Осколки

      Дима чистит картошку.       Это занятие точно не входит в список любимых, но жизнь такая штука, которой совершенно без разницы, чего ты там не любишь.       Чистить картошку. Маяться от безделья. Смотреть, как твой любимый человек все чаще задерживается после работы.       Шесть лет назад они решили снять квартиру. Двум студентам места в однушке хватало, а вот с деньгами пока не складывалось. Вот эту самую квартиру они и сняли, а потом…       Как-то завертелось все. Четыре года универа, два года после.       Первый год в воздухе звенело напряжение. Дело было не в чужом городе и не в нескладном быте двух парней, которым даже яйца варить приходилось по инструкции всеведущего гугла. Только на второй год стало понятно, что дело-то в личной заинтересованности.       Такая вот неожиданность.       Теперь Даня работает в крупной фирме, путь и денег кот наплакал, но это отличный шанс для начала карьеры. Заканчивает в шесть, до дома добирается примерно без трех семь. А теперь вот все чаще в девять.       Дима второй год на удаленке и выключает комп ровно в шесть. Целый час на ужин.       Кусок масла летит в картошку, расползаясь густой лужицей. Дима любит макароны, с ними меньше мороки.       Первый раз Даня задержался в августе. Сейчас за окном январь.       Конечно, Даня моложе всех в отделе, и вечно на него сваливают разные пустяковые поручения, которые вроде бы и немного времени займут, но и делать их никому не хочется. Вот и копятся целой кучей…       Им же нужно закрепиться. Нужно показать себя.       В сентябре на экране лежащего рядом телефона выскользнула шторка с уведомлением и текстом. Так хочется тебя обнять, слащаво сообщила шторка. И смайлик с сердечком вместо точки.       Оба сделали вид, что ничего странного не произошло.       Дима замер в собственном недоумении, как муха в янтаре. Желание устроить скандал прошло, даже не затопив толком. Найти, набить морду?       Это желание протянуло чуть дольше.       Только вот обманывать самого себя Дима не привык. Даня глаза не прятал, улыбался немного неловко, но не прятал. Эта игра ему нравилась. Он уходил разговаривать в другую комнату, отвечая небрежно, только совсем чуть-чуть менялся тон. Почти незаметно.       Глаза у него горели.       Ты можешь сколько угодно воевать с людьми, но дело-то не в них, верно?       Это была игра в одни ворота. Дима случайно нашел страничку в инстаграме – вывалилась в «возможно знакомых», сколько пар эта штука разрушила? Сначала решил, что просто картинка, потом присмотрелся.       На кровати четыре ноги. Две пары, полный комплект. Одни в синих джинсах, другие в черных, немного потертых. Носки одинаковые, веселые. На светлом фоне десятки анимешных глаз – удивленно округленных, сведенных на несуществующую переносицу, лукаво прищуренных. Димка как-то один носок забыл в стиралке, а Даня вопил, что таких же носков ему теперь точно не найти, и как жить без них, совершенно непонятно.       Четыре ноги, две руки со сплетенными пальцами. Ссылку Дима сохранил, как люди сохраняют пулю, которую врачи вытащили из раны. Только эту пулю вытаскивать из него было некому.       Временами Дима казался самому себе плывущим вслед за кораблем, то ли выпавшим за борт, то ли опоздавшим – огни впереди все дальше, а вода все холоднее. И как ни плыви, сил догнать не хватает. Внизу, в чернильной синеве, наверняка плавают акулы. Казалось, стоит спросить, что происходит, ткнуть немудреными доказательствами и кучей домыслов Дане под нос, только вот…       Не окажется ли, что корабля впереди вообще никогда не было?       Ужин готов к семи. Данька никогда не сообщает, задержат ли его.       В семь двадцать на аккаунте появляется новое фото – лиц они не выкладывают. Две руки, без подписи.       В полвосьмого Дима садится ужинать, достает немного потертую кружку. Она пузатая, толстостенная, с выпуклой картинкой из Рика и Морти. Димка купил их еще на первом курсе, они тогда всю ночь смотрели мультик и ржали как ненормальные, а на утро Данька со стеклянными глазами поехал на экзамен, а Димка, такой же синхронно-заторможенный, поехал в магазин. Вернулся с двумя одинаковыми кружками. Одну Данька утащил на работу, пусть она и была уже немного сколотой, вторая осталась дома.       Пальцы пробегают по выпуклостям рисунка, знакомого до последнего штриха, и становится немного легче. Только у еды совсем нет вкуса.       Как-то Димка прочитал, что одиночество – это когда не с кем смотреть на звезды. Какие звезды? Неделю назад вот ходили смотреть чайники, тоже вполне себе романтика.       У ног в синих джинсах были еще руки и голова. Руки вечерами строчили сообщения, а на подбородке была жесткая щетина, потому что у Даньки постоянно не сходило раздражение возле губ.       Свое нынешнее положение Димка называет душевным мазохизмом.       В девять щелкает замок. Данька стаскивает обувь, расшвыривая по коридору, наклоняется обнять, обдавая январским холодом.       Интересно, а тот, второй – знает ли вообще, что тут у них вроде как перетягивание каната?       «Канат» прячется за неловкой улыбкой.       Я знаю, что ты знаешь, что я знаю.       Эта игра Димке нравится все меньше.       Ночью он смотрит в потолок. Раз Данька все еще возвращается – это же победа?       Странная победа, со вкусом поражения.       Данька и сам не помнит, как так получилось. Насмешливые взгляды, переписка ни о чем. И вот уже пять месяцев он, словно герой какого-то сериала с плохим сценарием, живет двойной жизнью.       Шесть лет рядом со спокойным, надежным как скала человеком. Пять месяцев со взрывным, экзальтированным, нервным любовником. Перемешать, но не взбалтывать.       Они с Димкой срослись вместе, и свое отражение он видел только в его глазах.       А потом увидел еще в одних – восхищенных.       Данька никогда не задерживался несколько вечеров подряд. Четкая очередность словно давала иллюзию какой-то законности происходящему.       В этот вечер все идет не так. Слишком высокий голос немного режет уши, щетина колется. Димка всегда сбривает ее до скрипа, но Димка его парень, а этот человек на соседней половине кровати – совершенно чужой.       Чужой. Слово пробирается в глубину затылка и царапается там внутри, устраивается поудобнее, обживается. Пять месяцев, но все еще чужой. Уже одеваясь, Даня рукавом цепляет кружку на подлокотнике кресла.       Рик вместе с Морти летят на пол и распадаются на несколько частей. Данька остается стоять, глядя на белые, острые грани. Поднимает глаза.       Что он делает в этом доме?       Неуютная кухня, кровать эта, слишком большая, как будто на ней групповуху устраивать можно, а вот спать вдвоем, в обнимку – нельзя. Уровень не тот.       И посуда в самых неудобных местах. То тарелки на тумбочке, то кружки на подлокотниках.       Данька наклоняется поднять осколки, но машет рукой. Времени уже мало.       Он возвращается домой, где все ровно так, как и должно быть. Вторая кружка, чисто вымытая, стоит в буфете. Еще мокрая.       Надо завязывать, думает Данька. Давно пора.       Старательно убаюканная совесть открывает налитые кровью глаза и начинает верещать, как автомобильная сигнализация.       На следующий день он выходит с работы ровно в шесть. Бредет до остановки, загребая ногами пушистый снег. Сообщения не читает – Димка не напишет, а тот, второй…       Димка давно не пишет. Второго слишком много. Он весь такой - на грани, чересчур, и сразу был таким, но теперь все это раздражает.       У подъезда Данька невольно замедляется. Хочется объясниться, но как? Прости, пять месяцев я спал с другим, но что-то как-то не очень, давай сделаем вид, что ничего не было?       Как вообще можно поставить точку в разговоре, который не случился?       Лампочка у лифта моргает. Дома чайник едва держится, вспоминает Данька, поднимаясь по лестнице. То включается, то выключается. Смотрели же новый, решили с зарплат купить. Не такие уж деньги, надо бы выбраться завтра…       Квартира встречает темнотой, только из комнаты тянется голубоватый свет экрана. Данька щелкает сразу оба выключателя – коридор и кухня.       На кухне никого. Блестят чистые тарелки, влажное полотенце свисает со спинки стула. Плита пуста.       Кухня всегда без Димкиной спины смотрится брошенной.       В комнате тоже пусто.       Стационарный компьютер работает, а вот Димкиного ноута нет. Взгляд мечется хаотично – вот на стене прямоугольник ярких обоев, ого, это как же они выцвели? Что там висело?       За полуоткрытой дверцей шкафа две пустые полки.       Не снимая обувь, Даня заходит в комнату.       Под ногами хруст. Ковер усеян слоем скрипучего белого порошка. Рядом лежит пыльный молоток.       На экране компьютера развернут свежий пост в инстаграме с разбитой кружкой. Кусок голубых волос, рука с пистолетом, пятно кислотно-зеленого портала, остальное смазано фильтром.       И подпись какая-то глупая, про то, как эта кружка была дорога, потому что ты ее подарил, ну да посуда же к счастью бьется...       Я тебе не дарил, в отупении думает Данька. Я просто принес ее к тебе, потому что она мне нравилась, я привык к ней. Но она моя, наша - Димка купил их две сразу и принес домой, смешной и гордый, с красными от недосыпа глазами, и с порога всучил коробку.       Строка ответа все еще ждет Димкиных слов. Курсор мигает. Что он хотел написать? Вряд ли что-то вроде "Крутая кружка, я купил своему парню прямо точно такую же, погодите-ка, это же она и есть"?       Очень сомнительно.       Рядом с клавиатурой на столешнице - длинная свежая царапина.       Возле ножки стула лежит отколовшийся краешек. Чуть дальше, у стены – кусочек толстого донышка.       Данька сидит на стуле напротив опубликованного еще ночью фото. Телефон в руке равнодушно проглатывает знакомые цифры и бормочет одно и тоже.       Номер не обслуживается, сообщает Димкин номер механическим женским голосом. Больше нет.