Le pouvoir du Soleil, de la Lune et des Étoiles dans ses yeux

      Блум захлопнула за собой входную дверь и сбросила ключи на маленькую полочку в прихожей. Открытие новой выставки вымотало её до предела: красивое платье жало в талии и на рёбрах, туфли натёрли мозоли, а от обилия заколок и шпилек в причёске болела голова, — но она осталась довольна проведённым днём и его результативностью. Познакомилась сегодня со спонсорами, моделей своих продвинула дальше, насколько ей позволяли собственные связи, прощупала обстановку для следующей выставки. Гардения была не слишком большим городом, но ей было комфортно здесь. Правда, и публика была несколько консервативной и скованной, потому Блум не торопилась доставать свои откровенные и даже местами вульгарные полотна.       Над материалом для нынешней она работала последние три года, тщательно отбирая лучшие свои работы, дорабатывая их и постоянно дописывая незначительные для неискушённого зрителя детали. Сама выставка затрагивала моду девятнадцатого века Европы: от платьев с шлейфом и пышными юбками до ладно сидящих на фигуре девушек-моделей платьев с турнюром, но не слишком-то большим. А если они ещё и высокие, худые, а платья на них нежных небесных оттенков, то Блум таяла в процессе рисования. Сначала уголь, а потом и кисть так и порхали в её руках, быстро закрывая полотно ровными, аккуратными мазками.       Последняя модель, Рози, была так очаровательна в своём вишнёвом платье эпохи naturalforms и газовой накидке, что Блум не сдержалась и сорвала парочку пылких поцелуев с её нежных, пухлых губ. И ей не было стыдно — девушки были предупреждены о странностях Блум, сами охотно прогибались под горячими ладонями художницы и приходили снова, жеманно поводя открытыми плечами и выгибая оголённые спины, пока рыжая усаживала их на диванчик или ставила у окна своей студии. Образ. Цвет. Глубина чувств и её, и моделей — вот, к чему стремилась Блум Хьюз.       Квартира у неё была небольшой. Несмотря на всю выручку с выставок и продажи некоторых своих полотен, она не спешила покупать себе дом или даже место попросторнее, наоборот, пряталась в хитросплетении узких улочек, с маленького балкончика наблюдала за прохожими внизу и широко распахивала окна самой большой комнаты, отведённой под мастерскую. Там было даже уютно — у светло-бежевых стен стояли полотна, закрывая друг друга, на нескольких мольбертах одновременно рисовались картины, а место у окна было занято диванчиками, креслами и маленьким столиком с фруктами. Многого Блум не выдумывала: модели усаживались на диван в удобные позы и читали книги, стояли у кресла и смотрели на улицу, тихо переговариваясь с мастером, опирались бёдрами о спинку кресла и скрещивали руки на груди, но лица их всегда были мягкими и нежными, с тонкими чертами лица, на которые так легко велись и мужчины, и женщины. Никаких нахмуренных бровей и укора во взгляде, только обезоруживающая светлость и ясность.       Спала Блум в другой комнатке, совсем маленькой и у прошлого владельца явно отведённой под гардеробную, да и места там хватало только для кровати и напольной лампы, но девушка даже была рада этому. Гостей она не жаловала, моделей у себя оставляла редко и даже была готова оплатить им поездку на такси, если они задерживались у неё до ночи.       Сбросив своё платье на диван в гостиной, она прошла в ванную. Хотелось быстро смыть с себя пот, липкость и чужие прикосновения, поэтому она залезла в душ. Долго свои рыжие волосы не намывала, даже наоборот торопливо сполоснула их в тёплой воде и приступила к натиранию кожи вехоткой до красноты.       Из головы не шёл особенный посетитель открытия: статный блондин в костюме-тройке, староватом даже на вид, и дело не в потрёпанности ткани (а она была в великолепном состоянии!), а в крое. Он долго рассматривал её полотна, коротко хмыкал себе под нос, представился Квазаром (она ещё подумала, что родители его жуткие фанаты астрофизики), галантно поцеловал руку и попросил её визитку, чтобы попозже связаться. Предложил купить несколько работ по невероятным ценам, причём указал на те, где моделью была кареглазая блондинка в тяжёлом пурпурном бархатном платье с низким лифом и пышнейшей юбкой на кринолине. Блум она действительно нравилась больше всех — за гордую осанку, величаво поднятую голову и тихую, по-королевски яркую отстранённость. Правда, Лиза не слишком-то любила такой образ и чаще позировала обнажённой, не стесняясь разводить колени и опираться на локти (хоть это и было неудобно ей самой: плечи быстро затекали).              Хьюз вздрогнула, когда в тишине студии, нарушаемой только частым дыханием и тихими стонами её любовницы, раздался звонок. Она несколько недовольно отстранилась от податливо и доверчиво подставленных ей бёдер, погладила рукой живот, то ли успокаивая, то ли раздразнивая, и приняла вызов с неопределяемого номера.       — Блум Хьюз? — раздался на том конце сильный, властный женский голос. Если бы не ситуация, в которой находилась Блум, она бы не представила доминатрикс на троне и с тяжёлой короной?.. Ох, это всё…       — Слушаю, — отозвалась она и жестом показала любовнице вести себя тише. Та понятливо кивнула, рукой закрыла себе рот и качнула тазом, намекая на продолжение. Блум покачала головой, не убирая руки с живота. На указательном пальце заметила зеленоватое масляное пятно, не отмывшееся.       — Можно ли стать вашей моделью? — не стала тянуть позвонившая. — Я оцениваю свои внешние данные, как очень хорошие, более того, я выгляжу куда лучше той девушки в пурпурно-сливовом, — Блум коротко выдохнула и закатила глаза. Такое она слышала часто, но редко желающие действительно были красивее её малышек.       — Можете прислать мне своё фото? Или, может, ваше портфолио? — предложила она, внезапно укладывая свою чуть вспотевшую от волнения ладонь на колено партнёрши и ведя её ниже, по внутренней стороне бедра. Любовница чуть заметно задрожала от щекотной ласки.       — Увы, ваши технологии не позволяют, — Блум даже померещилось, как та качает головой. — Но я могу прибыть… скажем, через двое суток к вам, если вы назовёте точный адрес, ближе к полудню. Вы и сами убедитесь, что я великолепна.       — Что ж, записывайте, безымянная госпожа…       — …Стелла Этуаль.       После Хьюз тут же сбросила, кинула телефон в подушки и опустила голову, продолжая ласки языком и губами. Девушка убрала руку ото рта, одну ладонь положила Блум на голову и направила; Блум нравилось подчиняться партнёршам в таких вещах, и Стелла тут же вылетела из головы, когда прямо перед художницей так неприкрыто наслаждались. Сладкие стоны звенели в ушах, бедра постоянно двигались, но рыжая и не стремилась удержать их на месте, только молча поражалась жадности партнёрши. Впрочем, сама Хьюз была немногим лучше.       Это было приятно. После они сидели на кухне, надев на себя только футболки и включив приглушённый жёлтый свет низких светильников над обеденным столом, пили чай с печеньем и спорили о чём-то глупом, но всё это тоже было не менее приятно, чем секс. Таких людей Блум любила особенно, но никого никогда не выделяла, и любовь её была плотской, опошленной; такую же она получала взамен, и её всё устраивало.       Она ещё не чувствовала, что изменится.              В эти два дня Хьюз забывала даже поесть с постоянными звонками от потенциальных покупателей и заказчиков, носилась по студии и по городу, встречалась с разными людьми и спать ложилась ближе к утру, чтобы подскочить в девять и снова заняться делами. Неудивительно, что она забыла о незнакомке-модели с властным голосом, и когда та появилась, позвонив в дверь, Блум торопливо надиктовывала свои реквизиты по телефону. В дверь коротко позвонили, потом, не дождавшись ответа, ещё раз.       Блум положила трубку и, пригладив волосы, направилась в коридор, тихо ругаясь себе под нос и недоумевая, кто мог потревожить её к обеду.       За дверью стояла богиня — никакое другое слово не показалось художнице достаточно ярким, чтобы описать внеземную красоту посетившей её девушки. Она смотрела холодно, без удивления, выглядела отстранённой, далёкой, и эта маска, эта роль шла ей куда больше, чем даже Лизе. Они были похожи внешне, но не сильно. Стелла казалась куда более сильной физически, стройной, даже сияющей, и с её появлением и без того светлая прихожая озарилась ещё больше.       — Блум Хьюз? — глубоким голосом спросила она, разглядывая рыжую. Блум даже стало немного неловко за свои коротенькие пижамные шорты и футболку с растянутой горловиной и вытянутыми плечами. — Стелла Этуаль, я звонила вам пару дней назад.       — Да-да, — как можно беспечнее и спокойнее отозвалась Блум, не показывая, насколько её впечатлила подача этой богини. — Заходите. Чаю? Я купила круассаны, они сегодня вышли особенно хорошими.       — Не откажусь, — вежливо и величаво кивнула ей Стелла и прошла вслед за хозяйкой вглубь квартиры, рассматривая интерьер. — Интересные решения, — заметила она, заглянув в мастерскую. — Не желаете расшириться?       — Нет, пока не думала, — ответила Блум на осточертевший вопрос. Она набрала в чайник воды и поставила его греться на плиту, потом полезла в шкафчик за заваркой. Стелла присела на стул, который обычно занимала сама Блум — во главе стола — и подпёрла голову кулаком, наблюдая за тем, как по кухне кружится хозяйка. — Итак, у вас есть какие-то конкретные пожелания?       — Я хотела бы, чтобы вы написали несколько моих портретов. Разных по формату, если вас не затруднит. Это должны быть крупные полотна, чтобы они не терялись на огромных стенах моего… поместья. Спокойных, выдержанных цветов, выглядящих не кричаще, достойно крови… Впрочем…       Она задумчиво затихла, и Блум обернулась к ней через плечо. На секунду ей показалось, что салфетка парила в воздухе, но когда она моргнула, всё пропало.       — Пожелания для образа? Предпочитаемая палитра или, может, особые декорации?       — Тёмный фон, чтобы выглядеть ещё ярче на нём, светлые одежды — хотя в следующий раз я захвачу их с собой, — кое-какие символы власти, но это тоже с меня. С вас только ваш талант. И удобное кресло, походящее на трон.       Блум задумчиво прикусила губу, стараясь представить себе эту невероятную женщину на троне. Получилось… легко. Это было её место — в окружении вышколенных слуг, советников, министров, во главе длинного стола переговоров, в тяжёлой короне, тёмно-синем платье и плаще, отороченным светлым мехом. И даже зала, в которой заседала Стелла, выглядела бы помпезной и солнечной.       Хьюз схватила несколько листов, сиротливо прижавшихся к микроволновке, карандаш и бегло зарисовала несколько композиций — крупными фигурами, читаемыми ею одной образами, представляя себе итог трудов и улыбаясь. Закипел чайник. Блум залила заварочный чайник наполовину, обдавая кипятком листья и растворяя добавленную ложку сахара. Присела за стол, без смущения разглядывая Стеллу. У неё были впечатляющего цвета глаза — тёмно-карие, практически чёрные, гипнотические, и Блум с трудом разорвала зрительный контакт. Стелла ничего не сказала, отвернулась только, поджав губы.       Блум продолжила рассматривать Этуаль, обласкивая взглядом черты её лица — высокие скулы, чувственные губы, тёмные брови, никак не вяжущиеся со светлыми волосами, сияющими и даже на вид жестковатыми. Это лицо было сложным. В него нельзя было вписать уже привычную Блум мягкость, и тёмные глаза только подчёркивали это. Хьюз вдруг почудилось, что она будет рисовать змею — притягательную в своей необычной красоте, опасную и такую же чарующую. Ей просто стоит добавить какую-нибудь змеиную символику, шкурку на браслете или части платья или пусть даже живую змею на руке Стеллы. Композиции дополнились парой изогнутых линий. Блум задумчиво погладила большим пальцем нижнюю губу, переводя взгляд от модели на лист и обратно.       Когда чай был выпит, а круассаны исчезли с тарелок, они переместились в мастерскую.       — Заказ срочный? — спросила Блум, закрепляя на планшете скотчем пару листов А2. Стелла ходила по комнате, рассматривая прикрытые плёнкой полотна.       — Нет, не думаю. Вы что-то хотели?       — Подумала, что из этой серии могла бы получиться отличная выставка.       Стелла фыркнула, тут же поясняя:       — Вы даже ничего не начали, откуда такая уверенность?       — Я чувствую, — ответила Блум. — И вы потрясающе красивая, словно богиня Солнечного пантеона. Светитесь.       Вышло косноязычно, но Блум было уже всё равно — захвативший её азарт плескался в крови. Она хотела видеть Этуаль на своих полотнах до скончания веков, и желание поделиться её красотой распирало её изнутри.       — Присядьте, сделаю пару более точных эскизов. Голову чуть выше. Вы — моя королева.              Разговорить Стеллу было сложно: она морозилась, закрывалась полностью, и каждое слово Блум летело мимо неё. После второго чаепития через несколько часов она оттаяла и даже благосклонно разрешила не выкать. Блум сменила уже третий лист, восемь неплохих, на её взгляд, композиций, уже были просмотрены Стеллой, но одобрила таинственная незнакомка меньше половины. Тот, где она сидит в кресле с разворотом в три четверти, чуть наклонив голову вправо, выглядя донельзя мягко и уязвимо, Блум нравился особенно. Они уже сошлись на том, что фон будет бордовым, как в будуаре Этуаль, а сама она облачится в персиково-розовое платье без рукавов. Подобранное на талии, нежное, лёгкое — Блум представляла, как будет рисовать его, — и наслаждалась.       — Мне было восемь, когда мои родители развелись, — начала говорить Стелла, не глядя на Блум. Она стояла у окна и выглядывала на улицу, с заметным интересом наблюдая за спешащими домой людьми. — Тогда мне казалось, что это конец света.       Блум взглянула на неё и обмерла: в свете заходящих лучей солнца Этуаль выглядела не хрупкой трепетной девой, нуждающейся в защите, а воительницей — сильной, смелой, острой на язык и справедливой. Даже судьёй в какой-то степени.       — Дракон их помирит, — вздохнула она и прижалась лбом к стеклу. — В десять я впервые влюбилась. Он был не так богат и знатен, как я, но сердцу не прикажешь. Отец, узнав об этом, долго отчитывал меня, — она невесело усмехнулась. — Мне было всё равно, о чём он говорит: я мечтала, как через пару лет мы с моим любимым живём у моря, занимаемся любовью и своими делами и живём душа в душу. Не повезло. В пятнадцать я пошла в особую школу-пансион, как одарённая. Взрывала лабораторию, прогуливала занятия, легко сходилась с молодыми военными из школы рядом и крутилась в городе, проматывая карманные деньги. Дорогие платья. Обеды в ресторанах. Уход за собой. Победа в конкурсе красоты. И так четыре года, просто веселясь, занималась. Экзамены сдавала на везении. Соседки у меня были… не очень. Небогатые семьи, странные увлечения. Ботаник, музыкант и программист. Так себе компания.       Блум хмыкнула, внимательно её слушая.       — Я там снова влюбилась. Думала — принц. Хорошая партия, а оказалось, что сквайр, да только мне было уже всё равно — я окунулась с головой. Мы давно с ним не общаемся, даже не знаю, занимает ли он ещё должность сквайра или уже нет… — она обернулась и встретилась с Блум глазами. — Через три года умер отец. Я осталась главной в семье. Вот уже шестнадцать лет управляю финансами, строю дипломатические отношения с другими… семьями, живу скучной жизнью. А когда-то мечтала покорить мир своими коллекциями одежды.       Блум подумала, что для тридцативосьмилетней женщины она выглядит слишком молодо — лет на двадцать пять-двадцать семь, не больше. Стелла снова отвернулась. Блум не видела, как по щеке Этуаль скатилась слеза и тут же бесследно пропала.       — И ты одна?       — Не хочу никаких мужчин! Примазаться к моему статусу горазд каждый, а помогать могут единицы. У меня уже есть тот, кого я назначу следующим наследником, если не обзаведусь им сама в ближайшие десять лет. Воспитаю мальчишку, как мне надо, и всё будет чудесно. Веришь?       Блум кивнула.       — Квазар говорил, что твои выставки проходят каждые несколько лет. Как давно ты рисуешь?       — Лет с шести наверное, — пожала плечом Блум и потянулась к акварели. Выйдет бледновато, совсем непохоже на этот закат, но ей и не нужно — здесь нужна именно что мягкость. Пусть роль главы всё-таки отойдёт на задний план. — Помню, что любила рисовать на стенах в комнате. Мама ругалась часто, но потом перестала. И чуть позже меня отдали в художественную школу. Ну, сначала это были просто кружки, а лет с тринадцати прямо художка. Пять лет ада — черчение, рисунок, живопись, немного декоративно-прикладного искусства. Потом занималась сама. Отучилась в Огайо и вернулась сюда. Мне двадцать пять, я живу отдельно от родителей и неплохо зарабатываю на том, что делаю. Всё чудесно.       — У тебя кто-то есть?       — Очень много партнёрш. Знаешь, модели, которым хочется получить нечто большее, чем несколько горячих взглядов из-за мольберта.       Стелла улыбнулась уголком губ.       — Не могу себе такого представить. А впрочем… меня бы ты тоже попробовала «завалить»?       — О, тебе бы самой такого захотелось бы, нет?       — Нет? — со смешной вопросительной интонацией ответила Этуаль и снова обернулась, и продолжила совсем другим голосом: — Здорово. Круто, что ты занимаешься тем, что тебе нравится.       Блум смотрела на неё с лёгкой улыбкой. Потом перевела взгляд на часы и начала торопливо дописывать эскиз, надеясь оставить его себе. Они молчали.       Когда Блум завершает работу и вытирает пальцы влажными салфетками, Стелла заглядывает поверх её плеча и говорит что-то невероятное:       — Я влюблена.              Они встречаются ещё две недели, потом Стелла внезапно пропадает и не выходит на связь. Блум даже не может ей позвонить: оператор настойчиво убеждает её в том, что такого номера не существует. Первые полторы недели после исчезновения Этуаль Блум прорабатывает все три полотна на стадии чертежа и скетча, работает со светотенью и прикидывает, какие цвета намешает. Стелла попросила убрать любые атрибуты змей, жаб и чёрных кошек, и не относись Хьюз к работе серьёзно, она бы давно рассмеялась на этот сборник страшных сказок, но не смеётся. В конце концов, у каждого ведь свои предпочтения? Потом ещё полторы продолжает разгребать свои дела. Через пару месяцев её работы снимут с выставки и они разойдутся по своим новым владельцам. Блум нравилось думать о том, что её творчество оседает в чьих-то личных коллекциях, что на полотна смотрят с удовольствием, что ими хвастаются. Она оставляла частички себя в мире, и даже забвение переставало казаться ей страшным.       Теперь вполне себе определённая её частика осядет в очередной галерее, и Блум чувствовала, что вложит в неё все свои эмоции, всю силу, убеждённость и страсть, и эти чувства будут осязаемыми, явными. Такими, чтобы любой зритель мог понять, что испытывал художник, глядя на модель и любовно добавляя каждый новый штрих.       Стелла появляется у неё на три дня, в которые Блум видит её в разных платьях и потрясается тому, как одежда меняет поведение этой невероятной женщины: то самое персиково-розовое платье без рукавов приводит Блум в такой экстаз, что она впервые чувствует, как краска заливает щёки. У Стеллы сильные плечи и руки, крупная грудь, не скрытая никаким бельём, стянутая корсетом талия — всё вместе это выглядит так, будто она снимает с себя доспехи и переодевается во что-то более женственное, открывается, но всё ещё не чувствует себя обнажённой. Блум хотелось бы, чтобы она попозировала ей обнажённой, но внутреннее чувство, не раз выручавшее в сложных ситуациях, шепчет, что лучше не надо. И Блум даже не пытается — она фантазирует о том, какой красивой Этуаль оказывается подо всеми этими слоями ткани, какая она пылкая и страстная, какая нежная, потому что расслабляется и отпускает контроль… Как выглядит, раскинувшись на постели, как рассыпаются её волосы, на ощупь мягкие и шёлковые — она успела проверить сама. О, как бы ей этого хотелось! Пусть даже Стелла потом исчезнет, как сделала до этого, — всё будет неважным, когда она попробует. Её попустит, потом придёт Лиза или Рози, и она снова займётся тем, чем занималась раньше.       Вечером третьего дня, перед своим новым исчезновением Стелла позволяет сорвать пылкий поцелуй со своих сочных губ, сладко пахнущих ягодами. Она чуть насмешливо смотрит на Блум, приподнимает бровь, но размыкает губы и кладёт ладонь на щёку, обжигая прикосновением. Это похоже на взлёт — упоительно, жарко, до подгибающихся коленей волнующе и необычно. Этот сладкий рот будет сниться Блум ещё долго — вот, что она знает точно.       Стелла снова исчезает на долгие две недели, пока Блум рисует складки на платьях от талии до бёдер и от коленей до пола, желая оказаться у ног этой потрясающей женщины. Поцелуй нисколько не сбавляет градуса помешательства, только распаляет художницу, и она закусывает губы, когда вспоминает это прикосновение и чужой тёмный взгляд.              В последний раз Стелла приходит к ней на неделю, которую проводит дома у Блум. Она, пожалуй, единственное исключение из правила — спит на постели Блум, укрывшись тонкой простынёй, завтракает с ней омлетом и булочками из пекарни на углу, постоянно сидит в мастерской и даёт неожиданно полезные советы и едкие комментарии, нисколько Блум не обижающие. Блум даже кажется, что она могла бы провести со Стеллой вечность — так уютно та вписывается в её жизнь. Они иногда касаются друг друга — плечами, бёдрами, но единогласно не поднимают в разговорах тему чувств и их единственного поцелуя. И с тем, как неделя подходит к концу, Блум чувствует, как внутри скручивается тугой узел дурного предчувствия и отчаяния.       Стелла прощается с ней в среду, днём. Долго смотрит на три полотна, совсем разных, но пишущихся с поразительной лёгкостью, кивает чему-то своему и негромко говорит:       — Я поражена. Ты неплоха.       У Блум спирает дыхание, потому что это невероятная похвала со стороны этой богини. Она оборачивается к ней через плечо, скромно улыбается и подмигивает.       — Я точно закончу через неделю. Сама удивлена, что всё написалось так быстро. Как тебе их отправить?       — Квазар позвонит и заберёт сам, — в интонациях Стеллы проскальзывает что-то странное. — Спасибо за твой труд. Я польщена.       Блум отворачивается всего на секунду, чтобы окинуть взглядом свой «труд», а когда оборачивается — Этуаль уже нет. Нет нигде: ни на кухне, ни в спальне, ни в коридоре. Блум тихо нервно смеётся, трёт шею и берёт в руки кисть. Наверное, она просто не услышала, как хлопнула дверь. Бывает же. То, как спирает дыхание и жжёт глаза, она игнорирует. Ей остаются детали, и она тщательно прописывает чужое лицо, к которому ни разу не прикоснулась пальцами. Чувственные губы, тёмные глаза и тёмные ресницы, расслабленный лоб без горизонтальной складки постоянного трудящегося человека. Или наоборот: нахмуренные брови, напряжение во всей позе, не только на лице, сжатые в тонкую линию губы, пробирающий взгляд. Блум кажется, что любой зритель поймёт, как художник восхищался и поклонялся изображённой женщине. Её это не сильно-то заботит.       За эту неделю, она, кажется, начинает сходить с ума. Ей постоянно слышится дыхание Стеллы, тихие шаги, её цветочный, но не приторный запах, но всё это игра воспалённого разума. Блум пытается заменить в фантазиях Стеллу Лизой или Рози, или Мишель, или Анной, но ничего не выходит, и это пугает её. Но она всё равно дописывает картины, потом фотографирует их и отмечает в своём портфолио, мол было. Она чувствует, что никогда больше не увидит их.       Квазар тоже заходит через дверь, оставляет чек с космической суммой (кажется, на неё можно купить половину Гардении и ещё останется), и, придерживая три огромных холста, чтобы не упали, исчезает прямо на глазах Блум. Если бы не тот самый чек, она подумала бы, что ей приснилось. Магия. Подумать только.              Тоска не отпускает. Блум собирает все свои эскизы, долго сидит перед небольшими холстами, но рисует свою повседневность, когда рядом была богиня, освещая её и грея. Десятки небольших изображений (Стелла ест, заправив длинную прядь за ухо и поглядывая на телевизор, Стелла сидит на диванчике у окна с книгой, подогнув под себя ноги и надев старую футболку Блум, Стелла спит там же, откинув голову на спинку) торопливо покрываются краской, и Блум ещё долго ищет такой оттенок жёлтого, чтобы волосы выглядели жидким золотом, шёлком, лёгшим на плечи и спину. Она рисует-рисует-рисует, будто боится, что однажды все воспоминания внезапно исчезнут и работы останутся незаконченными, редко спит, много курит и совсем редко выходит на улицу. Ванесса качает головой, говорит о вдохновении, но Блум знает, что это не оно. Это помешательство, когда хочется ближе и навсегда, а получается сидеть у мольберта и стряхивать пепел прямо на палитру, запрещая себе мечтать о том, как всё могло бы повернуться.       Больные полгода, в концу которых Блум несколько реабилитируется, заканчиваются Рождеством. Она сидит дома, с Майком и Ванессой, улыбается их шуткам и шутит сама, но внутри не чувствует никогда до этого не оставлявшей её магии праздника. Теперь магия у неё ассоциируется совсем с другими вещами, и эта мысль горчит. Она устраивает себе короткие каникулы, уезжает на неделю в Италию и ещё на одну — во Францию, отклоняет предложения познакомиться или выпить и возвращается в Гардению. В студии пыльно, но она включает свет, открывает окно и уходит в душ, чтобы с новыми силами броситься в утягивающий её омут воспоминаний и света. Блум кажется, что из этой серии работ вышла бы неплохая выставка, но чтобы закончить её, нужно ещё долго трудиться.       Она больше никого не приглашает к себе, но теперь, будто чуть отпустив себя, выходит иногда погулять или выпить, взращивает в голове идею, лелеет её и стремится воплотить, но не торопится. Кажется кощунственным спешка, когда рисовать нужно Её.       В парке она сидит под деревом, скрытая кустами, и любуется тем, как просвечивает небо сквозь листву. На скамейке недалеко от неё сидят две студентки, обсуждают что-то негромко, но Блум невольно прислушивается.       — …И вот, взлетев выше, игнорируя предостережение отца, он приблизился к Солнцу. Оплавило Солнце воск с крыльев, и упал Икар, разбившись о скалы. Кстати, трактовки мифа весьма и весьма разные.       — И какие же?       — Ну, кто-то пишет, что это о гордыне и наказании за неё, кто-то о вечном противостоянии сил человека и природы, а кто-то о мечте, полёте и идеализации. Разное всё, моя хорошая…       Блум грустно усмехается, качает головой и поднимается. Ей пора домой.              Когда через два года Блум открывает новую выставку, всё выглядит так, будто она помешалась. Но художница легко лавирует между гостей, улыбается и даёт комментарии, не обращая внимания на шепотки. Зал разделён на три зоны с разным оформлением и разным уровнем освещения. «Солнечная» часть освещена ярко, и расположенные в ней дневные портреты Стеллы разной степени откровенности и достоверности поражают гостей глубоким взглядом, властностью, внутренней силой, заметной даже на маленьких холстах. В этом же зале расположены те работы, в которых Блум фантазировала на тему реальной жизни Стеллы, вспоминая все её оговорки с поместьем, символами власти и принцами. Самая большая картина висела посредине стены, и внимание привлекал вовсе не размер, а фигура Стеллы, прогуливающейся по саду в окружении детей. Ярко светило солнце, и из облаков вырисовывался огромный дракон, приглядывающий за правительницей-воином.       «Лунный» зал Блум нравился больше, потому что именно здесь она расположила все холсты с чувственной окраской. Стены в зале были светлые, поэтому она не стала добавлять много источников света, и лишь большой спот с белым светом позволял разглядывать тускло светящиеся волосы и изящную спину богини. Здесь она дремала, читала в свете ночника или света с улицы, здесь же был и поцелуй богини с безликой фигурой, и та же приподнятая бровь, и тёмный взгляд, и что-то властное, будто бы перешедшее из предыдущего зала.       «Звёздный» был последним, самым фантазийным, сказочным, нереальным. В нём богиня посвящала в рыцари, в нём сражалась с врагами, расправив огромные хрупкие крылья, в нём целовалась со сквайром и жила в одной комнате с тремя невзрачными девушками. Она всегда выделялась в толпе, среди помещения, приковывала к себе взгляды и со снисходительной улыбкой принимала внимание, гордо несла свою красоту и боль в душе, не позволяя никому заглянуть внутрь. Света в этой части выставки было чуть больше, но ненамного.       Когда у Блум спросили, смогут ли они познакомиться с моделью, она замерла с бокалом в руке. Что она знала о таинственной Стелле Этуаль? Как могла узнать о её состоянии? Разомкнув пересохшие губы, Блум негромко выдавила:       — Она погибла.       На секунду стоящие рядом поражённо замерли, и ей не дал потеряться только шум переговоров в других комнатах. Правда в том, что Стеллы Этуаль даже никогда не существовало: она родилась на три коротких месяца и также таинственно погибла. Блум подумала, что это её кармическое наказание за разгульную жизнь. Несправедливо, когда в размеренный быт врывается такая красота, а потом исчезает, будто её никогда не было, перевернув всё вверх дном. Блум с вежливой неживой улыбкой выслушала извинения и вышла на улицу, ненадолго подышать свежим воздухом. Потом взглянула на свои руки: те тряслись, так что когда она решила покурить, около минуты у неё вообще не получалось прикурить.       — Помочь? — спросил Квазар, внезапно появляясь и подставляя огонь, пляшущий на ладони. Блум прикурила. Смотреть на Квазара не было никаких сил — он так напоминал ей Стеллу, молча исчезнувшею, что становилось больно. Он стоял молча, она тем более не собиралась разговаривать с ним. Первая сигарета закончилась слишком быстро, поэтому Хьюз прикурила вторую и снова глубоко затянулась. В горле стоял ком.       — Ты круто придумала с разными залами, — наконец произнёс он, посчитав, что она достаточно успокоилась. — У неё действительно есть сила Солнца, Луны и Звёзд.       — Мне плевать, — прошипела она, зная, что голос обязательно сорвётся, если говорить спокойно. — Мне плевать на неё, на тебя, на ваши силы! Оставьте меня в покое. Хочешь — выкупи всю выставку и больше никогда здесь не появляйся. Ни ты, ни она.       Она снова открыла пачку, встряхнула оставшиеся там сигареты и закрыла её. Хватит. Попустило же? Двух с половиной лет должно было хватить, чтобы забыть и тёмный взгляд, и горячую ладонь, и смешливые интонации.       — У нас прошло почти шесть лет. Она скучает.       Блум промолчала.              На две недели она снова уехала в Францию — лечиться винами, прогулками и ласковым солнцем, совсем не таким жгучим, как ей помнилось когда-то. Дома её встретили новости по претензионному похищению всех картин на её выставке «Le pouvoir du Soleil, de la Lune et des Étoiles dans ses yeux». Чеки за каждый зал лежали у неё на обеденном столе. Блум сложила их к тому, первому, и постаралась забыть.       Она не будет ими пользоваться.       Она уже разбилась о скалы, обжёгшись своим Солнцем.