* * *
— Он нужен мне живым, — дрогнувшая рука отстранилась от края столешницы, Сатклив сделал медленный шаг в сторону. Его голос оказался раздражающе-тихим, отчего, будто бы, смягчился, перекрывая этой скрытой интонацией сквозящую из него твёрдость. — Будь добр, подумай над моими словами. Ты знаешь, где меня найти. Неозвученные слова улетучились следом за статной, высокой фигурой. Сатклив развернулся спиной к Джеку только спускаясь по тем самым двум ступеням, резким движением сдирая с плеч рубашку, на спине которой расплылись крупные пятна крови, сочащейся из открывшихся в районе лопаток глубоких ран. [Открывшихся от порочной, понятной только на уровне интуиции связи двух колоссально могущественных сил.] Теро не обернулся, касаясь ручки двери, не обернулся, выходя на морозную улицу. Он забрал с собой удушающую атмосферу, о пылкости которой напомнил только глухой, но настолько сильный, что едва не вывернул дверь наизнанку, порыв ветра от непропорционально огромных к телу крыльев.* * *
Воздух даже высоко над городом был безумно холоден, как и пейзаж, царивший далеко внизу. Теро бежал, бежал как можно скорее, куда угодно, лишь бы подальше от рвущей на куски боли. Слишком глубоко. Слишком сильно. Невыносимо. Каким-то бешеным усилием воли он сумел сдержать её в похолодевших за одно мгновение руках, выдавливая сухие, дежурные фразы. В глубине этой самой воли, подобно стеклянному полотну, трещало по швам надломленное доверие, и эти проклятые осколки впивались в горло по самое основание, насыщая этот поганый, блядский рот привкусом собственной крови. О т в р а щ е н и е. Побледневшее только у двери заведения лицо искажало до тошноты навязчивое чувство отвращения. От того, что чёртов дед, создавший своими руками образ самой Смерти, был прав. От того, что этот самый создатель опрометчиво сотворил его живым существом, способным на чувства, яркие эмоции. И от того, что Сатклив, несмотря на нескончаемый поток боли, продолжал что-то чувствовать. Это должно было сгореть ещё в то время, когда он взял на себя ответственность за огромную организацию. Должно было сгорать без остатка каждый раз, когда невыносимая боль, причиненная кем-то другим, ломала и выкручивала кости. Когда он вонзил остриё ножа в грудь собственной матери, увидевшей застреленного в душе отца. «Наивный дурак.» Казалось, от невыносимого холода тонкие перепонки крыльев должны были уже окаменеть и рассыпаться при малейшем прикосновении. Но небольшим усилием, они плавно сменили угол, уменьшая расстояние между напряжённым до предела телом и верхушками многоэтажек. Всего одного движение, а замерзшие раны, не заживающие даже сейчас, отозвались ударом плетью, лишний раз напоминавшей о забитых в дальний угол сознания чувствах. Городской ночной пейзаж сменился непроходимым лесным массивом, сквозь который тянулась тонкая, витиеватая дорога, уничтоженная настолько, что неприспособленный автомобиль мог запросто развалиться на куски. «Выглядит, как твоё ебло сейчас.» Резко выдыхая, теряя чёртов баланс, Теро сложил крылья, камнем устремляясь к промёрзшей земле, раскрывая их лишь на видимой только ему границе между свободным полётом и неминуемой смертью. Расстояние стремительно разрывалось, оставляя от этой встречи горькое послевкусие. Он мог бы остаться, мог бы сказать что-то ещё, мог не оставлять Адлера наедине с удушающей болью. Но не выдержал. Этот безумно понимающий взгляд вряд ли смог бы залечить причиненную здравым рассудком рану. Слишком сильно жгущую, будто вспоротый тупым ножом шрам. Теро привык справляться с такими вещами в гордом одиночестве, позволяя им догорать, тлеть, наращивать новый слой прочной брони, сквозь которую невозможно прорваться. Только вот, он ошибся, когда поверил в непоколебимую мощь этой самой брони. Паря над самыми верхушками старых сосен, Теро не различал в непроглядной темноте абсолютно ничего, ориентируясь в опустевшем пространстве, будто слепой котёнок, ищущий материнского тепла, дающего силы жить. Его не будет. Никогда. Он впервые за долгое время расправил крылья, пролетая над ночным городом невидимым образом мрачного вестника, ведущим за собой верную спутницу, прикрывшуюся широкой спиной — беду. Образ Смерти. Проводника душ. Того, кто только в этом измерении имеет значимость наравне с Богом. Но жизнь настойчиво подкидывает дров в пылающий костёр сомнений: он не значит абсолютно н и ч е г о. Именно сейчас. В этот проклятый момент. Совершенно потерянный, исчезающий в глубине собственного мрака, с неприкрытой ненавистью огибая линии электропередач, указывающих правильную дорогу. Освещенное фонарями по всей площади, огромное здание, скрытое в глубине города, о которой подозревают очень немногие, встретило своего хозяина сумасшедшим холодом, пришедшим с потоком северного ветра. Теро опустился на гладкий, покрытый пеленой снега асфальт, окинул взглядом оставшиеся единицы среди прежнего, дневного множества, автомобили. Сердце предательски сжалось, выталкивая из груди вязкий ком, перекрывший дыхание. «Не смей.» Прочная автоматическая дверь, обитая самым прочным металлом, разрушить который не мог ни один калибр, медленно отворилась, пропуская внутрь проводника душ. Промёрзшие от долгого пути крылья ударились о высокий проём, которого оказалось недостаточно, чтобы вместить такую ношу. Больно. Но так даже лучше. В здании царила умиротворённая тишина, разбавляемая едва уловимым шумом электрогенератора, скрытого на нулевом этаже. И беспредельным клацанием компьютерной мыши где-то неподалеку от кабинета Теро. Он коснулся ручки двери, неуверенно толкая её и проходя внутрь, погружаясь в темноту, обессиленно падая на широкий, обитый дорогой кожей диван. Сустав, соединяющий крыло с телом жалобно щелкнул под давлением веса, утонченная кисть руки легла на лицо, скрывая глаза своего носителя. — Возвращение блудного босса? — Теро даже не услышал шагов, погружаясь в опутавшую с ног до головы пустоту. Он молчал. — Эй, Теро, что-то случилось? — край дивана рядом с его закинутой на подлокотник ногой прогнулся под чужим весом. Голос до боли безразличный, смягчённый неестественной улыбкой, приставшей к лицу после тяжёлой эмоциональной травмы. — Посмотри на меня, — его одноворотный собеседник неожиданно встал, приближаясь. Рука, всегда холодная, но именно сейчас кажущаяся невыносимо горячей, легла на его запястье, открывая глаза. — Я знаю, где наш Кис. Лицо Кирина никогда не выражало естественных эмоций, будто он их никогда не испытывал. Раньше Сатклив не хотел становиться похожим на него, этот вид внушал только ужас и бессилие, когда наверняка знаешь, что эта улыбка не значит абсолютно ничего и никогда не станет искренней. Но почему-то именно сейчас, глядя в глубину почти светящихся в темноте, не выражающих ничего, кроме пустоты, синих глаз Теро страшно завидовал другу. — И что? — неожиданно, для самого Сатклива, пустой голос. Ристен молчаливо приподнял бровь. — Мне сейчас меньше всего хочется думать об этом дерьме, дай побыть одному, — грубая резкость, которая ни единой гранью не заденет собеседника. — Свали. Каждое слово выходило из поганого рта с натяжкой, невероятным усилием. — Так, что случилось? — брюнет отодвинул край чужого крыла, садясь совсем рядом и эта близость казалась Теро невыносимой. Он снова молчал, не желая выдавать и грамма того, что с новой силой разрасталось. Пытаться отвлечься и перекрыть глубокую рану — неслыханная низость, которая только сильнее раздавит с трудом восстановленный баланс. — Теро-о-о, я с тобой говорю. Перед лицом два раза мелькнула чужая рука. Он сел, опираясь о спинку дивана, медленно сложил едва оттаявшие и уже пораненные дверным косяком крылья, и смотрел куда-то вниз, не находя в себе сил посмотреть в пустые глаза. Но Ристен не собирался ждать, когда он соберётся, сильным жестом сжимая острую линию челюсти Теро всего двумя пальцами, и поднял его голову на свой уровень. — Ты здесь босс, а не я. Помнишь? — меньше всего парень ожидал увидеть в, казалось бы, изученных вдоль и поперёк глазах просвет. Тот самый, который погас ещё в далёком юношестве и не являлся с тех пор никогда. Чужая рука сжимала челюсть с такой силой, что ее невольно свело судорогой, но Теро не отстранялся, глядя собеседнику в глаза, зная наверняка, что он сам все поймёт. И брюнет понял, отпуская из стальной хватки аристократичное лицо, чтобы после мягко очертить линию заострившейся от напряжения скулы. Бессознательное, импульсивное движение, с которым Сатклив склонился к чужому телу, прижимая его к своему ледяными руками, вспыхнуло неожиданно яркой, необходимой в момент дичайшего опустошения, краской. Но оно не было в силах унять расплывающуюся во рту горечь, подкрепляемую привкусом выкуренных недавно сигарет. [Может остыл, а может быть просто забыл, Как каждый день возрождался из пепла] Жёстко уперевшаяся в грудь рука остановила вспыхнувшее и погасшее в этот момент чувство. Ощущение бесконтрольной потери над разумом. — Ты, конечно, охуенно сосёшься, но я не тот, кто тебе нужен, — по-прежнему безразличный тон, в котором не было и намека на скрытую интонацию, которую Теро подсознательно искал. — Если ты пытаешься перебить то, что чувствуешь, гарантирую, после этого тебе станет намно-о-ого хуже, — чужие губы исказились зловещей ухмылкой, от чего на душе снова стало непоправимо паршиво. Тошно от самого себя. — Извини, — он отвёл взгляд в сторону, следуя немому бессилию. Потяжелевшая голова, переваривающая угасшее головокружение сама невольно опустилась на чужое плечо. — Спасибо.. Ристен молча достал из кармана мобильник, перекидывая свободную руку через напряжённое плечо товарища, создавая иллюзию поддержки этим до безумия драматичным жестом. Он не умел успокаивать или поддерживать искренне, чтобы боль отпустила или, хотя бы притупилась. Не _помнил_, как. Мог только мягко провести ледяной ладонью по спине, чувствуя, как натянутое, будто струна, тело едва заметно содрогается, а на его плече, пробираясь сквозь плотную ткань, расплывается влажное пятно. * * * Бумаги, оставленные на "потом" ещё вчерашним утром, рухнули на стол. Теро нервно раскачивался из стороны в сторону на привычном кресле, скрещивая руки на груди в защитном жесте, и прожигающим взглядом уставился на белоснежные листы. Попытка отвлечь мысли на работу с треском рухнула, прямо как эта бестолковая кипа макулатуры, буквы на которой в упор не воспринимались воспалённым сознанием. Близилось утро, невидимое в такие ранние часы из-за особенностей зимнего солнца. Жизнь неторопливо начинала новый оборот, наполняя коридор за дверью его кабинета посторонними звуками и голосами, каждый из которых Теро знал наизуть. Он прекрасно знал каждого, кто на него работал, каждого в пределах города, кто хоть раз попадался ему на глаза. Знал настолько хорошо, что мог предсказать ответ одного на предсказуемо-поставленный вопрос другого. Но не знал, что именно он сейчас чувствует. Что должен, мать его, сделать именно сейчас. Знал каждую бродячую псину в его округе, но совершенно не знал самого себя. Смачно приложив ладонь о собственный лоб, он зажмурился, вспоминая, что именно сегодня, в это чёртово утро Сэмуил улетает за пределы страны, чтобы поддерживать набирающий обороты филиал. Подорвавшись с места, Теро с тревогой коснулся ручки собственной двери. Именно сейчас нужно засунуть все свои чувства глубоко в задницу, спрятать и забить камнями, как раньше делали люди со всем, что вызывало у них страх и непонимание. Весёлые были времена. Медленно выдохнув, он усилием волевой гордости нацепил на лицо маску себя прежнего, повернул ручку двери и раскрыл её так уверенно, будто действительно ничего не произошло. Будто его никогда не рвало на части, бросая изувеченные куски прямо в грязь, проходясь по ним жёсткой, ребристой подошвой. Твёрдым шагом покидая свою спасительную клетку из четырёх стен, он направился в зал, некогда предназначавшийся для собраний и обсуждения важных решений, но ныне пустующий в этих ситуациях, больше напоминая своеобразную комнату отдыха. — Ого, давно ты здесь? — искренне изумился Рун, относительно старый металлический дракон, о пренадлежности которого красноречиво говорила крупная, почти полностью скрывшая белоснежную часть глазного яблока, тёмно-серая радужка, рассеченная на две доли, прямо по центру, острым вертикальным зрачком. Почему-то именно глаза драконов Теро считал самыми привлекательными из-за особенностей окраса. — С ночи, — коротко ответил Сатклив, не удосужившийся даже посмотреть существу перед ним в глаза. Этот немой жест откровенно намекал, что ему сейчас не до пустой болтовни о насущных делах. Высокий мужчина с заплетенными в дреды длинными волосами, собранными в конский хвост неопределенного голубовато-серого цвета, прекрасно понял этот намёк. В мафии Сатклива царило особое взаимоуважение из-за вдалбливаемой каждому, кто нашёл у него своё последнее пристанище, сути, выдаваемой за истину в последней инстанции, что мафия — это в первую очередь с е м ь я. [В семье не без урода.] Теро невольно замер перед входом в зал, чувствуя на спине колкий, до боли проницательный взгляд чистокровного существа. «Опять кровь?» Физические раны, полученные прошедшей ночью категорично не заживали. Эмоциональная тяжесть по-своему тормозила врождённую регенерацию, каждый раз оставлявшую шрамы на местах, где прорезались крылья. Но, на самом деле, волновало Сатклива не притуплённое самоизлечение, даже не взгляд, все ещё сверлящий его истерзанную проявлением сути спину. Его волновало, что он бессердечно может запятнать своей кровью (не спизженную, а по-английски одолжённую) рубашку, которая была едва ли не на три размера больше его собственного, сохранившую едва уловимый запах пепла её хозяина. «Ах, да, вот почему он пялится.» Спрятав руки в карманах джинс, он уверенно прошёл в помещение, разбавленное раскатистым низким голосом существа, от которого пахло тем самым пеплом. Одно присутствие которого создавало невыносимую, удушающую атмосферу из-за [не]естественного дикого жара, источаемого даже очеловеченным телом. Заметив незванного гостя, Ян замолчал, окидывая его внимательным взглядом, от которого Теро недовольно нахмурился. Секунда. Две. Широкая ладонь ребром прикрыла расплывшуюся в похабной ухмылке хи-хикнувшую мину. Три. Четыре. Просторное помещение разразилось откровенным ржачем. — Ты похож на мешок картошки, Сатклив. Недовольно сведённые к переносице брови опустились ниже. Однако, предсказуемая колкость в его адрес сумела унять бушующую в глубине лавину, заменяя её по-своему доброй надменностью. Пониманием, что это всё — грубая шутка, издержки высокомерного характера этого существа. — Спасибо, что не на петуха напыщенного, — на бледном аристократичном лице дрогнула нелепая ухмылка, вызванная приветствием на уровне детского сада, в духе: «— Дурак. — Сам дурак.» Беззлобно фыркнув, Ян демонстративно отвернулся, неосознанно, но от того не менее благородно открывая чужому взгляду мужественный профиль, разбавленный почти инстинктивной тягой к золотым цацкам. Видимое с этого ракурса ухо усеивало множество проколов и около девяти золотых серёжек, число которых когда-то давно соответствовало социальному положению. О том же благородном происхождении говорила не выцаетающая, тянущаяся вдоль ребристого позвоночника татуировка огнедышащего дракона — бессмертный символ давно вымершей расы. Символ императорского рода. Сатклив давно его знал, ещё с далёкого детства, и с тех пор Ян ни на йоту не изменился внешне. Такие же коротко остриженные волосы, бесстыдно-красного цвета, отливающие на свету золотом и обрамляющие (ехидно давящее лыбу) лицо двумя резко удлинённый прядями, спускающимися ниже подбородка, зачастую, убранными за ухо с одной из сторон. Поразительное сходство, унаследованное Сэмом, все это время молчаливо сидящего рядом с отцом, слушающего болтовню Яна с поразительной внимательностью, отвлекаясь только для того, чтобы наградить Теро леденящим, но одновременно тёплым взглядом. Единственной, наверное, отличительной чертой стали глаза. Если у Яна прослеживалась очевидная центральная гетерохромия от алого края радужки к благородно-золотому ободку вокруг суженного зрачка, то у Сэма эти цвета чётко разделились на две грани, создавая полную гетерохромию. Та самая особенность оттенков драконьих глаз. Теро неторопливо прошёл дальше, выдвигая себе стул со свободной стороны от Сэмуила, медленно на него сел, всё ещё отчётливо ощущая, что колени непослушно прогибаются от, казалось бы, сошедшей пелены одурения. И слушал. Слушал болтовню Баскерфула, чей тон вполне естественно и гармонично выдавал его врождённое высокомерие. Сатклив откровенно не понимал, о каких "следаках" и "вскрывателях жмуров" идёт речь — Ян был "своим" лицом местной полиции, — но этот до боли привычный голос и красноречивое молчание друга напоминали ему, что он, наконец-то, д о м а. * * * Ледяной поток воздуха, создаваемый тягой лопастей поднимающегося над землёй вертолёта, взъерошил и без того не уложенные с прошедшей ночи волосы, отбрасывая их назад. Теро со скрытой тревогой отпускал члена их скупой "банды экспериментальных" в свободное плавание, ставшее, скорее необходимостью. Никто не мог справиться с этой работой лучше Сэмуила. Но понимание этого очевидного факта ничуть не грело, и даже не давало просвета в сгущающейся тьме надломленного сознания. Его взгляд не выражал никаких эмоций, на лице не теплилась привычная мягкая улыбка. А напряжённые руки легли на груди в борющемся с пробирающим до костей холодом жесте. Он снова забыл надеть пальто. — Ну, и что это за самоотверженная попытка самоубийства? — вышеупомянутый предмет гардероба оказался на напряжённых, поднятых плечах, выдирая Сатклива из собственных мыслей. Он и сам не заметил, как слепо уставился в опустевшее пространство всё ещё прикрытого ночной тьмой неба. И пялился в него слишком долго, как сумасшедший. — Что? — ощутив жёсткую ткань разорвавшими прочный замок руками, Теро обернулся, замечая нарушителя своего спокойствия. — Он же остался дома, как ты.. — Я же приезжал вчера, когда ты укатил в какие-то ебеня со скоростью Флэша, — он наблюдал за поднимающимися клубами полупрозрачного пара, возникшего от контакта морозного воздуха с неприлично горячей кожей. Ещё гуще он становился, стоило Баскерфулу открыть рот. Сатклив усмехнулся, опуская голову, избегая чужих глаз. — Надо же, какой ты внимательный. Спасибо, — непривычно тихий голос раздражал Теро, он не мог до конца скрыть дьявольскую опустошённость. — Слушай, а ты случайно не знаешь, как Сэм и Кир потеряли способность _чувствовать_? — он услышал шуршание пачки сигарет, разрезавший ледяное пространство яркой вспышкой огонь, источаемый не зажигалкой. — А что такое? Тоже удумал пойти по их стопам? — интонация, передающая наглую ухмылку. Ян никогда не улыбался мило, не выражая это романтизированное в край слово ни единой гранью самого себя. — Батя как-то говорил об этом, — неожиданно интонация изменилась, приобретая нотку серьёзности, сделавший голос Баскерфула более низким и грубым. Теро молча поднял глаза, сталкиваясь с чужими. — Он говорил, что два полушария мозга соединяются особой, нейронной тканью, обеспечивающей перекликание этих самых полушарий при обработке информации. И этот же сгусток ткани является центром систематической обработки чувств, позволяя понять их так, как мы ощущаем, — табачный дым смешивался с невыносимым жаром, превращаясь на выдохе дракона в непроглядную мглу, за которой не было видно его лица. — У Сэма этот центр повреждён механически. Он всё прекрасно чувствует, только вот, эти самые чувства, не важно, плохие или хорошие, выражаются только необъяснимым дискомфортом, который сложно обозвать конкретной эмоцией. Он просто не знает, что чувствует, не знает, как это выразить, поэтому ходит с вечно хмурым еблом. А вот насчёт братишки ничего не скажу, даже Раф не понимает, почему он таким стал. Знает только, что тот до сих пор висит над точкой саморазрушения. «Братишки.» Неожиданно Теро вспомнил, что эти двое являются формальными двоюродными братьями. — Саморазрушения? — Именно. Это происходит с любым живым существом, обладающим безграничной мощью. Её становится настолько много, что у тебя остаётся только два варианта: освободить её и разрушить всё, что тебя окружает, либо сдерживать её внутри, запуская процесс саморазрушения, — Ян слишком редко, но очень метко говорил на какие-то темы с нескрываемой серьёзностью, в очередной раз доказывая, что старик ошибается, называя принятого едва ли не младенцем сына "тупоголовым бараном", когда отвешивает ему смачный подзатыльник. После каждого из них Баскерфул с наигранной обидой говорит: «А потом ты ноешь, хули я такой тупо-о-ой», демонстративно разворачивается и гордой походкой идёт выполнять очередное поручение Монтару, держа широкую ладонь на пострадавшем месте. «Не тупой, а не желающий делать то, чего не хочет.» — Вот как.. — Сатклив тяжело вздыхает, унимая взбудораженные воспоминания. — Ды-ы, — тянет дракон, выдыхая серый дым сквозь сжатые зубы. — Я презираю самоедство в любом его виде, поэтому не сдерживаюсь и иногда громлю его хату, показывая, кто здесь истинный батька, — тонкие губы снова исказились ухмылкой, насыщенной искренним злорадством. — Зато меня не разрывает на части от переизбытка силы и не трещит башка от постоянного самоконтроля, который может сломаться при особо неудобном случае. Хрен ты меня из себя выведешь, пока я этого не захочу. «Надломленный контроль.» Сатклив невольно проводил параллель между сказанным и тем, что произошло накануне. Этот безумный взгляд и дикое напряжение, кружащее голову, очень близко совпадало со словами Яна. Действительно, если сравнивать, Адлер до невыносимости сдержан, Ян же позволял себе всё и даже больше, несмотря на солидный, по меркам живущих в округе существ, возраст. Хотя, Монтару как-то обмолвился, что дракон, по меркам своей собственной расы всего лишь подросток, не способный унять бушующий переходный возраст. Правда это, или нет, Теро был уверен, что Баскерфул выбрал хорошую тактику борьбы с собственной сутью, не набирающей глобальные обороты разрушения именно по этой причине: она имела возможность "выпускать пар", независимо от последствий. Нить мысли оборвал образ этого самого Рафаэля Монтару, скрывающего своё происхождение с таким мастерством, что мог оставаться незримым призраком среди знающих его в лицо существ. [Рафаил — «Исцелённый Богом»] Скрытое от чужого понимания существо с удивительной проницательностью щедро одаривало этим самым пониманием чуждых ему представителей других рас. И с этой проницательностью он изучал каждый клочок попавшей к нему в руки сущности, оказавшейся у него на пути разломанной в щепки. Монтару знал управу на каждого из них, равно в той же мере, в которой был способен исцелить. Тот самый "создатель", породивший своими руками полукровных существ, превосходящих неповторимый оригинал по всем параметрам. То самое существо, при виде которого с толстой, термостойкой иглой, завершающей крупногабаритный шприц в руке, этот "истинный батька" в прожигающей бетонный пол яростью жался в угол огромной лаборатории, кидая на "родителя" сердитый взгляд из-под основания безумно высокого потолка. Шприц, наполненный сывороткой, помогающей сдерживать неуёмное нутро порождения расплавленных, испепеляющих горных пород в ежовых руковицах. И сейчас совет этого существа требовался Теро, как воздух. Он обещал приехать через четыре часа с того момента, как ему звонил Кирин. И Сатклив ждал, терпеливо дожидался, когда этот чёртов "дед" объявится на горизонте непроглядной густой степи, окружившей город. — А ты не можешь рассказать мне побольше о своём отце? Я знаю его с рождения, но понятия не имею, кем он является. Несправедливо как-то, — Теро невольно усмехается своим словам. [Как ты сможешь доверять тому, кого не знаешь, как подчинить и одолеть?] — А, это.. — Ян на секунду удивился, когда повисшее в воздухе молчание неожиданно оборвалось. — Могу сказать только, что его называют Водяным в узких кругах, но эта кличка нихерашеньки не даёт о себе знать, когда речь заходит обо мне. Водяные ящерицы, именующие себя драконами, шарахаются от меня и обходят десятой дорогой, а ему вообще плевать, — с долей скрытого раздражения, Ян повысил тон голоса на окончании, махнув рукой. — Хотя, когда-то давно он получил серьёзный ожог, впервые столкнувшись с моей настоящей формой. По-сути, я изуродовал бате половину лица и руку, но больше этого не повторялось. — Ни разу не видел, — Сатклив внимательно слушал, удивлённо изогнув бровь. — Потому что он регулярно сбрасывает старую кожу, которая теряет влагу со временем, отращивая себе нову, более молодую, не оставляя ни единого шрама. Зрелище так себе. Я когда первый раз это увидел, чуть кирпичей не наложил и ещё долго не мог с ним говорить, шарахался, как от прокажённого. — Мне кажется, ты драматизируешь, — чистосердечное признание о том, что бесстрашный, отбитый наглухо Баскерфул чего-то испугался, позабавило Теро, вызывая тень улыбки. — Я серьёзно! — огрызнулся дракон таким тоном, будто это было совсем не серьёзно. В кованные ворота, унизанные колючей проволокой, медленно вкатился долгожданный автомобиль. * * * Теро сверлил взглядом медленно умирающую, глянцевую пенку, визуально наполнявшую чашку кофе до краёв. Пока Рафаэль выезжал из безлюдной местности, небо окрасилось алыми красками, а вскоре и вовсе посветлело, знаменуя начало нового дня. Тучи рассеивались, пропуская в окно озорной, но по-зимнему холодный лучик солнца, неровной линией упав на лицо существа, сидящего напротив. Сатклив сложил на столе руки, опираясь на них и тяжело склоняясь над несчастным напитком, не зная, с чего начать. Вроде бы, ничего не произошло, но на самом деле случилось слишком многое. И как сказать об этом молча исчезнувшему с карты города неделю назад, а после примчавшегося по первому тревожному звонку мужчине, Теро попросту не знал. Он видел терпеливо сложенные в замок руки, направленные в его сторону, разглядывал выраженные, не имеющие своего цвета вены, увившие чуть тронутые возрастом руки. Долго и неотрывно смотрел на увенчавший длинный указательный палец перстень. Теро кожей чувствал взгляд голубых глаз, раскрывающих самые светлые оттенки только ближе к зрачку. Он не смотрел в них только потому, что своим едва уловимым мерцанием на свету они напоминали о безумстве, произошедшем прошлым вечером. — Так, что же произошло, пока меня не было в городе? — удивительно мягкий, спокойный тон пронзил напряжённое тело электричеством. Не от того, что выдернул Теро из мыслей. Вовсе нет. Он насквозь чувствовал посыл, скрытый в этих словах. [Мне уже шагу нельзя ступить из города, чтобы не произошла какая-то хуйня?] Отчуждённо сжимая пальцами ушко подставленной чашки, Теро неуверенно приподнял её над гладью дизайнерского стола, за один бездонный глоток осушая её практически полностью, даже не успев распробовать тонкий вкус вываренного кофе. Он оставил неозвученный вопрос без ответа, неторопливо, урывками пересказывая абсолютно всё. Начиная похищением Киса и заканчивая встречей, оставившей после себя неизгладимый след. От слова к слову, Рафаэль то тяжело вздыхал, то касался пальцами собственного, отдающего болью виска. — И теперь... Я понятия не имею, что делать, с чего начать, — Сатклив, наконец, поднимает глаза, смотря изподлобья. Рафаэль видел в этом взгляде только затравленность и нерешительность, которые видел на этом молодом лице слишком редко. — Я не понимаю, в какой момент совершил ошибку. — Вместо того, чтобы искать проблему в себе, тебе стоило бы глянуть на ситуацию с другой стороны, — неожиданно, Монтару приподнял уголки губ в беззлобной полуулыбке, подобно строгому родителю, идущему навстречу нашкодившему ребёнку. — Не удивительно, что ты растерян. У тебя не хватает опыта, ты ещё слишком молод, чтобы увидеть то, что на самом деле произошло. — Не понимаю, причём здесь возраст, — Теро подпирает голову рукой, чувствуя зарождающееся в груди раздражение. — Ты не можешь понять, чем руководствуется существо, превосходящее тебя этим возрастом в бесчисленные разы. Я объясню, — резким жестом мужчина смахнул пряди белых, словно снег, волос, собранных в высокий, спадающий на плечо хвост. Золотистая оправа очков, линзы которых не позволяли этому взгляду напрямую столкнуться с растерянными глазами парня, ярко сверкнула от преломившегося солнечного света. Он наклонился вперёд, оказываясь на одном уровне с Саткливом. — У того, с кем ты столкнулся, наверняка имеется огромный багаж опыта, принёсший как полезные плоды, так и боль. Если он действительно настолько древний и скрытный, не имеющий никаких фактов о своей личности, как ты описал, значит, он не хочет себя показывать. Но почему-то ты заставил его проявить себя, совершенно _незнакомый_ мальчишка, имеющий собственную власть, невольно сунувший нос в чужую суть. Зацепивший до такой степени, что чуть не сломал то, что нарабатывалось годами. Естественно, он опомнился, наверняка поддался гордости, и предпочёл отстраниться, пока эта "связь" не принесла ему вреда, раскрытием сущности. Может это стоило титанических усилий, может, причинило невыносимую боль, если ты действительно спровоцировал, так называемый "срыв" и одновременно вынудил забить вспыхнувшие чувства поглубже в глотку, — блондин развёл руками, как бы говоря "этого мы уже не узнаем". — Всё равно не понимаю, что ты пытаешься мне сказать, — Сатклив тяжело выдохнул, пытаясь переварить поданную на блюдце с каёмочкой информацию. Больше всего смутила поразительная проницательность. — Видимо, твой "дружок" имеет за плечами не только огромный опыт, но и огромную силу, которую не хотел показывать, фактически, первому встречному, — до этого мягкий и тихий голос приобрёл ощутимую нотку жёсткости, больше характерную для блондина. Раф отстранился, поймав на столе чайную ложку, резким движением перемешивая заказанный чёрный кофе. Просто так, ведь сахара там не было от слова совсем. Очевидный нервный жест, пойманный чутким взглядом Сатклива. — Последнее, что могу сказать в такой ситуации: ты был чертовски неправ, когда валил оттуда дальше, чем видел. Это сродни обиженно топнуть ножкой, гордо задрать нос и уйти, хлопнув дверью, оставив оппонента в пылу напряжённой борьбы наедине со всей его болью и не высказанными словами. В этом и заключается тонкость твоего возраста, — металлический, скруглённый кончик ложки с упрёком уставился Теро в лицо. — Ты не знаешь, что делать в ситуации, в которой у тебя не было опыта, и поступаешь, как сущий эгоист по этой же причине. Безрассудно, импульсивно, думая о своём израненном эго, вместо того, чтобы оценить ситуацию с разных сторон: твоей, его, не относящейся к вашим разборкам никаким боком, но наблюдающей. Теро молчал, снова уставившись в стол, не зная, что сказать. Старик действительно был прав, но больше правоты парня цепляло напряжение, повисшее в воздухе, вызванное явно не его глупыми поступками. — Почему ты нервничаешь? — на секунду Сатклив поднял глаза, столкнувшись с острым, брошенным в ответ. — И почему ты так резко сорвался отсюда? Неужели, скрываешься? — Не твоего ума дело, — резко ответил Рафаэль, но этой резкости не хватило, чтобы спугнуть испытывающий терпение взгляд. — Я не могу понять, откуда _они_ берутся. Знаешь, я ведь до сих пор не узнал, сколько на самом деле лет Юи, которую я по чистой случайности нашёл, заточённой в глыбу льда. Но не мёртвую, а спящую, — тяжело вздохнув, блондин откинулся на спинку стула. — А тебе я бы посоветовал магическим образом исправить текущие последствия от твоего "обиженно топнуть ножкой и уйти", раз тебя так это изводит. Я тебе не мамка, которая поможет найти подход к мужику, моей задачей было разъяснить, — маленькая металлическая ложка звякнула о поверхность керамического блюдца. — На этом мои полномочия всё. Ничего личного, но соваться в ваши дела не горю желанием от слова совсем. Покидал вполне уютное помещение кофейни Теро с сомнением. Слишком неоднозначные ощущения у него вызывал этот разговор, а в глубине души засели слова Яна, описывающие Монтару слишком поверхностно. Настолько поверхностно, что откровенно говорили — дракон сам не знает, кто его вырастил. Либо знает, но упрямо умалчивает. Единственное, что оставалось делать — следовать совету, наступая на горло собственным чувствам, гордости, бездонной пропасти. Они оба дали слабину, ощутив немыслимое притяжение, не похожее на похоть и банальную симпатию. Всего одного мгновения хватило, чтобы эта будоражащая связь оборвалась, оставляя после себя только пустоту, выжигаемую трепещущей болью. Стоило последовать совету, чтобы снова почувствовать это притяжение. Но он уже не хотел. Он слишком резко осознал, кто убил его друга, разрушая клятвенное обещание защищать до последнего вздоха, данное друг другу между членами семьи.