все еще не оставлял своей мечты стать рыцарем, хоть и понимал, что незаконнорожденного вряд ли допустят в благородный рыцарский орден. Его друг вновь уткнулся в свою книгу с заклинаниями, тихо шевелил губами, проговаривая магические слова – от их звука Хуму пробивала теплая дрожь, словно он чувствовал силу, скрытую за этим тихим голосом – его ресницы подрагивали как крылья бабочек. Наверное, Хума смотрел слишком долго и слишком пристально, потому что внезапно Магиус поднял голову и посмотрел на него своими невозможными голубыми глазами. Рыцари часто говорили, что с чародеями не стоит водиться, их силы неестественны и против природы – Хума думал порой, что они просто боялись попасть под очарование подобных ясных колдовских глаз. - Так пристально смотришь. Увидел что-то интересное? – в его глазах блеснула искорка веселья. Хума покраснел и пробормотал что-то неясное, поглаживая рукой пробивающиеся усы – такое ощущение, что его друг просто наслаждался тем, что смущал его. - Я… Да ничего, просто смотрел, - Хума нервным жестом потер ладони. Изящные, тонкие пальцы Магиуса обхватили его руки – Хума вздрогнул от того, насколько нежной чувствовалась кожа Магиуса против его грубых мозолей. - Руки болят? - Ах… Нет, совсем. Магиус, я тебя поцарапаю, отпусти, - Хума, кажется, покраснел еще больше, так как почувствовал, что у него горят уши. Юный чародей мягко покачал головой и прижал руку Хумы к своей щеке – будущий рыцарь едва сдержал в себе сдавленный крик. Глядя, как его друг так нежно прижимает его покрытую шрамами ладонь к своей мягкой щеке, Хума просто не мог оставаться спокойным. Он заерзал в надежде на то, что вскоре Магиусу наскучит все это и он отпустит его руку, насмешливо ввернув какую-нибудь подколку, но этого не происходило. Магиус все так же прижимался к его руке, как кошка, ищущая ласки, на его лице плясали отблески костра. - Ты такой теплый, сэр Хума, - Магиус промурлыкал это так тихо, что Хума надеялся на то, что ему просто послышалось, - Теплый и мягкий. Настоящий рыцарь Света. Возможно, у настоящего Соламнийского рыцаря нашлись бы слова, но Хума даже не мог заставить себя сказать хоть что-нибудь. Магиус был добрым и теплым, слегка надменным, но верным – и когда он с такой любовью говорил о Хуме, будущий рыцарь терял дар речи. Так было всегда – внезапно после насмешек и дружеских подколок Магиус начинал говорить такие сладкие вещи, которые вновь возрождали надежду внутри Хумы. Он часто сомневался в себе – что еще он мог, слабый и бесполезный, в ордене Света и Добра. Но как только его стремления угасали, приходил его друг и умудрялся двумя словами возродить в нем былой огонь. Сейчас, при свете костра, в тепле костра и чужого тела, в холоде ночи, Хуме нужно было ответить на его поддержку и доброту хоть чем-то. Но в Мере не было ответов на этот случай, а Хума не знал таких слов. Так что ему оставалось только молчать, смотреть на Магиуса и надеяться, что он и так все поймет. В конце концов Магиус выпустил его руку – Хума тут же попытался найти в глазах его друга хоть каплю обиды, но в постоянных отблесках костра он не мог уловить настроение Магиуса. И потом, через много лет, когда он встретил свое сердце и душу, свою Гвинет, Хума, наконец, понял, что это было за чувство, и ждал, когда сможет поговорить об этом с Магиусом. Они найдут логово Тьмы, Свет вернется, и снова все будет как раньше, и даже лучше. Но когда Магиус падает перед ним – бездыханный, белоснежный – Хума Драконья Погибель понимает, что опоздал на целую жизнь. *** Стурм поступал так, как положено истинному потомку соламнийских рыцарей – был благороден, справедлив, бесстрашен, чтил стариков, защищал женщин, любил и почитал мать и отца. Анна – его благородная мать – всегда была довольна им. Конечно, рос он не среди своих благородных сверстников, но все же в Утехе было безопасно – да и отпрыски иных знатных семей жили даже здесь. Как подруга по играм Китиара Ут-Матар – Стурм Светлый Меч гордился своей дружбой с ней. Соламнийцы должны держаться вместе. Разумеется, у Стурма были и другие друзья – младший брат Китиары хоть и был сыном лесоруба, но был веселым малышом, всегда обожавшим бегать следом за ними. Он не будет рыцарем – но и воин тоже славное дело. А вот его близнец… никому не нравился, Стурм был уверен. Слишком хилый и болезненный, да и глаза непонятные, будто бы душу вынимает. А когда он стал учиться в школе волшебства, Стурм махнул на него рукой – сразу было видно, что ничего путного из Рейстлина не выйдет. В семье не без урода. Их неприязнь всегда была обоюдной – Стурм не терпел скрытностей и хитрости, из которых была соткана магия, а Рейстлин с жаром огрызался, злобный и непокорный. Настоящему рыцарю была ни к чему ворожба, честный клинок и вера разбивают любые чары – и поэтому Стурм лишь терпел невыносимого близнеца Карамона, надеясь, что когда-нибудь и могучий брат заметит, насколько тёмен Рейстлин внутри. Он сам по себе – создание тьмы, прячущееся от света в пыльных углах. И Стурм будет внимательно следить за тем, как мрак нарастает, чтобы успеть пресечь любые его попытки. Маг притворяется лекарем – Стурм никогда не просит его помощи, но тот сам его находит, язвительными словами обозначая свое присутствие. Он тот, кто перевязывает их раны после тренировок, всегда насмехаясь над ними с Карамоном, над военным искусством. Рейстлин тот, кто книг из рук не выпускает, тот, кто на любое проявление любви шипит змеей. Стурм этого не понимает – и не хочет понимать. Но в Гавани это Рейстлин, а не он, говорит с молодой матерью, которая теряет себя в горе и злобных словах – и говорит так нежно, что не кажется собой. И это Рейстлин, а не он, вызывается обрушить все, что здесь творится - даже Танис, добрый и справедливый, не желает участвовать в этом. И это маг, а не Стурм, встает посреди толпы, обличая колдунью-обманщицу - высокий, тонкий, как луч света, с растекающимися по спине и плечам темными прядями, презренный волшебник в свете жаровен похож на жреца, что пришел покарать лживых богов. Видя его, Стурм даже на мгновение забывает, что должен его ненавидеть. И, возможно пытаясь исправить свое бездействие, он встает на пути жрецов, когда те ведут колдуна на костер. На Рейстлине нет лица, он болезненно бледен и тих. Но глаза - проклятые колдовские глаза, голубые и глубокие - смотрят на Стурма так, будто он сам Хума. И пусть потом он не выдерживает потока камней, Стурм все равно чувствует себя так, словно он настоящий рыцарь. А потом все кончается - бельзориты в бегах, а Рейстлин жив, хоть и страшно, ужасно, болезненно слаб. Он идет к Стурму - Карамон в нескольких шагах от него, всегда заботливый - и вновь смотрит ему прямо в глаза. Солинари бросает блики на его лицо, волосы, глаза - они серебрятся. Стурм вновь теряется, будто околдованный - волшебникам нельзя смотреть в глаза, они зачаровывают и лишают воли. Тас лопочет что-то рядом, помахивая обгоревшим хвостом волос, но Стурм плохо его слышит, все еще пытаясь отвести взгляд от отблесков серебра в ясных чародейских глазах. - И я хочу поблагодарить тебя, Стурм. Твой поступок был храбрым. Безрассудным, но храбрым. Рейстлин так редко кого-то благодарил – и никогда это не звучало так искренне. И что ему ответить, почему в Мере никогда не было подобной страницы? Сейчас Рейстлин выглядел не таким, каким его знал Светлый Меч – пропали куда-то лисий прищур и постоянная настороженность, исчезла та непонятная искорка презрения и превосходства. Рейстлин, маг, чародей, спас людей от ложного божества своей магией, остановил – пусть даже и ненадолго – унижения. И это было переломным моментом – Стурм хотел признать, что, возможно, ошибался. Что Рейстлин не настолько мрачен и подл, как ему казалось. Рассказать ему со стыдом, что подслушал, как потомок благородного рода Ут-Матар, Китиара, уговаривала Карамона оставить Рейстлина умирать. Возможно, извинится за свои подозрения. Начать все правильно или хотя бы не испортить то, что возникло сейчас. Но его упрямая кровь, его гордое воспитание и его непонятная нерешительность подняли голову вновь – или же никогда не опускали. — Они не имели права казнить тебя без честного суда. Они были неправы, и моим долгом было остановить их. Но все же… Я серьезно обдумал все происшедшее, пока мы шли, и я настаиваю, чтобы ты сдался в руки шерифа Гавани. Солинари закрыли тучи – серебро исчезло из чужих глаз. Стурм не желал замечать, но видел, как обиженно полыхнул взгляд Рейстлина, как он отстранился и вновь принял свой обычный вид – мрачный, надменный маг, который уж точно знает, кому он никогда не будет доверять. Стурм не любил магов. Не любил Рейстлина – особенно его новую версию, с этими золотыми змеиными глазами и седыми волосами. Не доверял и открыло критиковал – как и следует настоящему рыцарю. Вот только рыцарем он не был – и рана эта была широка и глубока, как Новое море. Возможно, поэтому он так и нападал на Рейстлина – из них двоих только он оказался настоящим, хоть и изломанным. После того, как боги отделили их друг от друга, Стурм скучал по своим друзьям – Дерек не был тем рыцарем, которым он должен был быть. Здесь не было Таниса, Карамона – никто не хотел ничего делать, предпочитая перетягивать это несчастное Око, как трофей. Стурм даже в глубине души признался, что скучал и по Рейстлину – мрачный маг хотя бы действовал, не веря словам успокоения, не позволяя себе отдохнуть. Каким бы несносным не был маг, Стурм был уверен в одном – он никогда никому не подчинится надолго. Неповиновение было у него в крови. Стурм надеялся все же в этот раз сказать все правильно, когда они встретятся в следующий раз – но его грудь пробило копье. Он действительно не был новым Хумой. *** Стил слышал краем уха, что нежный мальчишка-маг Палин Маджере внешностью пошел в свою бабушку, красавицу Розамун, а умом – в почившего дядю, Рейстлина Маджере. Рядом со своими братьями волшебник действительно выглядел иным – изящный, высокий, с зелеными оленьими глазами и каштановыми густыми волосами, наивный и дрожащий. Мать Китиара фыркнула бы и назвала бы его слабаком и размазней – терпения к магам и жрецам у нее, по слухам, никогда не было. Саре, возможно, он бы понравился. Стил не особо знал, кем он был. Он был рыцарем Тьмы, Рыцарем Лилии, но его отец – тот самый Стурм Светлый Меч, герой Войны Копья. Возможно, порой он осознавал, что чувствовал Танис-полуэльф – но вместо эльфа и человека в нем боролись другие сущности. И когда он не мог выносить их возню, Стил шел к Флэр и забирался на ее спину, чтобы в полете забыть о своей борьбе. Он был счастлив быть воином и наездником на драконе – и этого было достаточно. Флэр не выносила магов – и сама не пользовалась магией, презрительно фыркая. С Маджере они не ладили, но, кажется, терпели друг друга – Стил уважал волшебника хоть за то, что он не сдавался перед драконьей аурой ужаса. Он был светлым от цвета мантии и до глубины души – но в его голове были нужные мысли и меткие слова. И поэтому... Стилу казалось это путешествие не таким уж и скучным. Возможно, говорило родство. Возможно, это и было родство – наследство, что оставил ему Стурм Светлый Меч вместе с Камнем-Звездой и своим клинком. Единственное, что ему не нравилось – постоянные сомнения мальчишки. Он был совсем юным – Стил слышал, что таких молодых магов вообще не приглашают на Испытание – но вечно принижал самого себя, будто бы стыдясь того, что не может сделать больше. И – к своему собственному стыду – Стил чувствовал порой что то подобное. На ночном привале Флэр уснула первой – она была сыта и счастлива. Палин протягивал к костру тонкие руки, подбирал под себя полы мантии, белой, как горные шапки. На самом деле Стил не особо понимал рыцарской неприязни к магам – да и вообще, он много чего не понимал в соламнийцах, и не стремился понимать. Соламнийские рыцари были душными и упертыми баранами, а с молодым магом было о чем поговорить. Конечно, он слышал байки про то, как чародеи ломали волю одним лишь взглядом и парой резких слов, но не особо в это верил. Просто слабые рыцари Света искали себе оправдание, пытались объяснить самим себе свою слабость перед хорошенькими магами. Палин поёжился и прижал к себе свою драгоценную палку, его зеленые глаза переливались как изумрудные витражные стекла. Стил полюбовался недолго игрой света и подсел ближе, раскрывая теплый плащ, чтобы спрятать под ним и двоюродного брата. Все врут эти слухи - кого можно зачаровать одними лишь глазами? Стил довольно кивает самому себе, слегка передвинув вбок Камень-Звезду, и позволяет засыпающему магу спрятать голову на своей груди.