По швам.

У каждого человека есть своя узда. Никто не избежит ее. Но у кого-то узда внешняя, а у кого-то внутренняя. И не факт, что внешняя узда хуже. Люди с внутренней уздой мучают себя куда больше. Д.Е.

Укрытое тело, похожее на застывший белоснежный сугроб, привезли не так уж давно. Неуютно мявшиеся ассистенты, присланные Спиритом, нерешительно взглянули на набор хирургических инструментов. Смятение их было обосновано: навязываться к Штайну – побойтесь бога. Однако одного взгляда профессора хватило, чтобы понять: он намерен справиться в одиночку. Несостоявшиеся помощники, даже и не поднявшие за всё это время глаз на Штайна, неслышно сгинули восвояси. Тело умершего Повелителя обследовано ещё вчера, профессор и внимания не обратил должного. Погибших за кратковременную войну много, всех не упомнишь, настолько они медленно превращались в безликую серую массу. А когда узнал, что пробное вскрытие будет сделано на Оружии, погибшим вместе со своим Повелителем, даже не настоял, а поставил перед фактом: работа только для него. Странный он, Штайн. Только знающие взгляд отводили, молчали скорбью. А о чём в тот момент думал сам профессор со своим своеобразным мышлением и предугадать даже бессмысленно. Да и не зачем. У гениев всегда своё видение той или иной ситуации. Катафалк привезли в его дом, скорее похожий на огромную лабораторию. Он уже почти не сохранил тот зловещий облик прошлого, оставаясь лишь его тенью, но грудь перехватывало от серой пустоты, что таилась за каждым углом. Дом, сшитый по швам, уже нечто неотделимое, как приют для усталой души. Здесь Штайну проще. Он будто сам сшит наскоро хирургическими швами. Удаляющиеся перешёптывания за дверью как робкие перебежки. Рука привычно поправляет на переносице очки; Франкену всё равно, когда за стеной обсуждают, что он мог бы сделать с бездыханным телом. Всё равно. У него на то есть другие причины, да и оглядываться на толпу – это по-своему глупо. Так себя загубишь совсем и лишишься. Штайн рывком срывает белый плотный саван. И тут же озадачивается вопросом: а действительно – зачем? Ответ скребётся внутри незамедлительно. Потому что это только его работа. Он не позволит прикоснуться к его телу чужими пальцами. Именно к его. Потому что.. «- Могу ли я тебе доверять? - Зачем спрашивать, если знаете, профессор? Вся же с потрохами ваша» Даже и вообразить тогда было сложно, что случайные, без сакральной подоплёки, небрежной иронией брошенные слова окажутся такими близкими к настоящему. Скажет что-нибудь, а потом хмыкает, подставляя себя и других под сомнение. Таких, как она, - себе на уме - много в Академии. А, значит, и выделяться особо нечем. Но любопытно понаблюдать за человеком, что идёт за тобой, приходит к тебе и разбавляет серость дома. В его деятельности интерес – главная составляющая. Но то было тогда. А сейчас чёрный маркер деловито чертит разметку на коже. Штайн мельком думает, что неплохо было бы сделать для начала трепанацию, а потом пришить недостающий орган обратно. Не то чтобы глаза мозолит… Или можно, конечно, заняться экспериментом и пополнить ряды восставших с его лёгкой руки мертвяков. Это же тело. Ничего оно, глупое, не поймёт. Франкену подобное ничего не стоит. Он почти врач. Ему по призванию нужно быть циником. Только вряд ли кому-то захочется такая свобода. «- Разберите меня на части. Вы ведь потом обратно соберёте, знаю. - Зачем тебе это? - Вам же скучно. Я вижу. А так хоть легче станет». Тело. Кусок мяса. Кожаный мешок, набитый внутренностями, перетянутый голубыми ленточками вен и верёвками сухожилий. Это всего лишь просто тело. Глина, истыканная нечистотами, если верить религиям. Всего-то. А верить не хочется. Легче не становится тоже, вопреки чужим заверениям. Внутри нет ничего такого, из-за чего паршиво и гадко на душе становиться должно. К обыденной до омерзения пустоте он уже давно привык. Профессор слишком много видел, чтобы внутри оставались какие-либо эмоции от распотрошения бесчисленного по счёту тела. Такая работа. Ничего личного. Теперь можно только гадать: почему сломан позвоночник, кто принял первый удар на себя, можно ли было спасти… И.. какого чёрта всё это? Зачем? Кажется, всё. В иглу вдета белая нить. Под рукой, как назло, других не оказалось. Ей жутко не идёт белый цвет на его взгляд, но она сама разукрасит белые нити в алый своей же застывшей кровью. Тогда и жаловаться никто не станет. Да если и найдётся кому – Штайн только рад был бы. Привычно размашистый стежок становится как будто аккуратнее и мельче. Да, он заштопает её обратно, как и обещал. Но душу-то обратно не пришьёшь. «Оружие напополам. Не выдержало натиска. Инвалидная коляска. Значит так было угодно.. там». «- Чёрт. И сигареты закончились. - Пф, значит будете жить дольше». Невыносимо хочется курить. В лаборатории, вообще-то, дымить нельзя, но Штайн вне рамок правил и со спокойной совестью позволяет себе эту слабость. Быть судьёй самому себе - это так просто и в то же время очень сложно. С губ слетает приглушённый дым, сигарета тлеет в полумрачном помещении. Нет, всё же раньше было жить намного проще. Да и дело не в нём совсем, не вписывающемся в стандарты, противопоставлению нормальному образу мышления. Просто так иногда бывает. Оказалось, что кроме его потерянного ориентира, ореолом защищавшим его от внешних посягательств, есть и другие вещи. Простуды, вторники, времена года, мелкие неприятности от рассеянности никуда не делись, нет. Одарённо ленивые студенты, бесконечные конспекты, оценки, опасающийся его проделок Спирит тоже. Вроде, всё как и раньше было.. но не так. Да и выбирать себе сны и настроение назавтра не получается больше. И как это теперь объяснить? Объяснить себе это – важно, даже необходимо. Просто сбежать от проблемы – не в его стиле. Нужно дойти до этой мысли самому и раскручивать её, словно винт в голове, до упора. Мир вообще стал каким-то эфемерным. Тогда хотя бы какая-то цель была, маяком для сознания. Бывает, заблудишься, так брезжащий свет желания выведет его на правильный, по собственному мнению, путь. Тот ли он? В чём же дело-то? Кто виноват, что всё по швам расползается? Может быть, действительно ничего и никого не надо, даже мыслей, ведь так спокойней. И для себя, и для других. Играть в чувства? Не исключено. Незаметно для себя запутался. «- Что же будет дальше… - Определись для начала, чего ты хочешь. - И от кого я такое слышу, профессор? - Одно знаю точно, учить тебя жизни не мне» У неё самой, как у него, часто глаза такие, будто ей за сто пятьдесят лет перевалило. Всё знает, всё понимает, а объяснить почему – не может или не хочет, что скорее второе. И когда такая стала?.. Но даже такая, вся с потрохами его. И после смерти тоже. Пальцы убирают со лба пряди, напоследок скользнув по лицу. Ногти царапнули закрытые веки и ныне вечной печалью сомкнутые губы. Смертельно хороша? И теперь уже действительно - неземная. У Штайна свои искажённые чувства прекрасного. Руки накрывают тело белоснежным покрывалом. Бельмом на глазу проклятым. Что будет дальше? Вуаль загадочности пала, обнажая рыхлое и невыразительное тело реальности. Первыми начнут разлагаться глаза. Тошнотворный тлен затронет пигментными и когтистыми пальцами бледность кожи, гниющие внутренние органы будут издавать ядовитый запах. Штайн прекрасно знает, что будет происходить каждый день, каждый час… Франкен опустился на стул и затянулся ещё раз. В курении главное не процесс, главное ты при деле. Да и становится безумно легче всего лишь от одной затяжки. Расслабляет. Что будет с ним не так уж сейчас и важно. Сойти с ума ему не дадут. А если его накроет, то немного позже. Убивать свои прихоти он будет столько, сколько того потребуется, на сколько его хватит. Он может – прекрасно знает. Сшить расползающийся и трескающийся мир по швам ему вполне по силам. Не впервой. Профессор продолжает разгонять даже не ностальгию, а навязчивые голоса дымом в потолок. За его спиной очередное бездушное тело. Так и отдающее потусторонней, магнитом притягивающей энергетикой пустоты. Сколько ещё так будет?.. Одиночество, такая штука подлая, застигает врасплох, когда и без него тяжко приходится. Берёт за горло и молча душит. «- И зачем только.. его?.. - Винт? А то сама не знаешь. Ну попробуй снять - узнаешь первая зачем. - Да нет же. Мучаетесь вы. Даже и отрицать не смейте». Всё же он смертельно устал. Что и улыбаться не хочется, бороться нет сил с медленным, тягучим, как патока, безумием. Справиться с обрушившимся небом не выходит. И сдохнуть не получается. Досада какая – Штайн дёрнул уголком губ, вовсе об этом не жалея и мельком обернулся назад. У кого-то получилось. Пальцы неосознанно дотронулись до регулятора безумия. На какой-то ничтожную секунду кажется, что болт в голове действительно сорвало, он разлетелся вдребезги. Но ключевое слово «кажется». Мир стоит на месте, не торопится сходить со своей орбиты и менять полюса. Два поворота винта в унисон с двумя ударами сердца. Будто заводная игрушка. Ещё немного – и разорвётся, рассыпаясь разрозненными механизмами. Одно жаль – собрать будет некому.