ты рассыпаешься в памяти;

      она всегда была немного кошкой... той самой кошкой, что любит гулять сама по себе. той самой, что становится мягкими пушистыми лапами на край карниза, подставляет лицо ветру встречному и широко открывает изумрудом выкрашенные глаза, в которых отражается крупный янтарный диск полной луны. она смотрит на этот диск не мигая и одному лишь богу_дьяволу известно, что в эти моменты происходит в ее голове. она расставляет свою гребаную жизнь как партию в шахматы. сначала играет белыми, потом меняет правила и переключается на черные... потом снова белые, а затем черные, черные, черные... в последние годы каждая новая партия на несколько тонов чернее предыдущей. и пусть в ночи все кошки серы, но она уже перестает различать границы разноцветных квадратов на поле, ориентируясь лишь на чутье собственное. на ощупь. в темноте. как слепой котенок [а не прошаренная кошка]. и рада была бы больше с этим не сталкиваться, но это сильнее ее.        она всегда была немного кошкой... но мало кому известно, что кошки имеют свойство привязываться \\ приклеиваться \\ пришиваться заживо к своим хозяевам. в силу характера они никогда этого не показывают, и всегда [в абсолютных ста процентах случаев] рвут душу на лоскуты от собственного бессилия. она была той самой кошкой, привязанной к бартону еще в будапеште, пришитой к нему его собственными стрелами и привязанной собственными нервными канатами. она балансировала на этих канатах каждый раз как искусный канатоходец, и всегда рисовала улыбку алым контуром губной помады и едкий прищур зеленых русских глаз. она заплетала рыжие волосы в две косы и смачивала пухлыми губами концы. дразнила \\ играла \\ провоцировала. проводила белыми тонкими_хлесткими пальцами по его плечу вдоль и вниз по ярко выраженной мышечной ткани, и чувствовала подушечками каждую прожилку, каждую линию, шрам. она знала все его надломленные трещины, знала все ранения, знала каждый дюйм тела. чувствовала его всем своим естеством, ментально удерживала его ладони на своем теле и сохраняла то тепло, что он отдавал. она вдыхала его аромат глубоко легкими и легкой тенью касалась губами тогда, когда думала он спит. неслышно дышала где-то там за его спиной каждый раз, когда считала на утро минуты до того момента, когда надо будет вставать и убегать. в очередной раз. снова и снова. опять и опять с восходом солнца рисовать идеальный броманс всея мстителей, а по вечерам часами стоять под холодными струями душа, пытаясь смыть все то дерьмо, в которое сама себя вляпала много лет назад. быть любовницей \\ женщиной на ночь \\ той самой, что путает простыни шелковые и туманит сознание — сама выбрала.       она устала смывать слезы дождем, и потому уже просто не видит в этом смысла. хотела ли что-то изменить? однозначно, да. могла ли это сделать? нет. не с ними. не с этой семьей. возможно, где-то в глубине души желала, чтобы этот шаг сделал он, разрубил этот гордиев узел, эту жестокую усмешку судьбы, и расставил таки приоритеты [в ее пользу]. она бы конечно злилась первое время, не прощала, гнала... но в итоге смирилась бы. и она, и лора. но его моральные устои имеют слишком прочный фундамент [не подтопить водами подземными, не источить полчищами грызунов]. где-то в глубине души она хотела этого, хоть и всегда гнала от себя. эта пятилетка надломала многих. перегнула пополам и поставила в не самую лицеприятную позу. поставила и сверху водрузила могильную плиту из пепла всех рассыпавшихся // непомерный груз ответственности за все происходящее. ответственности и жгучей боли, расплывающейся по венам и заполняющей собой каждую клеточку тела \\ пространства вокруг. эта боль запускала свои пальцы все глубже и глубже, кислотой и щелочью выжигая все мало-мальски оставшиеся чувства после щелчка. выжигала медленно и равномерно, с упорством самого затравленного мазохиста. вгоняла под ногти иголки, а в глазные яблоки заливала уксус. глаза устали \\ тело устало \\ душа устала [просилась извне]. и она снова выходит на край крыши и смотрит своим изумрудом далеко вперед. на луну. на звезды. возможно, на тот самый вормир, с которым в скором времени встретилась.

— главное, чтобы они не переругались во время полета...

       она каждый отведенный день своей жизни шла к этому, шла к завершающей точке этой эпической истории, распадающейся здесь и сейчас на мелкие пиксели \\ нити и уносимые холодными ветрами вормира в тот самый пурпурно-лиловый толи закат толи рассвет. он правильно заметил, еще там — в гаджете, вид здесь и правда красивый [и если бы не все остальное, то можно было бы и полюбоваться]. она глубоко вдыхает каждое слово красного черепа, и практически чувствует, как они оставляют следы, которые никогда не заживут. небула знала, кого отправлять и куда. определенно знала, и это понимание холодной морской солью разбивается о берега сознания той самой кошки, что в ночи окрашивается в серый цвет. небула отвела каждому свою роль в этой сказке на ночь для мстителей, и ни разу не прогадала. теперь она понимает. твердый камень дает временную опору, но не приносит облегчения, а лишь помогает все расставить на свои законоправильные места. рано или поздно, но итог все равно должен был наступить. и кому как не им было ставить эту янтарно желтую точку во всей этой саге с камнями.       она слышит его слова, но выставляет ментальный блок и не хочет \\ не желает продолжения. нужно время, всего лишь несколько мгновений... крепко сжимает виски грубыми перчатками и прикрывает глаза [которые более не отдают тем насыщенным изумрудом и застарелым мхом русских лесов]. всего лишь на миг, на мгновение, чтобы после снова вернуться. на этот раз — в последний. она подходит близко, слишком близко, плюет на все дистанции и нерушимые клятвы самой себе на службе соблюдать каноны того самого броманса; перечеркивает так опостылевшие правила и отпускает ментальные тиски собственного сознания. на этот раз партия не сложилась, белые и черные перепутались, раскрошились и превратили все вокруг в непроглядный серый туман \\ влажную мглу, сквозь которую ничего не разглядеть [или разглядеть, но совсем не то, что хотелось бы]. она не хотела, чтобы все было вот так, правда не хотела.        и она снова вспоминает будапешт, вспоминает все то, что так и не удалось реализовать по причине множества самых разных обстоятельств, главным из которых всегда была его семья [роскошь — не меньше, и рыжая это прекрасно понимала; и принимала; иногда даже в большей доле, нежели он сам]. лора была счастливой женщиной, прекрасной женой и любящей матерью. лора была счастливой... потому что у нее был он. тот, кто готов за нее в пекло вулкана \\ на дно океана \\ в противостояние с самим фьюри. лора была той, кто двадцать семь месяцев вынашивала его троих детей. и хотя бы ради них стоило сделать последний шаг. ей сделать последний шаг. ее якорем всегда был он, только он держал ее над пропастью, что вселенная каждый раз подкидывала, только он заставлял в очередной раз делать шаг вперед, а не назад. она пыталась перенастроить свои маяки, перебить и заново перегрузить магниты \\ компасы, перенаправить точки отсчета и векторы перемещения, — делала все для этого возможное. но был один подводный камень — она была готова принять каждого, но ее были не готовы принять. никто. кроме него.       она снова окидывает это всеми богами забытое место взглядом, и теряется. теряется в этих непроглядных синеве, пепле, молниях и гуле ветра. слова о родителях больно режут сознание и возвращают почти на век назад. в прошлое. в то самое, которое не хотелось вспоминать, но которое так и не удалось забыть. бартон пытается противостоять_огрызаться_возражать словам черепа, но она останавливает. упирается ладошкой в мужское тело напротив, пытаясь напитаться энергией \\ силой \\ решимостью [хотя она уже давно все решила — осталось только решиться, и убедить в этом бартона]. да, он всегда был якорем для нее, но у него якорей больше — целых четыре. она до сих помнит тот его затравленный выжженный огнем и кровью якудза взгляд там в японии. она помнит его почти/дрожащие и в то же время не дрогнувшие руки, она помнит всю ту боль отчаяния и океан боли в его луше, когда увидела его впервые за последние пять лет. и если еще находясь в самолете, преследовала иные цели [выпестованные собственным эгоизмом и женским началом], то потом... потом все изменилось. она не могла обещать несбыточного [по факту и сама не верила в идею старка и роджерса], но искренне желала что-то изменить. искренне желала изменить [поставить точку той ночью в токио] и дать ему шанс \\ возможность выстроить в одночасье рухнувшие небеса под названием семья.        она знает, что не уговорит, знает, что не сможет переубедить, но в какой-то момент почти_верит ему. до тех пор, пока не чувствует жженый огонь в грудной клетке, вышибающий весь кислород напрочь и удар, отталкивающий на несколько метров назад. — бартон, мать твою, остановись... отплевывает землю и собирает картинку в голове воедино. все мутнеет и дышать первое время становится почти невозможно. и в этот самый момент в голове проносится воспоминание, что она так и не посмотрела тот тест, что делала еще утром. решила узнать результат, когда все уже будет решено. как же, черт возьми, сейчас не хватает этой информации!

или наоборот?