Красные от слез глаза, липкий страх, что сковывает горло, и приторно противные его признания.

Он собирал её жизнь по кусочкам. Фотографии, украденная мелочевка, подслушанные разговоры, состриженные волосы. Он знает о ней больше, чем кто-либо другой: как звали первого питомца, что родни у неё нет, что выросла она в приюте, в какую школу ходила, где подрабатывает, номер телефона, страховку, где она живет и насколько крепко спит. Он окружил себя ею. Обклеил квартиру её снимками. Он так сильно любит, что желает сделать лишь своей. Она ведь такая чудесная. Такая замечательная. Словно ангел. А у каждого ангела должен быть свой апостол, что будет чтить, словно божество. Он следует за ней по пятам — не преследует, нет — охраняет. Она ведь хрупкая, словно цветок, не хотелось бы, что б кто-нибудь сломал её стебелёк. Кто-нибудь кроме него. Поэтому он всегда рядом, в тени, не выходит на свет, но несёт свою службу, терпит желание подбежать и нежно коснуться её щеки. Но ведь любому терпению приходит конец, да? А ради неё он терпел уже так долго. За это он хочет не многое. Лишь одну, самую желаемую им вещь. Её душу. Страшно приближаться к божеству. Но рано или поздно любой страх проходит, сменяясь волнительным вожделением. Замок щёлкает, отворяя дверь. Он сделал дубликат ещё месяца два назад — ловкость рук позволяет свершить многое, в том числе кражу ключей с их последующим возвращением на место. Он тихо прикрывает за собой дверь, снова закрывая на замок. Освещая тесный коридорчик фонариком, он бегло осматривается, чувствуя, как его охватывает дрожь и пузырящееся волнение в груди. Так вот как ощущается вход в обитель божества? На настенной вешалке висит её тонкое пальто, которое давно пора бы заменить, и пара жакетов. Над комодом висит широкое зеркало, обвешанное записками и напоминалками, выписанными в спешке неровным почерком. Он находит это умилительным. Вполне в её духе. Рядом лежит пластиковая палка, в которой он различает дверную подпорку. Похоже его бедная возлюбленная совсем умаялась и забыла её поставить. Как неосмотрительно с её стороны, но крайне удачно для него. Маньяк идёт дальше. Видимо время его милой отвечать за свою неосторожность. Свет уличных фонарей едва ли освещает комнатку, где спит его благоверная. А жаль, хотелось бы насладиться её умиротворенным личиком. Она снимает квартиру вместе с университетской приятельницей, старшекурсницей учащейся на медицинском. Познакомились через общего друга по кличке «Курьер», как раз когда будущая докторка подыскивала себе сожительницу, что б поделить аренду. Только сейчас этой соседки нет. Уехала на каникулы с каким-то своим гееватым хахалем дня два назад. И теперь его благоверная в квартире одна-одинешенька. Но ничего, он с радостью составит ей компанию этой ночью. И возможно не только этой. Он стоит прямо над ней, выключив фонарик и пытаясь вглядеться в прекрасное спящее личико. Ощущение близости будоражит: от одной только мысли, что она наконец станет его личным ангелом душой и телом в животе сладко тянет. Так радостно — хоть пой, но пока ещё не время шуметь. Он достаёт из кармана наручники. Хотелось бы как можно дольше не тревожить её сон — крики ему ни к чему, только если они не от счастья или удовольствия. Аккуратно откинув одеяло, он медленно тянет её руку вверх, стараясь максимально тихо защелкнуть на её тонком запястье наручник, огибая другим его концом один из прутьев изголовья кровати, что бы немногим погодя защелкнуть его уже на второй её руке. Готово. Теперь его ангел не сможет упорхнуть от него. Можно и будить. Он садится на край кровати и тянется погладить её по щеке. — Цветочек мой, проснись. Её веки подрагивают, но она не просыпается, приходится повысить тон. — Цветочек мой… Милая, вставай. Давай, не заставляй меня ждать. Когда девушка наконец открывает глаза, то с минуту моргает, привыкая к темноте. Тянется потереть глаза ладонью, но что-то мешает и звякает. Осознание холодного металла на её запястьях заставляет в миг скинуть с себя дрёму и проснуться. Она дергает ещё пару раз, слыша, как звенит цепь, перекинутая через деревяшку у изголовья кровати, и оглянувшись наконец замечает, как кто-то сидит на её кровати. Это он. Даже в темноте светится белым. Она ненавидит белый. Маньяк, преследовавший её одному богу известно сколько времени, встаёт и щёлкает переключателем. Комната озаряется желтоватым светом, заставляя девушку зажмуриться. Лучше бы оставил выключенным, ей противно смотреть на него. Противно и страшно. Как же она надеялась, что до такого не дойдёт, что он отстанет и позволит наконец жить без вечного оглядывание через плечо и электрошокера в рюкзаке, без перцовки в кармане и складного ножа на ключах вместо брелка, без отвращения к белому и кошмаров. Её молитвы не были услышаны. Он тут. Сидит перед ней и смотрит поддёрнутым дымкой взглядом, полным слепого обожания. На спине выступает холодный пот. Она прикрывает глаза и делает глубокий вдох, мечтая, что б когда она откроет их он исчез. Не сработало. — Уйди, пожалуйста. Она шепчет, хотя горло саднит от сдерживаемого крика. Ее хриплый голос прорезается сквозь похожую на патоку вязкую тишину. Даже вымученный, он все равно ангельский. — Но я ведь ещё даже ничего не сделал, любимая. — Он улыбается словно самый счастливый человек на земле и нежно гладит её щеки. — К тому же я так долго ждал нашей встречи — Прошу тебя. Он игнорирует и касается губами её лба. Из глаз текут горячие слёзы и он сцеловывает их. — Отпусти, я не хочу, не хочунехочунехочу Она не кричит, тихо панически шепчет. Смысла кричать всё равно нет — пусть стены и тонкие, но соседям всё равно, хоть ори как резанная — только яростно постучат в стенку. На её мольбы он отвечает поцелуями, порхающими словно бабочки по щекам, подбородку, лбу и кончику носа. Слишком невинными для такого грязного человека, как он. Человека ли? Разве можно назвать ночной кошмар человеком? Её шёпот он затыкает поцелуем в губы. Она вырывается, пытается отвернуться, а он словно и не замечает, держа её лицо в тисках ладоней. Только целует глубже. Она пищит в поцелуй и кусает его за язык, заставляя наконец отпрянуть от неё. — Ай! Дорогая, мне ведь больно! — Он недовольно хмурится, но секунду спустя на его лице снова улыбка просветленного. — Ничего страшного, ты напугана, но это пройдёт. Ты привыкнешь. Ты привыкнешь. Слова эхом отдаются в голове. Он со всей ласковостью на которую способен гладит её по коротким, словно у мальчишки, волосам, пока она сильнее вжимается в подушку. — Тебе идёт эта стрижка, выглядишь такой серьезной. Хотя даже немного жаль, твои волосы были такими красивыми и мягкими… Из-за него она их и состригла. В один день соседка подметила у неё на затылке короткую прядь, будто бы отстриженную. Стало до тошноты страшно от того, насколько близко он подобрался. Слабая надежда, что кардинальная смена имиджа оттолкнёт его, тоже не оправдала себя. Хотя не то, что б она могла и дальше спокойно ходить в любимом розовом платье; последние месяцы она провела в темных тонах. — Я много раз представлял как перебираю их, расчесываю, целую твои локоны… Но не волнуйся, ты и с короткими волосами нравишься мне все так же сильно! Я ни за что на свете не разлюблю тебя, моя незабвенная. Он склоняется и заключает её объятия. Она мелко дрожит и словно мантру шепотом жалобно повторяет «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста», моля то ли его, то ли Бога о прекращении этого кошмара. Он тянется выше, целует в шею, пока руками забирается ей под майку и поглаживает спину. — Нет, прошу, нет-нет-нетнетнетнетнетяненавижутебяуйди… Её испуганные бормотания срываются в истеричный крик, лицо перекашивает от страха и ненависти. Она как может бьется, пытается отстраниться от его поцелуев, ударить ногами. Его это даже не злит. Лишь немного разочаровывает, он бы хотел, что бы всё прошло мирно. Вырываясь она сделает хуже лишь себе. Да и не хотелось бы закрывать ей рот — он жаждал слышать её шёпот, крики, стоны, даже если они наполнены ненавистью. — Ангелочек, успокойся, ты ведь поранишь запястья. Он садится ей на бёдра, и хватает за предплечья — если она продолжит так тянуть руками, то натрет их наручниками. Стоило все же взять с мягкой обивкой, его прокол. Она ещё некоторое время бьется под ним, тщетно пытаясь сделать хоть что-нибудь, хотя бы разозлить или вмазать локтем. Как же тошнит от его улыбки. Но по итогу она лишь в бессилии размякает. Какая же она жалкая. — Я тебя презираю. Ты отвратительный, мерзкий маньяк, что травит мне жизнь. — Я знаю, ангел мой. Она хочет снова закричать и разозлиться, но нет сил. Какой смысл? Ему от её гнева только веселее. — И как давно ты знаешь, что я преследую тебя? — Почти год. — Ох? Я думал меньше, раз ты не обратилась в полицию. — Хотела, но не смогла нарыть достаточно. — Ну да, я подставлялся только первые– — Хватит. Я не хочу знать. Ни про твои похождения, ни тебя самого. Хочу только, что бы ты ушёл. Как обидно. Конечно он не надеялся на тёплый приём, но зачем же так грубить? Он ведь пришёл с самыми искренними чувствами. Но на его чувства ей плевать с высокой колокольни, как и ему на её. Иначе бы он сейчас не вжимал её в матрас, иначе бы не сидел тут, наслаждаясь её страхом и слезами. Он не слезает с неё, но отпускает предплечья. — Как недружелюбно. Хотя тебе идёт грубость, словно роза с шипами — так же прекрасна. — Хватит издеваться. Просто оставь меня в покое наконец. — Она не хочет видеть его ни секунды дольше, мольбы отпустить бессмысленны, он глух к её просьбам. Так пусть делает своё грязное дело и уходит, лишь бы не мучал дольше отведённого. Желательно навсегда. — В покое? — он смотрит на неё с удивлением, а после смеётся так, будто ничего смешнее в жизни не слышал. — Цветочек мой, ты кое-что не понимаешь. Он склоняется близко-близко, опаляя дыханием губы, буравит её фиолетовыми глазами с волнами безумия на дне, без тени улыбки. — Ты навеки моя. Хочется обнять себя за плечи и исчезнуть. Слёзы текут с новой силой, а сама она морщится и отворачивается. Мерзко-мерзко-мерзко. Словно она не человек, а предмет. Словно у неё нет воли. Забавно, что при этом он говорит, что любит. Он одержим, а не влюблён. Ей просто не повезло стать объектом этой одержимости. Просто не повезло. Ха. . Он снова целует в шею, на этот раз девушка не вырывается, только молча смотрит в стену, пока уголки глаз жжёт от пролитых слёз. Чувствуя вседозволенность он проводит языком по артерии и ставит укус на ключице, зализывает его и покрывает сладкую кожу засосами, словно метит. Наверное так и есть. Богохульник стремится запятнать своё божество. Она делает вид, будто её тут нет, будто не её приковали к собственной кровати, будто не её сейчас трогают противно холодными руками, будто не она пытается вжаться в матрас и уйти от поцелуев. Он задирает ей майку и поцелуями спускается все ниже, от груди, которую он ласково поглаживает, поигрывая пальцами с сосками, до чуть ли не впалого живота (она стала хуже питаться. Интересно, почему же?) и ниже, к тазовым косточкам и резинке синих спальных шорт с розовыми звездочками. Он гладит-целует-кусает в попытках выбить из неё хоть вздох, но он слышит только плохо подавляемые всхлипы. Как нехорошо. Какой же смысл если ей не будет приятно? Он хочет привязать её к себе, показать, как сильно любит, а не просто воспользоваться. — Если бы ты на самом деле любил, то не делал бы это. Он приподнимается и удивленно смотрит на любимую, прикрывшую лицо плечом. А он думал она обиделась и решила не разговаривать. Но с разговорами лучше, слушать её чуть охрипший голос только в радость, как и просто говорить с ней. Он так мечтал об этом. Поэтому даже если разговор будет плох — ничего страшного, он счастлив просто быть с ней, не вслушиваясь в смысл её слов. — Я люблю тебя и именно поэтому делаю это. — Он проводит ладонью по её бедру. Она дергается и прижимает колено к себе. — Это один из способов показать, как сильны мои чувства. Она поджимает губы, хмурится и смотрит прямо ему в глаза. И в них столько ярости. Его пробирает до дрожи. Восхитительна. — Не лги хотя бы себе! Ты помешан, а не влюблён, иначе тебя бы тут не было. Для тебя я одержимость, а не возлюбленная. — Но милая моя… Для меня это одно и то же. К тому же… — он оставляет поцелуй чуть ниже пупка. — Доставлять удовольствие, это ведь один из способов проявления чувств? — Какой же ты ублюдок. Мне мерзко, а не приятно. — Всё ещё впереди. После непродолжительной возни с пинающимися ногами, шорты вместе с бельём летят в сторону. И вот она лежит перед ним обнаженная, за исключением задранной майки, восхитительная и прекрасная, злая и напуганная. Будоражащая. Он провёл рукой от замершей груди до самого низа, после чего развёл ей ноги, что бы усесться меж них и не дать свести. Коснувшись губами коленки возлюбленной, он спускается поцелуями ниже по бедру, к сокровенному, что бы на секунду замереть и пройтись языком по чувствительному месту. Она крупно вздрагивает и пытается свести ноги, но он мешает. Его ненаглядная мечется и стискивает зубы, пока он повторяет свои действия. Когда ему удаётся выбить из неё стон, он чуть ли не мурчит от удовольствия. Так радостно делать возлюбленной приятно. Девушка шипит и пытается отползти к изголовью, когда он вводит в неё два пальца, но Маньяк только усиливает хватку на бедре. Как же мерзкомерзкомерзкомерзко. Он ликует, пока она хочет провалиться под землю, исчезнуть, раствориться из-за рвущихся из неё звуков. Ужасно. Лучше бы он просто воспользовался. Не получая удовольствия забыться легче. Но будто бы он беспокоился о её желаниях. Первый толчок даётся тяжело и с вскриком. Девственница. Он вроде как догадывался об этом — за все время, пока он был рядом, у неё не было парня (если бы был, то на счету у безымянного головореза из новостей стало бы трупом больше), и сама она интереса к романтическим делам не проявляла, но знать наверняка так восхитительно-возбуждающе. Он у неё первый — от этого в груди разливается тепло и на лицо лезет радостная улыбка. Его возлюбленная вся сжалась и напряглась, словно натянутая струна, так не прекратившаяся дрожь только усилилась и её бьет словно лихорадочную. Она делает быстрые рваные вдохи и жмурится, кусает себя за плечо что бы отвлечься от боли и факта, что он теперь внутри. Как же отвратительно и гадко. Может если она оторвёт зубами кусок мяса с руки, то он остановится и вызовет скорую? Ха. Господи, за что? Её мутит и желчь обжигает горло. Она блять чувствует его внутри. Отвратительно. Ему следовало подольше заняться растяжкой, для её же комфорта, а то сейчас, бедная, вся сжимается от дискомфорта. Он склоняется над ней и ласково гладит по щеке, что бы немногим погодя оставить поцелуй на виске и сделать ещё один медленный толчок. — Милая… Потерпи немного, хорошо? Ответа он не получает. Игнорирует с какой ненавистью во взгляде она смотрит в стену, лишь бы не на него. Что ей ещё остаётся, кроме как терпеть. Она абстрагируется от этого, игнорирует болезненные толчки, его холодные руки блуждающие по её коже, поцелуи в шею и ключицы и отвратительное «ангел мой». Не смотрит, старается уйти в себя, вместо руки закусив губы. Надеется не прокусить случайно, а то он скорее всего снова полезет целоваться, что бы слизать кровь, ей и без этого тошно. Его немного раздражает отчужденность возлюбленной, но ничего страшного, это ведь только на первый раз, да? Любая на её месте была бы в шоке, в следующую их встречу всё пройдёт более гладко. В конце-концов она наконец свыкнется с мыслью, что принадлежит ему. Он движется нерасторопно, с (отвратительно) пошлыми шлепками входит до конца — спешить некуда, у него полно времени распробовать свою сладость. Не сбежит, не упорхнёт ангельскими крыльями, ведь нимб он собственными руками присвоил себе, вместе с ней самой. Как бы ей не было противно, но даже сквозь саднящую боль тело получает удовольствие от его действий и это омерзительно. Она корит себя за то, что теперь вместо вскриков боли давит стоны и ей хочется умереть на месте. Это чистая физиология и её желания не чувствовать ничего положительного не имеют значения, но всё равно становится противно от самой себя за реакцию. И он блять видит это по покрасневшим щекам, вернувшейся краске на ранее побелевшее от боли и ужаса лицо, по тому, как изменилось дыхание, чувствует, что она легче принимает его. Так радостно. Он беспокоился, что она так и не войдёт во вкус и его любовь принесёт ей только боль, но к счастью зазря. Она создана для него.

***

Её кошмар стал реальностью. Она вся сжимается в комок и дрожит. Слёзы пересохли, а голова пуста. Хочется просто заснуть и что бы это все оказалось плохим, ужасным сном, кошмаром. Внизу саднит, натертая из-за наручников кожа на запястьях ноет, а уголки глаз горят. Она чувствует себя грязной, хочется пойти в душ и до остервенения тереть кожу. Как же мерзко. Как же до ярости отвратительно, когда он как ни в чем ни бывало прижимается со спины и обвивает руками, притягивая ближе. Сил вырываться нет, как и смысла. Она в его власти. Любовь связывает крепче цепей, не так ли?