Не думай о том, как будет больно (Don’t think about how much it will hurt)

Ганси надо было щенка завести. Они никогда раньше не держали животных на Монмутской фабрике, и Ронана это вполне устраивало, поскольку означало — никто не линяет, не делает лужи ему на постель, или что там ещё может натворить какой-нибудь щенок, которого Ганси избаловал бы. Наверняка тот захочет, чтоб Ронан выводил щенка на прогулку. Убирать дерьмо за собакой Ронан не намерен. Но у Ганси оказался какой-то чёртов материнский инстинкт, который ему нужно к чему-то приложить, и если уж выбирать между вонючей псиной и приступом благотворительности по отношению к подростку, то с собакой Ронан, пожалуй, смирился бы. — Ты знаешь, что это такое? — спрашивает Ганси, перекрикивая рёв Кабана. — Пустая трата моего времени? Ганси сам отвечает на свой вопрос и пропускает мимо ушей реплику Ронана. У него такой способ дать Ронану почувствовать, что его слушают. — Синдром единственного ребёнка. А это забавно, поскольку у тебя два брата. — У меня два брата, — говорит Ронан. — А это означает — больше не надо никого, с кем тоже придётся делиться. — «Тоже придётся делиться» предполагает, что делиться ты уже научился. — Если ты знаешь, что я это не умею, зачем пытаешься? — Потому что верю в способность человечества совершенствоваться, — заявляет Ганси. — И вообще, сегодня будет дождь. Мы не можем допустить, чтобы Пэрриш в дождь поехал в школу на велосипеде. Это вопрос безопасности. Ронан не видит в этом проблемы. Пэрриш, по-видимому, именно так и ездил всё время, и руки-ноги у него пока на месте. К сожалению. — Ну, это его выбор — ездить в школу не на машине. — Ронан Линч, — произносит Ганси. — Не все с рождения обладают деньгами. — Кое на кого они сваливаются? Ты что, собрался спустить свои деньги на… — Если ты собрался вести себя мерзко, — говорит Ганси, — то, возможно, остаток пути тебе следует проделать пешком. — Так ведь дождь будет, — говорит Ронан. — Это же вопрос безопасности. Ганси недовольно фыркает. — Просто… постарайся быть дружелюбным. Ладно? — С чего это я должен быть дружелюбным? — интересуется Ронан. — У него что, своих друзей нет? — Есть. Я. Ронан ждёт, когда Ганси скажет это. Скажет, что без него Ронан тоже был бы одинок. Признает, что именно этим он и занимается: великодушно подбирает бесприютных, словно он — Святой Ричард, покровитель одиноких и сломленных. Но Ганси не говорит, и Ронана это бесит. Вместо этого Ганси заявляет: — Ты должен дать Пэрришу шанс. Он тебе понравится. Он разбирается в машинах. — «Справочник автомобилиста»* тоже разбирается. Почему бы тебе его на свидание не пригласить? — Меня это расстраивает, — нагнетает Ганси — ну, пытается нагнетать. Пугающим он бывает только когда сам того не желает. — То, что никто больше не ценит платоническую дружбу. Всякий раз, когда кто-то хочет сделать что-нибудь для друга — всегда считается, что в этом должен быть какой-то сексуальный или романтический… Ты не мог бы прекратить? Оказывается, десять секунд — максимум времени, которое Ганси может выдержать, когда Ронан делает рукой бла-бла-бла ему в лицо. Приятно знать. — Ты хоть представляешь, куда ехать? — интересуется Ронан, когда Ганси опять разворачивает Кабана обратно, в ту сторону, откуда они только что прибыли. — Это где-то здесь, я найду, — бормочет Ганси без капли уверенности. — Из-за тебя и твоего нового бойфренда я на первый урок опоздаю, — говорит Ронан. — Домашнюю работу не сдам. — А, так ты теперь домашнюю работу делаешь? — Ганси сворачивает на грунтовую тропу — это даже не дорога. Ронан совершенно уверен — свернул Ганси только из упрямства и нежелания признавать, что понятия не имеет, куда они едут. Кабан издаёт по-настоящему тревожный звук, цепляя землю брюхом. Ганси матерится; обычно это доставляет Ронану удовольствие, но сейчас он слишком беспокоится за «Камаро». Кабан не заслуживает, чтобы над ним так издевались ради какого-то парня, который учится благодаря стипендии, даже если парень тот на днях заставил двигатель Кабана работать снова. — Поехали обратно, пока не застряли здесь, — говорит Ронан. У Ганси такой вид, словно он вот-вот согласится, но тут тропа сворачивает, и показывается первый трейлер. — Мы на месте? — Ганси, кажется, уверен в этом ещё меньше, чем раньше. Широко открытыми остекленевшими глазами он смотрит на облупившуюся краску, битые бутылки, подвывающих дворняг. Из одного трейлера высовывается полуодетый чумазый ребёнок неопределённого пола и обзывает их словами, которых даже Ронан в таком возрасте не знал. В ответ Ронан бросает мрачный взгляд, но ребёнка это только подзадоривает — будто у него отсутствует чувство самосохранения. Или самоуважение. — Да тут пиздец как стрёмно. Ганси выразительно смотрит на него: — Наверное, тебе стоит помолчать. — А как мне тогда дружбу заводить? — Послушай… А, вот и он. — Ганси останавливает «Камаро» перед одним из трейлеров, который ничем не отличается от соседних — за исключением сидящего на ступеньках худого встревоженного парня в форме Агленби. Едва завидев их, Пэрриш вскакивает и хватает сумку. — Просто веди себя прилично, Ронан. Ронан бросает на Ганси быстрый взгляд, но отводит глаза: — Сзади я не поеду. — Прекрасно, — говорит Ганси и выбирается из машины, чтобы откинуть своё кресло. — Спасибо. — У Пэрриша такой акцент, что в нём можно увязнуть. Ронан не помнит, чтобы на уроках он говорил с таким акцентом, но, вероятно, в окружении всего вот этого говорить иначе Пэрриш не может. Или, вероятно, это Ронан ошибается. Он не так много внимания обращает на Пэрриша, да и на уроки вообще. — Надеюсь, найти меня не доставило слишком много хлопот. — Совершенно никаких, — врёт Ганси, и Ронан фыркает. Пэрриш замирает на полпути на заднее сиденье, и, вскинув брови, смотрит на Ронана. Ронан тоже поднимает брови и смотрит на него. Это только наполовину злобный взгляд. Это прилично. А потом дверь трейлера, где живёт Пэрриш, с грохотом распахивается. При виде небритого мужика, который выскакивает из трейлера, Пэрриш пулей запрыгивает в машину. — Вот чёрт. — Он пытается слиться с задним сиденьем и не высовываться в окно. Как будто может спрятаться, как будто мог бы исчезнуть ещё где-то посреди этого унылого грёбаного диккенсовского пейзажа. — Вы, должно быть, мистер Пэрриш, — говорит Ганси — потому что Ганси иногда настолько тупит, что его нельзя отпускать на улицу без присмотра. — Давай в машину, — шипит Ронан, и Пэрриш одновременно с ним произносит: — Господи, да поехали. Но Ронану кажется, что по-настоящему решающим для Ганси становится момент, когда отец Пэрриша тычет пальцем в машину и ревёт «Убирай эту хуетень с моей собственности, ты…» — а далее следует поток слов, которыми Ронан непременно обложит Ганси, когда тот в следующий раз попытается заставить Ронана вести себя прилично или подружиться с кем-то. Пэрриш прикрывает рукой глаза. Ронан и его непременно обложит теми же словами, как только он выбесит Ронана хоть чем-нибудь. Ганси, идиот, наконец забрался обратно в машину и включил первую передачу, но деревенщину — отца Пэрриша — это ни капли не усмиряет. Тот орёт вслед, пока они не уезжают по долбаной грунтовой даже-не-дороге и не скрываются из виду. Пэрриш сползает на сиденье ещё ниже. Ронан никак не может перестать ухмыляться. — Что ж, — кашлянув, говорит Ганси, и Пэрриш встречается с ним взглядом в зеркале заднего вида; выражение лица у него настороженное. — Адам Пэрриш, ты ведь знаешь Ронана Линча, верно? Пэрриш переводит взгляд с Ганси на Ронана. Лицо его делается ещё подозрительней. — Конечно, — отвечает Пэрриш. Акцент исчезает, словно чем дальше его увозят из сраной дыры, в которой он живёт, тем реальнее Пэрриш становится. — Вид у него знакомый. Кажется, я видел его на уроках — раз или два. Ганси в ответ кивает, потому что всё ещё не вышел из режима «идиот». Но Ронан на это не купится; продолжая глядеть Пэрришу в глаза, он позволяет ухмылке исчезнуть, уступив место обычному неприязненному выражению. Пэрриш и бровью не ведёт. Значит, он тоже не намерен притворяться, будто Ронан ему нравится — это хорошо. Всё равно Ронан не собирался вести себя с ним прилично. Оберегать Пэрриша он, блин, не нанимался. - Сначала на скуле у Пэрриша появляется синяк, сопровождаемый неожиданно бодрым объяснением «гаечный ключ себе на лицо уронил». Затем разбитая губа. Ронан не слышит, что Пэрриш говорит Ганси по этому поводу. В ответ на свой комментарий Ронан получает лишь сухое «не знал, что тебе не всё равно, Линч». На следующей неделе Пэрриш пропускает учебный день. Когда он возвращается в школу, под глазом у него фонарь. Разбитая в прошлый раз губа снова кровит, и левой рукой он двигает с трудом, словно потянул мышцу. Должно быть, Пэрриш знает, насколько жалок его внешний вид, поскольку даже не пытается сочинять что-нибудь о том, какой он косорукий. — Выглядишь дерьмово, — говорит ему Ронан. — Спасибо. — Пэрриш бросает на него взгляд исподлобья. — Я подрался. Из-под рукава у него выглядывают синяки, словно его слишком крепко схватили за запястье и дёрнули. На костяшках пальцев нет ни ссадин, ни ушибов. Кто-то бил его, но Пэрриш не ударил в ответ. — Правда что ли. — Ронан не сводит с него взгляда. Но у Пэрриша теперь богатый опыт общения с Ронаном, к тому же его всегда не так-то просто было третировать. — Ага, — говорит он. — Правда. Может, это кто-нибудь из Агленби. Издевательства, запугивание — какое там, блин, дерьмо ещё практикуют подростки по отношению друг к другу. Но по времени не сходится. Нет никаких причин, по которым над Пэрришем можно было бы издеваться сейчас, когда Ганси взял его под своё крыло, будто страшненького, крохотного птенца. Да и в школе его вчера не было. — Ну и дурак, — говорит ему Ронан. — Поверить не могу, Линч — меня учишь жить ты. — Пэрриш хмурится, потом морщится. На губе выступает кровь. — Что, решил заработать в личное дело строчку «страшный лицемер»? Пэрриш придерживается стратегии «лучшая защита — это нападение». Обычно так и есть, но вообще-то Ронану плевать, что там происходит у Пэрриша. А когда тебе плевать — это тоже довольно неплохая защита. — Если я дерусь, то побеждаю. — Мои поздравления, — отвечает Пэрриш. — Ты, наверное, так собой гордишься. - — Он не подрался. Ронан сидит на переднем сиденье и ничего не говорит. Если оба они знают ответ на вопрос, то это не вопрос. — Его кто-то избил. Ронан смотрит в окно. Бесконечные сельские пейзажи Вирджинии, и душа не лежит ни к одному. Ганси молчит так долго, что Ронан думает — на этом, должно быть, разговор и окончен. Но нет. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы он рассказывал о родителях? — Что, — отвечает Ронан вопросом на вопрос, — на наших поздних завтраках по воскресеньям, когда мы занимаемся маникюром и обсуждаем свои чувства? — Ронан, я серьёзно. Это важно. — Тогда почему спрашиваешь меня? Я ему даже не нравлюсь. Ты считаешь, он возьмёт и скажет «Знаешь, Линч, отец из меня дерьмо вышибает»?.. Ганси вздрагивает так сильно, что Ронан ощущает это нутром. На секунду его настолько тошнит от себя самого, что хочется сдохнуть. — Мы можем кому-нибудь рассказать. — Совершенно несчастный Ганси всё ещё пытается принять решение — потому что так поступают лидеры, так поступают друзья. — В школе. Там знают, как справляться с подобным. Думаю, их обучают, что делать в случаях… жестокого обращения с детьми. Ронан фыркает. Он не доверяет суждениям школы. Учителя видели Пэрриша каждый день и не заметили, что что-то не так. Ронана они видели весь последний год и решили, что лучший способ уладить его проблемы с поведением — это дрочить Ронана за прогулы; что они вообще могут знать хоть о чём-то? — Мы можем вызвать копов, — говорит Ганси. — Он сам может вызвать копов, — отвечает Ронан. — Там три цифры набрать, это нетрудно. — Ты мог бы проявить побольше сочувствия, Ронан. — Но Ронан не может, не может. Не может. Слишком много скорби в его сердце. Для Пэрриша и его разбитой губы в нём не осталось места. — Сложно принять решение, когда находишься в центре ситуации. Возможно, мы должны сделать это за него. — Он тебе никогда не простит. — Думаешь? Правда слишком очевидна, чтобы её требовалось повторять. Пэрриш цепляется за обиды как утопающий в попытке удержаться на плаву. Ганси качает головой: — Суть не в том. Правильный поступок есть правильный поступок, даже если потеряешь на этом друга. Тебе так не кажется? Ронану кажется, правильное никогда лёгким не бывает. Ему кажется, чьи-то секреты — личное, чёрт возьми, дело этого человека. Ему кажется, копы — никчёмные мудаки. Ему кажется, в своих битвах человек должен сражаться сам. Он говорит Ганси: — Мне кажется, бесить Пэрриша — это моя обязанность. - Ронан выжидает, когда Пэрриш снова начнёт шевелить рукой нормально — потому что незачем ему начинать с дурных привычек, а потом дожидается момента, когда поблизости не будет Ганси — потому что тому незачем видеть, как Ронан делает что-то, что можно истолковать как хороший поступок. Это только подкинет Ганси идей. Но вот настаёт день, когда они застревают в какой-то жопе мира, Ганси бродит в полутора километрах от машины, пытаясь поймать телефоном сеть и поговорить со своим приятелем-профессором, а для них не находится дел поинтереснее, чем слоняться вокруг Кабана. — Пэрриш, — окликает Ронан. Пэрриш бросает на него крайне скучающий взгляд. Как будто считает, что в этой жопе мира у него есть дела поинтереснее, чем разговоры с Ронаном. — Руки подними. — Нет. — Давай. — Ронан показывает, как: поднимает руки перед собой до уровня груди, ладонями наружу, и опускает. — Не буду я их поднимать. — Прекрасно, — говорит Ронан, и замахивается на Пэрриша кулаком. Удар медленный и не достиг бы цели, даже если бы Ронан метил в Пэрриша, а не в воздух в пяти сантиметрах перед ним. Но он всё равно пропадает впустую, потому что Пэрриш уклоняется. Отступает на один-единственный шаг, не больше, и на лице его появляется гнев. Но за долю секунды до этого он бледнеет и широко распахивает от ужаса глаза. — Какого чёрта. — Я не собираюсь бить тебя, придурок. — Точно. Как только мне в голову такое могло прийти? — Я собираюсь научить тебя драться, — говорит Ронан. Пэрриш наигранно растерян: — Что? С чего это вдруг? — Достало смотреть на твоё жалкое расквашенное лицо. — Что вполне себе правда. — Руки поднимай. — Нет. — И, поскольку Пэрриш не идиот, он добавляет: — И не вздумай ещё раз на меня замахнуться, козёл. Злость перевешивает растерянность. Со злостью Ронан работать умеет. — Отлично, попробуй ты. Сожми кулак. Рука Пэрриша дёргается, будто он об этом и думал, но кулак так и не сжимается. — Я пытаюсь не ввязываться в драки, — говорит он. — Научиться драться здесь не поможет. — Ага. А если подростков не научить пользоваться презервативами, трахаться они не будут. — Ронан поднимает глаза к небу. — Если собираешься драться, то должен побеждать. — Я не нуждаюсь в советах, Линч, а если и так, то ты последний, к кому бы я обратился. — Правильно, тебе же твоя семейка из трейлерного парка кучу отличных советов надаёт, не сомневаюсь… Пэрриш делает шаг вперёд, потом другой, пока они не оказываются ближе, чем в самом начале. — Заткнись на хрен про мою семью. — А ты заставь. И какую-то долю секунды Пэрриш обдумывает это, ладони сжимаются в кулаки, он делает ещё шаг вперёд… Но потом, с видимым усилием, сдерживается. Кулаки всё ещё сжаты. — Что тебе неймётся, — рычит он на Ронана. — Тебя насилие заводит, или что? — Мечтать не вредно, Пэрриш. Пэрриш застывает — менее взрывоопасный, но не менее злой. Ронан мог бы спровоцировать его на нападение — или на то, чтоб он убил Ронана, когда тот будет спать, три месяца спустя. Исходит от Пэрриша какая-то такая энергия, психопатическая. И Ронан меняет тактику. Он берёт Пэрриша за предплечье — не за запястье — и, подняв его руку, прижимает ему большой палец к ложбинке между указательным и средним. — Не сжимай кулак так сильно, сломаешь себе что-нибудь, — говорит Ронан. — Знаю, ты подавляешь свои эмоции и всё такое, но… — Кто бы говорил. — На самом деле Пэрриш ослабляет кулак, совсем чуть-чуть — наверное, блин, запрограммирован следовать инструкциям. Чёртов учительский любимец. Высвободить руку он не пытается, а так было бы ещё интереснее. Но разумеется, Пэрриш сопротивляться не пробует. Он в ответ не бьёт. — Палец в кулаке никогда не зажимай, — говорит Ронан, хотя сейчас Пэрриш сделал всё правильно. Может, просто повезло. — Да это все знают, — отвечает Пэрриш. — Я прямо начинаю сомневаться, что ты такой уж специалист. Ронан ухмыляется, поскольку у Пэрриша почему-то никак не получается залезть ему под шкуру, хотя это самая лёгкая вещь на свете. Чаще всего людям для этого вообще никаких усилий не требуется. А на больных точках Пэрриша с тем же успехом могли бы висеть неоновые указатели. — Шаг вперёд делай в тот момент, когда бьёшь. — Ронан говорит медленно и чётко, словно объясняет ребёнку. — Не раньше. Потому что так корпус оказывается за пределами удара… — Я не тупой, — огрызается Пэрриш. Есть какая-то красота в том, как ярость вспыхивает на его лице. Может, Ронану и в самом деле неймётся. — Ты делаешь что-то не так, — говорит Ронан. — Если столько дрался и ни разу не победил. Вот. Этот быстрый взгляд — от Ронана и обратно. Пэрриш понимает, что это вызов. Он вскидывает голову — дерзко, словно ждёт, что Ронан ещё что-нибудь скажет, но Ронан — не Ганси. Ему не нужен большой эмоциональный момент, когда они зарыдают и почувствуют себя лучше. Он сказал Пэрришу, чего хочет, и теперь всё зависит от Пэрриша. Он может научиться драться — или сказать правду, и тогда Ронан… Ронан не знает, что сделает, если это случится. Наверное, пойдёт и отметелит отца Пэрриша. Или просто… заберёт его, закроет в машине и увезёт куда-нибудь. Вот только ничто ведь не мешает ему сделать это сейчас. Он знает, что Пэрриш лжёт, и Пэрриш знает, что он знает, что Пэрриш лжёт — так почему он не делает что-нибудь, а стоит здесь и держит его руку? — Это моя проблема, — говорит Пэрриш, не зло и не защищаясь, а просто очень устало. — И я с ней справляюсь. — Точно, — откликается Ронан. — Это вот так ты справляешься. — Лучше так, чем пробивать себе путь кулаками. Слышал — «мечом живёшь, от меча и умираешь»? — Потому что непохоже, что с твоей смертью это закончится. — Потому что я не хочу уметь причинять людям боль, — огрызается Пэрриш, — не хочу быть как… ты. Он не это собирался сказать, но всё равно сказал правду. Он не хочет быть как Ронан. Ронан не может его винить. Ронан и сам почти всегда не хочет быть как Ронан. Наверное, это первый откровенный момент из всех, которые когда-либо были между ними двумя. Ганси бы так гордился. — Слушай, Пэрриш, — говорит Ронан. — Ты-то мне на самом деле не сдался. — Я уж вижу. Ронан свирепо смотрит на него, и Пэрриш отвечает таким же взглядом. — Поэтому мне без разницы, какого чёрта ты делаешь. Но ты почему-то нравишься Ганси, а он заслуживает большего, чем твоя ложь. Можешь посылать его на хер, когда он лезет не в своё дело, он к этому привык. Только не ври. Наступает долгий момент, когда Ронан думает: вот сейчас Пэрриш пошлёт его ко всем чертям, но Пэрриш больше не сверкает на него глазами. Это застаёт Ронана врасплох. Словно ударился о стену и понял, что это не стена, а дверь — в тот момент, когда кто-то открывает её с другой стороны. Если Пэрриш не испытывает к нему ненависти, то нет у них причин стоять так близко, прикасаться друг к другу и вообще разговаривать. Ронан отпускает его руку. — Спасибо, — говорит Пэрриш. — Буду иметь в виду. - Через месяц у него на подбородке появляется синяк: если смотреть с одного бока — незаметный, если с другого — жуткий. Ронан не разочарован. Он и не думал, что один разговор — Пэрриш его даже и не слушал — что-нибудь изменит. Мир устроен не так, Ронан знает это. Пэрриш перехватывает его пристальный взгляд. — Опять подрался? — спрашивает Ронан. Пэрриш колеблется, а потом отвечает: — Нет. По крайней мере, он больше не врёт. Но, господи, всё остальное в этом дерьме — просто отстой. - Ронан перестаёт каждый день ездить в школу вместе с Ганси. Ганси в отчаянии и при любом удобном случае полощет ему мозги насчёт пропусков. Так и есть — когда Ронан добирается в школу сам, то может слинять пораньше, или прийти попозже, или вообще не явиться. Вот поэтому он и добирается в школу сам. Поэтому, а ещё — чтобы не приходилось каждый, блин, день сидеть в Кабане и вести светские беседы с Пэрришем. И дело вовсе не в том, что, подъезжая к концу грунтовой дороги, он ожидает увидеть на лице Пэрриша следы побоев и напоминает себе вести себя прилично, и поэтому не выходит из машины и не идёт искать отца Пэрриша. Ронан добирается в школу сам, и Пэрриш пусть сам решает свои чёртовы проблемы, и Ронану нет до него никакого дела. — fin —