Так исчез первый халат Фукудзавы Юкичи.
Рампо косился на директора весь день, по-птичьи наклонял голову, прищуривался из-за стёкол очков, напоминал охотничью собаку, готовую вот-вот броситься на кролика, всё силясь понять, что с самураем не так. Вроде лицо привычно-кирпичное, вроде молчит тоже не шибко многозначительно, только какой-то он… Не такой. Во второй половине дня Эдогава подавился леденцом, когда резко вскинулся, поняв, очевидно, в чём дело, и лишь после этого угомонился. Директор наблюдал за хитрыми глазами подчинённого, томимый желанием узнать, к чему конкретно там пришёл великий сыщик и как он вообще умудрился, но спрашивать всё ж не стал. — Я был очень рад, что ты не притащил с собой какие-то сувениры — пальцы там, пули… — Окстись, Фукудзава, я такого никогда не делал! — Хотя первое время я считал, что ты из тех, кто таскает с собой трофеи. — Я тебе так сильно не нравился? — Первый месяц терпеть тебя не мог, — спокойно констатирует Фукудзава и сцепляет руки под рукавами, — я изначально чувствовал, что ты не тот, за кого себя выдаёшь. — Я так плох в роли доброго доктора? — Мори вдруг ухмыляется так, что любой бы уже давно проверил, точно ли сможет сбежать, если мафиози дёрнется в его сторону, — А я думал, что нравлюсь тебе в халате… А халаты этому поганцу шли любые, от медицинских до стащенных у несчастного самурая. Фукудзава любил бурчать по этому поводу, что «подлецу всё к лицу», вызывая у вышеупомянутого только смех. Юкичи прикусывает щёку, отгоняя соблазнительное наваждение, и не даёт любовнику перевести тему: — Я знал, что убивать тебе нравится едва ли не больше, чем лечить. Запах… — Запах смерти? Фукудзава кивнул и продолжил: — Представляешь, как я удивился, когда ты меня спас в первый раз? — Юкичи! — Мори сделал пируэт и столкнулся с Фукудзавой спиной к спине, прикрывая его от вражеского удара. Обескураженный от такой смены кадров противник прицелился, но даже нажать на курок не успел: во лбу уже красовалась дыра, оставленная пулей доктора. Мори развернулся, подстрелив ещё двоих, и крикнул напоследок самураю в ухо: — По сторонам смотри! — Что же удивительного, — улыбнулся Мори, вернувшись из воспоминания, — мы ведь были напарниками. — Ты перед всеми напарниками так щеголял? — Это ты меня щеглом назвал? — мафиози искренне возмутился, — С чего вдруг я… — Из-за того, что я много молчу, принято держать меня за идиота, — спокойно перебил его Фукудзава, — но воображать, будто я слепоглухонемой и не понимаю, что ты меня считаешь явно не товарищем… — Какая ты всё-таки сволочь, Юкичи, — улыбаясь, выдыхает Мори и допивает кофе, — тогда почему я не понимал, что ты чувствуешь? — Может, слепоглухонемой тут ты? — Или ты кирпич, например… — тон у мафиози подчёркнуто скучающий, — Но если мы допустим, что я незрячий, то когда же я упустил… Трепет, смущение, влюблённость? — Я спасал тебе жизнь, — Юкичи загибает пальцы, — пытался обходить тему моего настоящего отношения к тебе, один раз даже сидел с Элис, хотя потом оказалось, что это твоя способность и вовсе необязательно развлекать её материальную форму, — Мори прыснул, явно довольный собой, хотя самурай его юмор не оценил, — а ведь я мог её прикончить, и это даже нельзя было считать детоубийством, очень удобно. — Я бы устроил твоё вскрытие прямо на кухонном столе, — шутливо угрожает Огай, не в силах сдержать улыбку, — чем она тебе так не нравится? — Она совершенно избалована. — Много ты понимаешь в воспитании детей. Они замерли, поняв, что выглядят сейчас, будто ссорящиеся родители. Мори не выдержал абсурдности ситуации и рассмеялся, закрыв лицо ладонью. Фукудзава смотрел на него, такого живого, и понимал, что с годами, пожалуй, только Огай почти не поменялся, разве что углубились морщины в уголках глаз, татуировка расползлась по всей спине и будет расти ещё, да и всё. Невольно вспоминается, как Юкичи исподтишка наблюдал доктора за работой, а сам делал вид, будто ухаживает за оружием. Как ненароком засматривался на ловко лавирующего между врагами мужчину на кровавом задании, нисколько не боясь смерти, просто зная, что если Мори пропустит удар, его отразят лезвием клинка. Какое доверие, это даже… Подкупало. Красивый он был как дьявол, хитрый на манер лиса и совершенно бессовестный, как и подобает людям, стремящимся на тёмную сторону. Реверсивные мотыльки. Таких Фукудзава ненавидел: сам он убивал, кого скажут, не замечая за собой садистских наклонностей, просто потому что кто-то должен выполнять эту работу, и брезгливо поглядывал на загорающиеся в каком-то зверином возбуждении глаза напарника. И всё же… Юкичи видел предостаточно садистов и ублюдков с маниакальными наклонностями, чтоб понять, что Огай, на самом деле, к ним и не относится. Чтоб однажды с ужасом осознать: Фукудзава и Мори одинаковые. — Для чего ты это делаешь? — на одном из заданий самурай обтёр катану о тело, лежащее у его ног. Не получив ответа, повернулся к диковато ухмыляющемуся доктору. Отреагировал напарник не сразу: сперва вынул из груди поверженного противника любимый скальпель, и лишь тогда вздрогнул, поняв, что у него что-то спрашивали: — Убиваю? Юкичи кивнул. — Потому что так правильно, — пожал плечами Мори, — не в смысле, который обычно вкладывают в такую фразу… Не во имя добра или высшей цели, а потому что мне так удобно. А вы? И тут-то Фукудзава замер в ступоре. Он же правительственный убийца, так какой чёрт его дёрнул такие вопросы задавать? Он обрывает жизни тех, кого скажут, и не важно, плохиш или подставленный добряк, главное работу выполнить, он срывает переговоры Мафии, но разве же не с той же целью, что и Огай? Ему ведь, если задуматься, тоже удобно: он больше ничего и не умеет. А зачем, если ему так выгодно?.. Замешательство напарника заметно повеселило Мори: — Неужели Вы до этого воображали себя добряком, Юкичи? — Нет, но… — Но ваша великая цель была явно светлее моей… — Мори подёргал за ручку двери, за которой скрылся глава синдиката, по чью душу они пришли, — Однако приказ Наставника, Фукудзава — не более, чем обеспечение удобств ему самому, но вы всё равно согласились. Потому что… — Потому что так правильно, да? Огай демонически ухмыльнулся, обрадовавшись тому, что его поняли, и проверил магазин в пистолете: — Идёмте, догрешим до конца, и будем продолжать строить из себя праведников. «Догрешим… — подумал Юкичи, отогнав внезапную и совершенно неуместную мысль, — Кто ж ты такой, доктор Мори?» «Интересно, — пронеслось в голове Мори, когда он отстрелил дверные петли, — тебе правда плевать или ты меня изводишь?» Тогда Юкичи только кивнул и они, не сговариваясь, с силой приложились на дверь, чтоб выбить её вместе. Самураю, который сейчас молча вспоминает то их задание, задумчивость определённо идёт: усталость, осевшая в морщинах вокруг глаз, добавляет ему какого-то особого, своего шарма, но… Мори смотрит на лицо Фукудзавы и неожиданно понимает, насколько ж оно осунулось за двенадцать лет, даже думать больно: время бежит, периодически дразнясь и подмешивая в волосы седину (а про Серебряного Волка лучше и вовсе молчать), а они, кажется, всё стоят на месте, не в силах податься вперёд, чтоб не порушить всё, что выстраивали долгие годы. Ком в горле заставляет голос хрипеть: — А ты помнишь, как мы с тобой… Попрощались? — Ты о последнем задании? — самурай хмыкает, — Как же забудешь. — Фукудзава, — Мори тогда вытирал только отмытые от крови руки, не глядя на Юкичи, — вы… — Оставь эти выканья, у напарников так не принято. — У напарников… — задумчиво протянул доктор, — Раньше вас, кажется, это не нервировало. — Сегодня последний день, решил наконец сказать. — Экий молчун, — Мори ухмыльнулся и повернул голову к самураю, — рад тому, что вот-вот разойдёмся? — Нет. Огай удивлённо вскинул брови: — Не ожидал такой ответ. — Мы не разойдёмся. Сам знаешь. Хоть Тактика… — Трёх фаз и предусматривает наше постоянное взаимодействие, но, что уникально, без пересечений друг с другом. — Однако Наставник ошибся: мы пересечёмся. Вероятнее всего, в бою. — Что ж, ты прав. — Мори задумчиво отряхнул заляпанный халат, — Напомни: почему именно детективное агентство? — Этому городу нужна сила, способная противостоять бесчинствам Портовой Мафии. Особенно — нынешнего Босса. — Фукудзава поднялся с насиженного места и подошёл к доктору вплотную, — А почему Мафия? — Этому городу нужна сила, способная противостоять бесчинствам Портовой Мафии. Особенно — нынешнего Босса… — Мори задумчиво растягивает фразу и опирается руками на стол позади себя, наблюдая, как Юкичи, хмыкнув, сделал то же самое, только руки скрестил на груди. Теперь их плечи касались друг друга. Самурай покосился на Огая: — Завтра мы будем уже порознь, а послезавтра и вовсе по разные стороны баррикад. — Волнующе, правда? Фукудзава опустил голову и как-то изучающе глянул на свои сандалии. Помедлив с секунду, он кивнул. — У меня есть к тебе предложение, — Мори запрокидывает голову, демонстрируя нарочито-расслабленную позу, — пока есть ещё время, давай выпьем. Юкичи сощурился, пытаясь понять, что не так с его теперь уже бывшим напарником и задумчиво склонил голову. Мафиози этого не видел: приняв молчание как согласие, он шустро отошёл к громадному аптечному шкафу, открыл его, потянул за одну из полок, стеллаж отъехал на манер дверцы и явил самураю хитро упрятанную в своей глубине коллекцию алкоголя. Фукудзава вскинул бровь: — Внушительно. — А как же, — ухмыльнулся Мори, — покрепче или по-человечески? — По-человечески. — Умэсю? — Я не против. А теперь скажи, о чём на самом деле хочешь поговорить. Огай взял бутылку да так и застыл, вцепившись второй рукой в дверцу шифоньера. Не оборачиваясь, он проговорил: — А ты проницателен, Серебряный Волк. — Хочешь обменяться любезностями? — Нет, — Мори задумчиво повертел бутылку в руках, поставил её на место и взял ту, что была с ней по соседству, — вовсе нет. — Тогда слушаю. Воцарившуюся тишину нарушила ухмылка доктора, который неторопливо вернул стеллаж на место, не желая, видимо, тут же лишаться расположения своего напарника, бросив одну-единственную фразу. Взгляд Фукудзавы прожигал ему затылок настолько физически ощутимо, что казалось, будто вот-вот завоняют палёные волосы, и Мори пришлось сдаться: — За всю мою жизнь я встретил столько людей, что хватило бы на небольшой городок или, по долгу службы, кладбище, — он закрыл шкаф и наконец повернулся, — но среди них я повстречал только одного настоящего товарища. Того, на кого я могу положиться. Фукудзава любопытно наклонил голову, промолчав, чтоб не спугнуть это внезапное открытие души напарника: — Вообще, такие вещи принято говорить уже пьяным… — Огай посмеялся собственной шутке и открыл бутылку. Отпил с горла, почти не зажмурившись от заигравшей на языке приторности, сделал несколько шагов вперёд и протянул ликёр внимательно прощупывающему его взглядом самураю, — Так вот. Я, знаешь ли, не самый… Эмпатичный человек. И не самый честный, вдобавок жутко переборчивый по части людских качеств, мне трудно запасть в душу, почти невозможно. Но из всех, с кем я имел счастье и ужас пересекаться, ты первый, с кем мне тяжело проститься. — будущий мафиози хохотнул и потёр переносицу, понимая, насколько нелепо он выглядит, а потом поднял взгляд и встретился с серыми глазами напротив: — Буду откровенен: дело не только в дружеских симпатиях… Мори может поклясться, что во взоре самурая что-то изменилось, только что конкретно, он не понимает. Раньше так он никогда не смотрел. — Вот как. Мори кивнул, задержался взглядом на не изменившемся лице Фукудзавы, спокойно принял последовавшее молчание как отказ и выпил снова. Вялотекущая минута грузной тишины подстрекала к хоть малейшему действию, а оттого Огай принялся собирать свою сумку, чтоб не терять время. Он, собственно, ничего другого не ожидал, надеждами себя не тешил, не дурак же, в самом деле, и не малолетний давно, но в груди всё равно противно защемило. Шорох кимоно, и мягкое касание огрубевших пальцев к своей ладони бьёт током: — А как же твои увлечения маленькими девочками? — Ну… — Огай замер, задумавшись, и скальпель так и не попал в сумку, — Ты — приятное исключение из правил. Но нам не стоит… — Верно. — Между организацией и тобой я выберу организацию, если потребуется. А учитывая специфику наших профессий… Фукудзава сглатывает ком в горле, позволяя себе грустную усмешку: — Обязательно потребуется. И сжимает его руку. Мори рвано выдыхает, улыбнувшись в ответ. Податься бы вперёд, но нельзя. Огай перебарывает себя, чтоб мягко отстраниться. Юкичи кивает, прекрасно понимая причину. Сейчас тихо и так неудобно друг перед другом, будто они крупно провинились и не знают теперь, как попросить прощения. Доктор вздыхает, прикусив от досады щёку, и снова возвращается к сбору своей поклажи, чтоб хоть звоном ампул заполнить спирающую горло пустоту. Самурай отпивает из поставленной Мори на стол бутылки, чтоб тихо спросить: — Что Элис? — Ты ей нравишься. — Быть не может. — Не поверишь: она недавно порывалась кота в дом притащить. — Неужели в этом ребёнке есть что-то хорошее… — По-моему, в ней ни единого изъяна… — Огай наконец закрывает сумку, — Ну что ж, Фукудзава Юкичи… Пришло время прощаться. Мори поворачивается к самураю, стоящему столбом, с какой-то на редкость доброй тоской на лице. Распахивает руки, приглашая Фукудзаву для объятий. Юкичи хмыкает, ставит бутылку на стол, делает нетвёрдый шаг вперёд и позволяет мафиози обвить его плечи, по-дружески похлопав того по спине. Время дружеских объятий вышло, а они так и застыли. Заставить себя отстраниться у обоих не выходит: ненавистный запах смерти, въевшийся в нити одежд, стал таким родным и знакомым, что они прижимаются друг к другу теснее. — Я предполагал, что ты не такая уж и глыба, — шепчет Мори на ухо обмякшего самурая, — жаль, спохватились поздно. — Я думаю, ты понимаешь, что и я… — Да. Но нам стоит просто уйти. Разум кричит, руки не слушаются, противиться окольцевавшему двоих теплу желания нет. Юкичи ведёт носом к виску мафиози и шепчет едва не заговорщицки: — И всё же, — Мори от непривычного тона вздрогнул, — ты не отстраняешься. Огай кивает и, нарочно мазнув губами по чужой скуле, поворачивает голову, чтоб заглянуть в глаза Фукудзавы. По телу бежит дрожь: в обыкновенно ледяном взоре тепла так много, что ноет за рёбрами. Вот, казалось бы, желанное перед тобой, бери да и радуйся, но последние крупицы самообладания истерически визжат в закоулке мозга, мол, это теперь враг твой, уходи, дурак, перережь ему горло, пока он не успел встать поперёк твоего. У них есть ещё секунда, иначе шанс на поворот обратно исчезнет, но Мори подаётся вперёд, прекрасно зная: если понадобится, он поцелует в лоб труп этого человека, хотя ему и очень не хочется, чтоб до этого когда-то дошло. Сейчас это не важно: чуть обветренные уста сменяются щекой, а когда его сумку сбрасывают на пол, чтоб его самого усадить на стол, у него под губами бьётся доверчиво подставленная артерия, и чужие руки, огрубевшие под тяжестью рукояти оружия, торопливо ползут по спине. Теперь не важно ничего. У Мори руки в крови были час назад, а у Фукудзавы — лицо. Сейчас Фукудзава утыкается в ладони доктора носом, напоминая уличного кота, что просит ласки, и на его щеках — липкие следы от заляпанных ликёром губ. Часом ранее доктор пожал плечами и лучезарно улыбнулся, не виноват я, мол, что из перерезанной глотки на тебя брызнуло, я тебе, всё-таки, жизнь спасал. Сейчас Юкичи глядит на улыбку Огая и самого распирает такая нежность, что хочется убедить себя: всё обойдётся, им не придётся однажды жертвовать друг другом. Жаль лишь, что Фукудзава отвратителен в искусстве вранья, и оттого он им не воспользуется. Поцелуи затягивались удавкой вокруг их шей, и отчего дышать стало так трудно, ни один из них внятно не ответит. На сердце у каждого тревожно и вместо с тем до странного легко, но поспешно выныривающий из воспоминания Мори всё равно зябко ёжится. Юкичи склоняет голову, явно напрягшись: — Жалеешь? Огай поднимается и уходит за полупустой бутылкой джина: — Ни капли, — глаза у него до безумия честные, — а ты? — Нет. И никогда не жалел. — Тебе тоже тяжело было привыкнуть к тому, что мы учинили? Юкичи замолчал, заняв себя тем, чтоб унести на кухню пустые чашки и тарелки, а вернувшись, тихо проговорил: — Должен сказать, я неправильно оценил масштаб трагедии. — Думал, это ненадолго? — Думал, будет не так важно. — Вот как, — Мори хихикает, — сочту за комплимент. Восемь лет назад мужчины, укрывшись брошенным под ноги кимоно, сидели на полу, неспешно потягивали умэсю и не торопились прощаться, надеясь уберечь магию момента до победного конца. Доктор протягивает напарнику бутылку и случайно замечает периферийным зрением что-то, сильно исказившее его лицо и ранее за Юкичи не замеченное. — Фукудзава? — Огай, насторожившись, повернулся к самураю с выражением медицинской дотошности на лице. — Да? — У тебя всё в порядке? — Мори взял Юкичи за подбородок и задумчиво повертел его головой из стороны в сторону, неверяще всматриваясь в улыбку, посетившую лицо Фукудзавы. — Да. — Так это не судорога? «Боже, у него что, нет паралича лицевого нерва?!» Немая сцена. — Погоди, — Фукудзава из настоящего времени наклоняется к Огаю, делая вид, что не расслышал, — ты правда думал, что у меня паралич лица? — Лицевого нерва! — Мори всплеснул руками, — Конечно! Ты хоть с годами сентиментальнее стал, иногда даже очень привлекательно скалишься. — Забавно, — Юкичи отпивает из бутылки, — Мне сказали недавно, что увидели на моём лице улыбку впервые за всё время работы в Агентстве. — Это кто такой невнимательный? — Куникида. — А-а-а… — Огай засмеялся и принял джин из рук Фукудзавы, — Тогда проблема не в Агентстве, знаешь ли, а в том, что ты с подчинёнными слишком строг. — Я слышу это от главы преступной организации… — Глава преступной организации, — Мори утрированно передразнил самурая, — в человеческих взаимоотношениях понимает поболе величайшего добродетеля всея Йокогамы. Фукудзава долго смотрел на мафиози с таким удивлением и претензией, что последний едва сдерживал смех, а когда Юкичи навис над ним мрачнеющей тенью, и вовсе рассмеялся, щёлкнув того по носу. Завязалась битва не на жизнь, а на смерть: сперва атаковал Серебряный Волк, схвативший врага за плечи, чтоб сбросить того с кресла. Мори ответил кровожадным выпадом, успев укусить любовника за подбородок до того, как он прижмёт его к ковру. Огай времени не терял, вырвался из хватки самурая проверенным не раз приёмом: забросив ногу на бедро Фукудзавы, он толкнул его в бок, приложился собственным весом и, перевернув его, завис над поверженным противником. Юкичи ударяется головой и шикает, демонстративно потянувшись пальцами к затылку. Хитрое хихиканье Мори затихает, он теряет бдительность, машинально потянувшись удостовериться в том, что не грохнул самурая об угол стола, обеспечив его очередной травмой на больную голову, и допускает роковую ошибку. Фукудзава, хитро блеснув глазами, этим пользуется: хватает оторопевшего мужчину за запястье, толкает его в сторону и роняет на пол. Мафиози, завертевшись как пойманный змей, задел ногой вышеупомянутый стол, опрокинул его и замер, поняв, что натворил. Бутылка не разбилась, упокоившись на мягком ворсе ковра, но вот содержимое… Огай с глухим стуком откинул голову назад и простонал: — Этот ковёр стоил уйму денег… — Будем считать, — самурай с присвистом выдохнул, — что это послужит тебе уроком. — Я его, между прочим, перевёз из своего кабинета! Глаза Фукудзавы неверяще распахнулись: — Это тот самый? Мори кивнул: этот самый ковёр застал их первый маленький праздник, именуемый в простонародье годовщиной, а в их тесном кругу «Ежегодной встречей в неформальной обстановке без свидетелей», даже пятно от неформально пролитого вина должно было остаться где-то на уголке. Теперь удручённый стон издал Юкичи. Семью годами раннее: — Дазай, у меня есть один очень важный вопрос, — Чуя хлопнул дверью в комнату Осаму и отчего-то остался стоять в углу. Такое поведение ничего хорошего не предвещало, но бинтованный сохранил железобетонное спокойствие: — Нет. — Что «нет»? — Вырасти тебе уже поможет только операционное вмешательство, тут даже молочко бессильно. Тишина. И только красное от злобы лицо Чуи выдаёт истинную атмосферу момента. — Я тебя и без гравитации убью. Дазай вскинул бровь: — Так чего ждёшь? Нож, воткнувшийся чётко подле уха Осаму, мог, конечно, и насторожить немного, но стервец и бровью не повёл, продолжая насмешливо глядеть на рыжего из-за листка с отчётом, а Чуя, тем временем, стоял, мысленно уговаривая себя не сворачивать этой суицидальной морде шею. Коё, помнится, рассказывала ему о технике дыхания, которая помогает ей сохранять спокойствие в любой ситуации, но ритмичные вдохи и выдохи перед выходками Дазая бессильны. Наконец, Накахара заговорил: — Значит так… — Говорю же — никаких способов не… — Заткнись! Осаму хмыкает и замолкает. Чуя подходит к нему, берёт близ стоящий стул, поворачивает задом-наперёд и деловито усаживается напротив, опёршись локтями на спинку. — Ты всё-таки в Мафии дольше меня… — Накахара, тут же приступив к делу, говорит едва не шёпотом, будто рассказывает великий секрет, — Скажи мне: у Босса кто-нибудь есть? Бинтованный от неожиданности даже листок надорвал, но тут же осклабился: — Чу-у-уя, высокую должность в Мафии лучше заработать другим способо… — Я не об этом! — А о чём? Я тебя, что ли, уже не устраиваю? Дазай увернулся от кулака рыжего, рассмеявшись, и Накахара чуть не полетел вперёд вместе со стулом, но вовремя задействовал гравитацию. Чуя вскинулся, как разъярённый воробей, и сдул мешающую прядь со лба. — Я тебя серьёзно спрашиваю. — Тогда я серьёзно отвечаю: нет. Глаза Чуи хитро сощуриваются, и он говорит, окончательно перейдя на шёпот: — Ну, раз нет, то почему за покупками сегодня Элис пошла не с Мори, а с Хироцу? — Так-так-так, — Дазай заинтересованно наклонился к собеседнику, — такого на моей памяти ещё не было… А с чего ты взял, что это из-за встречи с кем-то, а не потому что он просто устал?.. — Устал от Элис? — Чуя хихикнул, — Не смеши меня. Есть только один человек, который не устаёт от неё никогда, и это — Мори. — Ну да, ты прав… — Осаму вдруг подскочил и протянул напарнику руку, — Идём. — Куда? — Как «куда»? Следить за Боссом! — Он нас убьёт, если поймает, ты не видел, какой он нервный ходит? — Накахару выдернули с насиженного места, и он протестующе упёрся, заскользив пятками по полу, — Через полчаса в том корпусе никого быть не должно! А если там важная встреча? — А если там важная встреча, к тому же вечером и без охраны, — протянул Дазай хитро, — то мы ещё и информации интересной наскребём…***
Босс Портовой Мафии напоминал сейчас даму, готовящуюся к приходу ухажёра: сначала он поставил бутылку ликёра на стол, потом подумал немного и убрал в шкаф. Подумал ещё и снова взял, опять поставил, сам не зная, на кой чёрт так мечется. Понял, что маразм крепчает, и ему пора заново перебрать библиотеку на предмет наличия бульварного чтива для домохозяек, когда удостоверился, что стол не пыльный. В третий раз. Огай проверил что-то под шифоньером и сделал шаг назад, тут же почувствовав затылком чужое дыхание. — Боже, Фукудзава, ты подкрадываешься так, будто убивать меня пришёл, — Мори добродушно улыбнулся силуэту в тени, — или?.. — Не сегодня, — Юкичи вышел из темноты, и теперь мафиози увидел, что самурай даже не взял с собой катану. Такой поступок Огай оценил, хотя вслух ни слова по этому поводу не сказал. Найдя в лице напротив выражение такое же умиротворённое, как у него самого, Мори позволил себе расслабить стянутые напряжением плечи и уронить забитую бесконечной работой голову на чужое плечо. В ответ Фукудзава запустил одну руку в смоляные волосы, распустил их и уткнулся носом в макушку любовника. Момент интимнее секса: завтра один из них снова величавый Глава крупнейшего синдиката в городе, а второй — аскетичный молчун, что привидением возникает перед подчинёнными, как только тех захлестнёт паника. Но сейчас — две безымянные души, чья усталость перетекает одна в другую, сливается, согревает своим благодарным теплом сердца. Юкичи первым подаёт голос: — Я считал, что все эти… Даты — не больше, чем утверждение своих личных рекордов, а не проявление привязанности. — Ты довольно элегантно завуалировал фразу: «Мне лень помнить, когда мы вдруг стали любить друг друга, так что на подарках я, пожалуй, сэкономлю»… — мафиози усмехнулся, — И многим ты недодал простых человеческих радостей? — Я находил тех, кто думает также. — Честно? — Отчасти. — А полностью? Юкичи как-то странно отводит взгляд, будто ему неуютно продолжать разговор, и Мори по-птичьи наклоняет голову, силясь понять, ткнул он случайно в больное или ему готовятся соврать. Фукудзава нацепляет на лицо маску холодности и наконец открывает рот: — Меня… — он тихо рыкает и взмахивает рукой, надеясь сформулировать мысль, — Меня не любили никогда вот так. Слова одновременно как бальзам на душу и вместе с тем будто фраза из бульварного романа: обыкновенная искренность неизбежно приравняется к детской наивности, и наученный этому с юных лет Фукудзава с трудом преодолевает эмоциональный барьер. До чего трогательно. Самурай предпринимает последнюю попытку к бегству: — Тебе не кажется, что это слишком… — Слишком похоже на поведение обыкновенных людских пар? Добро пожаловать в мир социального взаимодействия, не только же нам организациями управлять да вести великосветские беседы. — Ты прав, но… — Брось, Юкичи, тебе всего лишь непривычно или… — поведение Мори вдруг стало балансировать на грани баловства, — Ах, наглец, ты мной просто пользуешься? Огай театрально приложил руку ко лбу и замер, поджав губы, чтоб не расхохотаться сразу. Усмешка самурая сработала как команда, и мафиози, рассмеявшись, уткнулся лбом в грудь любовника: — Расслабься, Фукудзава, мы можем сделать вид, что это деловая встреча и празднуем мы год с момента… Начала делового партнёрства. — Нет, — самурай уткнулся носом в висок Мори, — всё хорошо. Прости. Сегодняшнее утро обещало дню быть поганым: Фукудзаве руку поцарапал уличный кот, Мори умудрился вскрыть палец обёрточной бумагой, в Детективном Агентстве Ацуши обыденно влип по самый хвост в неприятности, а Дазай довёл Куникиду до очередной истерики, и они шумели, что малые дети, не давая Юкичи сосредоточиться на отчёте. В Мафии, в свою очередь, весь день стремились довести до ручки самого Главу: то Элис засунет важные документы в уничтожитель бумаг, то Чуя, едва стоящий на ногах после вчерашней попойки, в сотый раз переспросит условия задания. День обещал оставить после себя только матерные комментарии, но вот на город опускается вечер, и более ничто не в силах потревожить их мысли. Первые подарки друг другу: две безымянные коробки с одними им понятными опознавательными знаками (а если ещё конкретнее, одна под цвет кимоно, вторая — бордового шарфа), они подарили между делом, усевшись, наконец, друг подле друга перед громадным панорамным окном. Мори получил подарок первым: тряхнул рукавом, чтоб выбросить скальпель вперёд, в последний момент хватая его за ручку, и отточенным движением надрезал бумагу. — Я подарил синий? — прерывает самурай рассказ. — Нет, синий таинственным образом пропал пару лет назад, а после я случайно обнаружил его в своём шкафу, представляешь? — мафиози хихикает, — А подарил ты этот, — Мори огладил рукава фиолетового одеяния. — Так как из-за тебя мне дома не в чём ходить, — проговорил Юкичи семь лет назад, — я решил, что лучше подарю тебе ещё один халат. Может, ты мои в покое оставишь? Мафиози хочет развернуть одежду, чтоб посмотреть на неё, но вдруг, вытянув халат из коробки, он понимает, что презент для махрового облачения тяжеловат. У Фукудзавы как-то странно блеснули глаза, и поэтому Мори запустил руку в ткань, удивлённо охнув: внутри находилась ещё одна небольшая коробка. Огай осторожно потряс её, не понимая, что там может быть таким увесистым, и вскрыл очередную однотонную обёртку отставленным в сторону скальпелем. — Что-то у тебя лицо больно хитрое, — констатировал Глава непроницаемой мине с горящими глазами, — страшно представить, что там… Он открыл упаковку да так и замер, уставившись на её содержимое. Glock 17, что покоился на бордовой замшевой обивке, был не помпезным, но выглядел дорого: вполне в стиле Мори. На кожухе затвора ёмко красовалась гравировка:«エッジのある武器が無力なとき»
— «Когда холодное оружие бессильно», — тихо читает мафиози вслух, пока восторженный взгляд пробегает по матовому корпусу. Он берёт оружие в руку, подбрасывает, тут же поймав, чтоб оценить вес, перехватывает его и прицеливается прямо перед собой, но не стреляет. Поворачивается к Юкичи он с выражением радости едва ли не детской, — Отлично лежит в руке. Я думал, ты не разбираешься в огнестреле. Спасибо. — Я им всего лишь не пользуюсь. На растянувшую губы Босса улыбку отвечают тёплой усмешкой. Огай хитро сощуривается, кладёт подарок в коробку и наклоняется к уху Фукудзавы, чтоб шепнуть: — Закрой глаза. Самурай слушается, так что Мори шустро встаёт с насиженного места, выуживает презент из-под шифоньера, и в руки Юкичи наконец вкладывают длинную коробку, в углу которой восковым карандашом нарисована кошачья мордочка. Видно, Элис постаралась, когда Огай упустил её из виду. Фукудзава вопросительно вскинул бровь и нарочито-медленно потянул за край ленты. Рядом нетерпеливо заелозили на диване: это холодному и безжалостному Главе преступного синдиката не терпится увидеть реакцию дорогого человека. — Открывай уже, там ничего не кусается. «Слава богам, значит, не кот». Забавно осторожничая, самурай взялся за края крышки кончиками пальцев, поднял её да так и застыл, изумлённый. Выглядела катана потрясающе: чёрная матовая сая с несколькими серебряными вставками скрывала под собою клинок, выполненный в лучших традициях искусства сосю китаэ, так что про цену даже думать было страшно. Становится до безумия уютно: таким изумлённым Мори своего бывшего напарника не видел никогда, так что он жадно поглощает восторг Фукудзавы, внимательно наблюдая за тем, каким живым сейчас стал его взгляд. Вдруг Юкичи поджимает губы, останавливая руки в паре сантиметров над клинком. — Я не могу… — Ещё как можешь, Фукудзава, — протянул Мори, невзначай скользнув пальцами по чужому плечу, — прими, твой отказ разобьёт мне сердце… — Огай хихикнул и упёрся подбородком на руку, — Пускай служит тебе верой и правдой. Самурай как-то по-детски восторженно кивнул и взял меч в руки. Движения до того бережные, будто он держит живое существо, так что Мори ловит себя на мысли, что ещё немного — и он вновь умилится. Вытянув катану из ножен, Фукудзава направил её к окну, чтоб поймать лезвием последний блик увядающего солнца. Завороженный взгляд, неспешно заскользивший по зеркальной поверхности смертоносного оружия, вдруг зацепился за цуба: разъярённый серебряный волк обвернулся вокруг лезвия, угрожающе щерясь в направлении рубящей части клинка. Потрясающе. — Вот уж не думал, что ты однажды будешь напоминать мне Элис. Фукудзава промолчал, увлечённый подарком, но через секунду совершенно возмутительное сравнение дошло до него в полной мере, и когда он стал медленно поворачивать голову, Мори даже хихикнул не в своей манере нервно, но услышал, вопреки ожидаям, тихий смешок. Юкичи отложил катану, чтоб тут же податься вперёд, к дарителю, уже распахнувшему руки для объятий.***
— Дазай, если я ещё не говорил, что это охуенно плохая идея, то теперь скажу — это охуенно плохая идея! — Кончай шуметь, Чуя. Ты привлекаешь внимание с таким рвением, будто хочешь, чтоб нас точно заметили. — Как я могу… — Осаму остановился и уставился на Накахару, который тут же стал говорить тише, и тогда они двинулись вперёд, — Как я могу не шуметь, если пришёл просто вопрос задать, а теперь ты меня тащишь за Боссом в дверную щёлку подсматривать?! — Бро-о-ось, Чуя, — бинтованный развернулся и театрально всплеснул руками, идя теперь задом-наперёд, — Босс по-настоящему ценил только один секрет: истинную причину смерти бывшего Главы, и то, он растрепал тебе всё при первой же встрече. Думаешь, мы увидим там что-то интереснее этого? — А вдруг он там… — рыжий остановился, когда осознание возможного варианта ударило ему в голову, и спрятал руки в карманы, — Ну… С девушкой? Самоубийца чуть не споткнулся о собственные ноги, замедлив шаг. — И? — Что значит «и»?! — на него в сотый раз шикнули, — Ты совсем идиот, Осаму? — Куда мне до тебя, блюстителя морали, — Дазай осклабился и увернулся от пинка, когда Чуя снова зашагал вслед за ним, — для него Элис — эталон женщины, с кем у него может быть свидание? Украл кого-то из детсада? — Накахара в ответ поморщился, на что бинтованный как-то странно хихикнул, — Успокойся, утолим своё любопытство, а он даже не узнает. Считай это тренировкой в разведку, будто мы — великие шпионы. Чуя прыснул и умолк, ведь они уже были на месте. Дёрнувшегося ко входу в кабинет Осаму вдруг поймали за плечо, когда звук, раздавшийся из-за приоткрытой двери, нарушил тишину. Звук напоминал смех, смех был искренним, значит, это либо не Мори, либо он не на переговорах. Теперь кто-то голосом Огая по-доброму ругнулся, а раз Глава позволяет себе такие фривольности, значит… — Вот видишь, я же говорил, — шепнул рыжий и собрался повернуть назад, — идём, у него там, видимо, свидание. — Но мы ведь не знаем, с кем. От улыбки, посетившей лицо бинтованного, Чуя чуть не поседел. Он отрицательно замотал головой, сделав шаг назад, но напарник взял его за руку и порывисто закивал, аккуратно оттаскивая его к источнику звука. Когда они уже припали к стенке подле двери, стал слышен второй голос, бросивший пару фраз, бывший, очевидно, тоже мужским. «А, так он с другом там встретился! — думает Чуя радостно». «У Мори что, друзья есть? — думает Дазай удивлённо». Они синхронно, напоминая совят, заглядывают в дверную щель, с секунду оценивают происходящее, вздрагивают, Чуя хочет отклониться и припасть к стене, ударяется макушкой о подбородок Дазая, они переглядываются и снова, как по команде, высовывают физиономии в проём: кто-то весьма недвусмысленно нависает над их боссом и с вампирским интересом исследует его шею, пока сам Глава что-то лихорадочно шепчет, развязывая пояс кимоно гостя. Сомнений не осталось: организационными вопросами тут и не пахнет, если, конечно, условия сделки не предусматривают столь любопытные союзы. Рыжего захлестнул восторг от понимания, что он наконец уделал бинтованного, хоть с полом визитёра явно прогадал, и он, забывшись, ткнул напарника в плечо: — Я так и знал! Нет, ну я же знал! — обратился воодушевлённый Чуя к сильно побледневшему Дазаю и только тогда, поняв, что он натворил, заткнулся. Медленно повернул голову в сторону мужчин, сделал шаг назад, за спину горе-вуайериста, и исчез из поля зрения. Осаму помахал главам организаций рукой и юркнул вслед за рыжим. В следующую секунду послышалось раздражённое шипение бинтованного: — Я тебя трижды спросил, точно ли ты полностью понимаешь смысл слова «шпионаж», Чуя! — Заткнись, знаю я, знаю! — Нет, ну никаких правил приличия, — ни капельки не смутившись, шепчет Мори и запрокидывает голову, чтоб крикнуть: — Дверь! Один из дуэта действительно вернулся, тихо извинился и, явно перенервничав (судя по всему, это был Чуя), с силой приложился на дверь, так что стоящая на краю столика бутылка вина мини-землетрясения не выдержала и трагически сорвалась в объятия белоснежного ворса, обеспечив Огая возможностью любоваться винным пятном аж до момента, когда этот самый ковёр однажды не отправится в своё последнее триумфальное путешествие: на мусорку. Мальчишка ещё раз извинился и дал дёру, продолжая ругань с напарником, даже шустро ретируясь по коридору. Самурай вскинул брови, поражённый невозмутимостью любовника, на что мафиози только хохотнул: — Так на чём мы там… Остановились? — На нанесении детям психологической травмы. — Брось, Фукудзава, эти дети вытворяют такое, что мы по сравнению с ними ещё зелёные и неопытные… — Видел бы ты лицо Дазая, — прерывает их общее воспоминание Юкичи, — когда он пришёл устраиваться в Агентство… — Ехидное? — Чуть более, чем обычно. — А какое было у тебя? — широко заулыбавшись, спрашивает Мори из-за стакана. — Наверное, смущённое… Как глыба у него лицо было, хоть карты ему в руки давай с самой сильной комбинацией да сади за покерный стол, и соперники взвоют от отчаяния, силясь понять, старшая карта у него или роял флеш. — Говорил что-нибудь? — Стоит отдать ему должное: он тактично молчит уже второй год. — Рискнул бы он не молчать. Будто я не знаю, что они там с Чуей делали, когда он умыкнул у меня ключи от моей машины, думая, что я не заметил ни их пропажу, ни появление… — Нагло. — Вполне в духе Дазая. Фукудзава загибает пальцы, мысленно пересчитав халаты: зелёный — есть, синий — вскользь, но есть, фиолетовый — есть… — А чёрный тоже у тебя? — А что, может быть у кого-то другого? — зловеще, будто ревнивая жена, спросил мафиози и тут же улыбнулся, — На нём был вышит золотой дракон, а ни золото, ни драконы твоей репутации не соответствуют… — Звучит убедительно. И когда это случилось? Мори тогда только стал ставить Мафию на ноги, окончательно укрепив свои позиции, как криминального авторитета. Юкичи же, успешно открыв Агентство, быстро нажил себе такое количество врагов, что Огай, по старой памяти, запрещал своим подчинённым переступать дорогу детективам, мотивируя это тем, что склоки с крохотной детективной конторой — низменное занятие для Портовой Мафии. Так возникла их первая негласная договорённость о ненападении, хоть оба и понимали, что однажды они перейдут друг другу дорогу. Сегодня Мори допоздна сидел в здании своей подпольной больницы, зарывшись с головой в отчёты и поднимая её только в двух случаях: чтоб не закостенела шея и чтоб успеть отодрать Дазая от снотворных. Шею он всё равно не спас, зато Осаму ушёл восвояси полтора часа назад живым и здоровым, разве что ворованные блистеры таблеток подозрительно хрустели в карманах. Мафиози собирает сумку с медикаментами, которые хотел забрать в домашнюю аптечку, когда слышит приглушённый выстрел совсем подле дверей. Клиентура дичает или мелкие воришки знатно охренели, раз открывают огонь на его территории? Огай медленно, проходя по стенке, выглядывает в коридор, и руки работают быстрее сознания: он прикасается к пистолету за поясом раньше, чем успевает понять, чей силуэт стоит посреди дверного проёма, грузно опёршийся на стенку, однако, благо дело, не стреляет. Мори злобно шикнул: — Чтоб тебя, Фукудзава! Я ведь мог и застрелить тебя… Юкичи вдруг падает на пол, открывая обзор на кровавые следы, оставленные им по пути. Судя по тому, что кимоно не так сильно пропиталось кровью, где-то под дверьми больницы заботливо оставлена гора нашинкованных трупов, в остатках жизней которых он замочил сандалии. Мори подбегает к нему, не выпуская сумку из рук, и садится подле мертвенно бледного самурая на колени. — Фукудзава, смотри на меня, — тон у врача стальной. Он срезает пояс кимоно и распахивает его, чтоб нормально установить проблему. Юкичи закашливается и рефлекторно дёргается, пытаясь встать, но мафиози тут же возвращает его на место, выругавшись. Огай внимательно смотрит на опадание грудной клетки: раненная сторона запаздывает на вдохе, так что мафиози шарит в аптечке, окончательно убедившись в пневмотораксе. — Тебе повезло, что не давишься кровью, — доктор находит перевязочный пакет, спирт и тряпицу, — Юкичи, смотри на меня. Мори быстро очищает края раны и, пока кровь не успела подступить вновь, накладывает окклюзионную повязку. Движения выверенные и точные, на грани механических. Взгляд у самурая белый и отсутствующий: он тупо уставился в потолок, хватает воздух бледными губами, изредка кашляет. Доктор закрывает аптечку и кладёт на неё ноги раненого. — Трамадол. Аллергия? Юкичи отрицательно мотает головой и пытается пошевелиться, но Мори несильно нажимает ему на грудь, заставляя лечь обратно. — Лежать. Огай игнорирует протестующий болезненный стон самурая, набирая в ампулу обезболивающего. — Всех убил? Глаза Фукудзавы напугано расширяются, и раньше, чем он мотнёт головой, Мори выхватывает пистолет из-за пояса. В дверном проёме ни шороха, да и если б там кто-то ещё был в силах держать оружие, их давно пристрелили бы. Огай кладёт глок на бедро Юкичи, чтоб удобнее было его схватить, если вдруг что, и делает укол. — Лежи смирно, я сейчас вернусь, — с этими словами поднимается, забрав с собой пистолет и прихватив рефлектор из сумки. Двигается мафиози осторожно, глядя в медицинское зеркальце, и хоть видно в нём аж целое ни черта, оно помогает уловить шевеление сразу за дверью, на асфальте. Мори осторожно выглядывает за угол: Юкичи устроил настоящую бойню, оставив за собой едва ли не дорогу из филигранно израненных тел. Осознание того, что самурай, поняв, чем может кончиться битва, отступал в сторону больницы, почти что умилительно. Огай опускает голову на звук агонизирующего хрипа: видимо, стрелявший в Фукудзаву, лежит на последнем издыхании с раскрытым ртом, только незряче шевелит мутными глазами, не понимая, что он и где он. Мори просто пожимает плечами: — Видимо, не твой день… — стреляет точно в лоб. — Это я помню, — прерывает рассказ Мори самурай, — а халат откуда взялся? — По-твоему, вещи, которыми ты пользовался, лёжа в больнице, я тебе покупал точь-в-точь как из дому? — Я не помню, что вообще делал, пока лежал там. — О чём я и толкую, — почти снисходительно, но всё ещё беззлобно произносит Огай, — я собрал твои вещи и два халата. Но, если ты помнишь, в больнице был только один. Фукудзава кивает и тихонько хмыкает: — А ведь мы подрались довольно скоро после того, как ты спас мне жизнь. — Любишь лечиться, люби и по лицу получить… — Моё лицо было намного целее твоего, — холодно произнёс самурай из-за чашки, будто из-за укрытия, ведь мафиози метнул в него такой поражённый взгляд, что он был почти уверен: сейчас в него что-то полетит. Они впервые сошлись в бою примерно через полтора года после основания своих организаций, а всё оттого, что партия наркотиков, поставляемых Мафией, оказалась палёной и привела к смерти нескольких десятков человек за сутки. Агентству в эти дела соваться было строго запрещено, ведь Фукудзава знал, что безопасность его работников зависит вовсе не от прихотей Босса, а от настроения дилеров, так что они находились в тени, предпочитая оставить заботы о столь опасной организации полиции. Агентство, но не его директор. Он ведь понимал, что если мафиози разойдутся и погибнет ещё больше, полицейские придут к ним за помощью. Юкичи взглянул на СМС, из-за которого не выпускал телефон из рук вот уже пятую минуту, и тихо вздохнул. Белая раскладушка была оставлена на столике в гостиной, а её хозяин исчез из дому где-то в полночь: за окнами уже было сыро и неуютно. Фигура в зелёном кимоно торопливо направлялась в порт, где его уже ждали. О своём приходе самурай заявил бессловесно, позволяя звуку мерных шагов, эхом отражающегося от стен, выдать его присутствие. — Вы мешаете мне вести бизнес, Фукудзава. — произносит Мори вместо приветствия, сидя на поднятых вилах погрузчика и болтая ногами, — Не преграждайте мне путь, Агентство без Вас загнётся. А если Вам интересно… Проблемы с поставщиком были улажены. — Погибли люди. — голос Серебряного Волка доносится из-за ряда контейнеров до того звучно, будто он уже давно стоит за спиной доктора, — И будут продолжать гибнуть во имя твоего бизнеса… — Говорю же, — Огай спрыгнул с насиженного места и медленно повернулся к зловещему силуэту, — я уже всё уладил. Продадим эту партию и… — И умрёт не одна сотня. — Да бросьте. Сотня, может две, законченных наркоманов. Они и так умрут, так почему на этом должен заработать не я? — Ты же врач. — И поэтому должен спасать людские жизни, а не отбирать их… — Огай скучающе пнул ногой маленький камешек, — А Вы — правительственный убийца, и должны быть бездумной пешкой, а не добрым детективом из Агентства. Но мы изменились, Фукудзава, Вы знали, с кем работаете. Я просвещу Вас: наркобизнес поставлен на конвейер, и даже если мы сейчас сцепимся, Вы ничего не исправите. — Я не хочу убивать тебя. Мори разозлился и неосознанно перешёл на "ты": — Сдашь меня полиции? Пальчиком мне погрозишь? Мафия взбунтуется, и твоими стараниями сгинет намного больше людей. — Мори звучно расхохотался, и его смех эхом прокатился прямо к ногам самурая, — Не-е-ет, дорогой, — доктор взглянул на вышедшего из тени Юкичи исподлобья, — тебе придётся убить меня. — Я прошу тебя: отзови дилеров, и мы мирно разойдёмся. — Не отступишься, да? Чувство справедливости выше здравого смысла? Самурай недвижим. Вот и весь ответ. Мори вздыхает, грустно качая головой, и голос у него становится ниже: — Я же говорил тебе. У Фукудзавы что-то внутри очевидно треснуло, хотя по лицу не скажешь, но на дне глаз нечто такое, что понятно будет одному лишь Мори. Понятно, ведь он видит это выражение в зеркале уже не первый месяц. Юкичи зловеще молчит и кладёт пятерню на рукоять катаны: решительным, отточенным движением, так что Огай принимает вызов, вытянув из потайного кармана скальпель. Свой любимый, тот, который его возвысил, и который должен однажды принести ему абсолютное величие. Оба смотрят друг на друга, хищные, и никак не двинутся с места: мафиози с привычной ухмылкой на лице, Фукудзава с обыденным безразличием. И оба — наглые лжецы. — Ну-у-у же, Серебряный Волк. — нараспев произносит мафиози, — Чего же ты медлишь? Самурай вытягивает меч и принимает стойку. — Я даю тебе последний шанс, Мори. — А я тебе — нет! Фукудзава успевает уклониться, когда Огай мечет в него скальпели, выхваченные из кармана левой рукой. Тот, что он держит в правой — не более, чем отвлекающий манёвр. Юкичи тут же переходит в атаку: вытащенный со скоростью, недоступной людскому взору, клинок свистнул прямо подле уха диковато ухмыляющегося Мори, и доктор развернулся, сделал выпад, уткнул лезвие в шею застывшего самурая, но кожу не прорезал. Их взгляды встречаются на краткий миг, и Фукудзава отталкивается от земли, спасая себе жизнь. Огай хищно скалится, точно как кот, прыгнувший следом за птичкой, с той лишь разницей, что у птички этой бритвенно-острые когти, и замахивается на бывшего напарника. Скальпель выбивают из рук, ударяя катаной плашмя, нехотя, и мафиози почти пугает тот факт, что если б Юкичи захотел, он бы оставил Мори одноруким. Фукудзава приземляется прямо перед уже выхватившим ещё несколько ножей доктором, ловко отбивает три из них мечом, а от четвёртого уклоняется, и орудие пролетает подле кистей. В попытках следить за движениями рук самурая, мафиози пропустил подсечку, когда его ударили по ногам. Врач выбрасывает скальпель вперёд, слышит шипение: видимо, всё ж попал, и падает на асфальт. Катана отражает лунный блик, занесённая над головой Юкичи, но становится понятно: детектив медлит. Мори этим кратким мигом пользуется: делает перекат и подскакивает на ноги, чувствуя привкус крови на языке. Судя по совсем потемневшим глазам, азарт явно греет кровь. Из груди вырывается гортанный рык, мафиози уклоняется от очередного удара катаной, оказавшись совсем близко к лицу самурая, и вонзает последний оставшийся у него скальпель в плечо Фукудзавы. Беловолосый шипит, и из парализованной болью руки Огай быстро выбивает оружие. Они снова отскакивают друг от друга. Луна освещает силуэт Серебряного Волка, серые глаза металлически блестят, пока вишнёвые наливаются кроваво-красным, губы Юкичи сжаты в тонкую линию, когда Мори довольно улыбается. Они медлят жалкие секунды — этого достаточно, чтобы сделать передышку, и снова бросаются друг на друга, на этот раз, безоружные. Почти. Юкичи хватает Огая за концы шарфа, наматывает их на руку и остервенело рвёт мафиози на себя, но доктор ударяет Волка по коленям, его заносит и он падает, утягивая за собой Мори. Удар об асфальт выбивает из лёгких сиплый выдох, кажется, слышно тихое ругательство, когда Фукудзава перебрасывает Мори через себя, нависая сверху. Катана слишком далеко, так что он с силой тянет края шарфа на горле побелевшего от гнева доктора. Одна из рук мафиози силится дотянуться до торчащего в чужом плече скальпеля, но это всего лишь обман, ведь другая вырывает пистолет из кобуры, вшитой в подкладку. Тишина. Только дуло, упёртое в лоб холодно взирающего самурая, и руки, неожиданно ослабшие у горла мафиози. Момент почти интимный, растянувшийся на десяток секунд. Юкичи с трудом разлепляет губы, хрипло прошептав: — Я проиграл. Стреляй. — Ты такой честный, Фукудзава, — Огай ухмыляется и облизывает окровавленные губы, — это меня всегда восхищало. Только что-то палец на курке деревенеет, никак не хочет закончить начатое. И вдруг в воздух между ними вклинивается надрывный вой полицейской сирены: Мори вздрагивает, не отводя взгляда от пристально смотрящего ему в глаза Фукудзавы, который, судя по едва дёрнувшимся бровям, тоже приезда полиции не ждал. Он отнимает оружие от лба противника, подбрасывает пистолет, ухватив его за дуло, щедро впечатывает рукоять в челюсть Юкичи, да так, что самурай падает, и они вновь меняются местами. — Слушай меня внимательно, Фуку… Мафиози сперва отбрасывают руками, а потом добавляют деревянной сандалией прямо в щёку, для верности. Глаза Мори в этот момент поражённые: мало того, что перебили, так ещё и так жестоко. Черноволосый неловко приземляется на пятки, не сразу выпрямившись от боли. Зуб за зуб, глаз за глаз… — Продолжим в другой раз. — Юкичи тяжело поднимается и наконец вытягивает скальпель из плеча, бросая его к ногам Мори совсем без страха получить удар в спину. — В чём дело? — Огай потирает ушибленную щёку, — Не попытаешься сдать меня полиции? — Это было бы нечестно, ты так не думаешь? — Но ведь справедливо. — Я не сотрудничаю с полицией. Поимка тебя — моё дело. — Вот как… Мори подбирает с асфальта несколько скальпелей, прежде чем находит самый любимый, улыбается на прощание и растворяется в тени доков. Фукудзава прячет катану в ножнах, исчезая, когда огни полицейских фонарей начинают маячить меж контейнеров. Десятком минут позднее: Мори только собирался было открыть бутылку коньяка, когда вдруг раздался звонок. На экране — название одного из клубов, записанное для удобства как имя контакта. Сначала он машинально прикладывает трубку к саднящей щеке, потом шикает, меняет сторону и наконец отвечает: — Да? — Босс, только что нашего поставщика накрыла полиция. Партию пришлось уничтожить, сейчас шороху навели, в клубе документы проверяют. — Порт сейчас тоже обыскивают. Имя информатора узнали? — Мы работаем над этим. Мафиози как-то истерично хихикнул, хотя тон у него остался таким же спокойно-скучающим: — Понятно. Вы знаете, что делать со стукачом. — Понял. Позвоню, когда что-то узнаем. — Только не суйтесь в лапы полиции и не шумите. — Есть, Босс. Звонок обрывается, и Огай, хихикнув про себя, набирает другой контакт. Юкичи дополз к дому только на четвёртый звонок Мори. Сперва решил не отвечать, явно не понимая, с чего бы в мафиози проснулось желание поболтать, но когда телефон загудел в его руках в пятый раз, он отложил раскладушку в метре от себя, вытянул катану осторожно раскрыл её кончиком меча. Предположение о том, что телефон взорвётся, не сбывается, и оттого, недоверчиво подняв гаджет с пола, Фукудзава наконец ответил: — В чём дело? — Полиция в порту — твоих рук дело? — Я говорил, что не сотрудничаю с ними. — Хорошо… — слышно, как бряцнула поставленная на стол бутылка, — Моего поставщика благополучно везут на допрос. Фукудзава, это ты меня сдал? — Нет, я сам всё только что узнал. — Врёшь. — Я никогда не вру. — Замечательно. Значит, чаю? — Жду тебя через полчаса. По прошествии получаса Мори уже протискивается между двумя стенами: одной кирпичной, под оливковыми обоями, и второй — с поцарапанной угрюмой миной и нечёсаными волосами, торчащими во все стороны. Огай вместо приветствия широко улыбнулся и сбросил сапоги, аккуратно поставил их в уголке, а пальто повесил на вешалку, прихватив спрятанную в потайном кармане флягу. Взглянул на обыкновенно мрачного самурая: — Лёд есть? Щека опухла. Фукудзава молча прошёл мимо мафиози и заглянул в холодильник, кивнул сам себе, достал форму, чистую тряпицу и, проигнорировав попытку подошедшего Мори сделать всё самостоятельно, насыпал льда в ткань, передал её Огаю. Посмотрев с секунду на бывшего напарника, он отворачивается, ставит чайник на электроплитку. Мафиози удивлённо вскидывает брови: — Фукудзава, ты что, обиделся? — С чего бы? — Молчишь. — Ты с кем-то меня спутал, раз считаешь, что я никогда не был молчуном. Врач кладёт руку на плечо самурая и распознаёт, насколько напряжены под пальцами чужие мышцы. Во взгляде Мори, до этого обыкновенно насмешливом и томном, проскальзывает нечто вроде смутного беспокойства. Он заглядывает в лицо Фукудзавы: — Зол на меня? — На себя. — Фукудзава, нам бы всё равно… — Однажды пришлось. — на лице Юкичи неявно читается стыд, — Если б не пистолет… Мафиози хихикнул: — Хочешь сказать, что убил бы меня, не раздумывая, и даже совесть не заест? Впечатляюще. — Нет, хочу сказать, что жалею о том, что допустил это. Не остановил, когда было нужно. Мори устало улыбается и прикладывает лёд к щеке: — Не бери в голову, я тебя уже простил, — взгляд Серебряного Волка ни на грамм не повеселел, и мафиози, вздохнув, продолжил: — в самом деле, Фукудзава, мы знали, на что идём. — И всё же я… — Не бери всё на себя: мы привязали друг друга к себе оба, добровольно. Здесь нет чьей-то вины, но последствия нашего… Невинного поступка, губительны. — Со временем будет проще. Мы ещё возненавидим друг друга. — Я давно перестал страдать юношеским максимализмом, Фукудзава, но похоже, что так как надо — не возненавидим. Мы обречены. Обречённость эта — не оголтелость эмоций, в порывах которых громкие слова небрежно бросают под ноги и сами же топчут после, и это главная проблема — чувство, засевшее так глубоко, что как бы остервенело не выворачивал душу, уже не вытянешь. Юкичи перестаёт гипнотизировать чайник и смотрит на Мори сверху-вниз несколько секунд: глаза у них обоих сейчас какие-то на редкость умиротворённые, в одних нет привычного ехидства, в других — строгой, на грани злобы, усталости. Директор и Глава остались за дверью, выставленные, будто ненужные щенки, ведь и так ясно, что хоть в сугроб их швыряй, никуда они не денутся. Проблема лишь в том, что в остальное время щенки эти — они сами. Фукудзава от посетившей его мысли хмыкает: интересы их организаций оставлены за порогом. Их интересы щепетильно сохраняют в сердцах и показывают редко, воровато озираясь по сторонам. Мори улыбается, до болезного искренне. Ещё пара секунд — и у обоих глаза едва не чёрные. Рука, лежащая до этого на крепком плече, недвусмысленно перемещается на здоровую щёку. Через мгновение мафиози и сам не замечает, как позволил свалить себя на пол. Совсем непонятно, когда он вдруг так доверительно подставил шею губам человека, который чуть не удушил его меньше часа назад. Почему Мори поцеловал плечо, которое ранил сам, почему шепчет на ухо искреннюю бессмыслицу о том, как скучал и как это всё неправильно, отчего ему отвечают дрожащим в исступлении вздохом. Почему вся их жизнь теперь зиждется на «Мы знали, на что идём» и какого вообще чёрта необходимая, как воздух, злоба никак не укрепится в самом их естестве. А ведь так нельзя, они по разные стороны баррикад, им нужна ненависть, клинки, но никак не уста в опасной близости к шеям, укусы не от жажды вложить все свои эмоции в приступ захлестнувшей похоти, а от отчаяния, когда ты остался безоружен. Им не нужно… Слово застревает в горле, несказанное вербально, но кричащее в каждом движении. То, что нельзя себе позволить. Но ведь имеют же они, в самом деле, право на человека, в руки которого можно упасть, веря, нет, точно зная, что бьющееся под пальцами сердце оставят в сохранности, залечат, отдадут кусок своего, потому что будет нужно? Тот, кто оживит заиндевелый орган. И вырвет, если потребуется. Мори хотел думать, что имеют, когда свист ставшего ненавистным чайника попытался приглушить сбитое дыхание у своего уха. Сейчас они смотрят друг на друга, сидя на противоположных креслах, всё ещё живы, целы, до сих пор не обретшие покой. Они пришли к тому, чего хотели, но почему так тяжело разжать сам по себе сжавшийся кулак? — В целом, неплохими примирениями заканчивается большая часть наших конфликтов… — мечтательно протянул мафиози, пытаясь спрятаться за ехидной манерой. Фукудзава мрачно кивнул: — Когда мы миримся, расходимся более поцарапанными, чем после боя. — Наври ещё, что тебе не нравится. Самурай посмотрел достаточно красноречиво, чтоб потешить самолюбие любовника, так что взгляд напротив стал хитрее: — Воистину, — Мори оскалился и отсалютовал самураю стаканом, — есть ведь и свои плюсы, правда? Юкичи легонько вздёрнул бровь: — Вспомни Каннибализм. — По-моему, всё было замечательно. — Ты всадил скальпель мне в шею. — А ты нашинковал Элис, как новогодний салат… — Она собиралась напасть на меня. — Защищая меня от тебя. — Ты пытался меня убить. — Ты меня тоже пытался! — Я скучал. У Мори от такого резкого закрытия рта даже зубы клацнули. У Фукудзавы на физиономии искренняя улыбка: явление до того редкое и умильное (хотя большинство сказало бы, что скалится он жутковато), что Огай и сам, неосознанно, осклабился. Мафиози привстал и перегнулся через стол, оказавшись лицом к лицу с невозмутимо взирающим на него сверху-вниз беловолосым. Юкичи придвинулся, но дистанцию до конца не сократил, явно дразня любовника. И тут самурай наклонился к его уху, чтоб шепнуть: — Меня уже пару лет мучает один вопрос… — Да? — Каждый раз, когда ты лишаешь меня оружия, — Фукудзава забавно заходит издалека, и можно подумать, что он смущён, — а я в ответ оставляю тебя без скальпелей, я берусь за твой шарф… У Мори в глазах заплясали недобрые искорки: — Да-а-а… — Почему за столько лет, что мы сходимся в поединках, ты ни разу не додумался его снять? — Как не додумался? — искренне возмущён мафиози, — Может, просто мне не хочется… Огай как-то совсем нехорошо улыбается, и от улыбки этой самурай на мгновение вскидывает брови, догадавшись, в чём дело. — Так вот оно что… — Может быть… — Мори кивает и падает обратно в кресло, не получив желаемое, — Если что, шарф на вешалке. В коридоре. — Я запомнил. Вдруг мафиози, подумав немного, поднимается, потягивается по-кошачьи, передвигает свой стакан на сторону Юкичи и плюхается в кресло, заставляя самурая отодвинуться. Благо, кресла достаточно широкие, чтоб они без толкучки уместились там вдвоём, а то колени у Фукудзавы острые, и сам он костлявый весь, неудобный, рано или поздно только либо самому на пол, либо его выселять с насиженного места. Вид у Мори какой-то подозрительно воодушевлённый, с тоской в усталых глазах, и самурай, прекрасно зная это выражение лица, уже мысленно подготавливает себя к тому, с каким профессионализмом Огай вот-вот влезет ему в душу. Вот он сцепляет пальцы в замок, смотрит на них ровно четыре секунды, слышится, как мафиози набирает в лёгкие воздуха… — Возможно, это прозвучит несколько инфантильно, но… Иногда хочется, чтоб дома кто-то ждал. — Постоянно. — Что? — Мне этого хочется постоянно. Мори хмыкает: — Залечь бы на дно, правда? — Тоже об этом думал? — Даже отличный сценарий инсценировки наших смертей прописал, но боюсь, Рампо или Дазай в любом случае всё раскроют. — Плевать. Всё равно мы этого не сделаем. — Ты прав, — Огай устало откидывает голову на чужое плечо, — не сделаем, мы слишком далеко зашли. Но если бы… — Ни к чему мечтать о несбыточном. — Я бы подарил тебе кота. — Да ну? — Да… — мафиози размашисто рисует в воздухе одному ему понятный узор, — Может, чёрного, или трёхцветного, как, пардон… — Не поминай Наставника в таком свете. — Значит, чёрного? — Угу. — С белым пятном на груди. — Прекрати, а то я тебе поверю. Мори заводит руку назад, чтоб погладить щёку самурая, который, кажется, вот-вот уснёт, как и он сам. Юкичи устраивает голову на чужой макушке и совсем обмякает, позволяя их ровному дыханию слиться в одно. Огай хмыкает и нарушает недолгую тишину: — Я бы не вынес твоего аскетизма. В этих словах оба распознают отчаянную попытку самоутешения, но вслух догадку не озвучивает никто. Фукудзава пожимает плечами: — Аскетизма? Живу достаточно фривольно. — Именно поэтому найти у тебя дома лишний стул — настоящее испытание? — Я живу один, зачем мне два стула? — Для гостей. — Ко мне не ходят гости. — Давай я приду. — Ты можешь и на полу посидеть. Мори не спешит сдаваться: — Хочешь — я куплю. — У меня есть деньги. — У тебя что-то осталось после покупки вертолёта? — Ты слабо представляешь, сколько правительство платит киллерам. Даже на пенсии. — Неужели у тебя от меня секреты, Фукудзава? — Мори хитро зыркнул на вздохнувшего самурая, который вытащил из кармана халата телефон и теперь торопливо стучал пальцами по кнопкам раскладушки. Через пару секунд перед лицом мафиози возникает экран гаджета, а на нём фотография небольшого дома. На фоне относительно давно устроенная лесопосадка, сам он находится перед киношно-кристальным прудом, даже свой причал есть, хоть и явно старше недавно обновлённого фасада. Огай удивлённо вскидывает брови и смотрит на Юкичи, который, захлопнув раскладушку, невозмутимо вернул её на место, хотя в глазах-то всё равно вот это лёгкое, родное злорадство, видимое одному Мори. Мафиози уважительно кивает головой, отдавая Фукудзаве должное: удивлять этот человек умеет профессионально. Он поднимает на любовника хитрый взгляд: — У меня тут такая идея… — Я тоже собирался взять три-четыре выходных на следующей неделе. — Понял. Огай тянется к стакану, допивает его содержимое и снова молча устраивает голову на чужом плече. Лёгкие признаки опьянения заставляют пальцы приятно неметь, а боль в спине наконец отступает. Невольно вспоминается, как они впервые напились вместе где-то через полгода после начала сотрудничества: — Фукудзава, а Вы по-самурайски хлещете только саке или не откажетесь пропустить со мной стаканчик-другой виски? — По-самурайски? Самураи — пережиток феодальности, — фыркнул явно задетый Юкичи, — люди не должны делиться на классы. — И всё же Вы, мой дорогой несамурай, не просто так ходите с катаной наперевес и служите… — Я никому не служу. — …Наставнику Нацумэ. Серебряный Волк прикусил щёку. Мори стало до невозможного любопытно за ним наблюдать: эта глыба ещё и обижаться, что ли, умеет?! Хитро склонив голову, Огай почти игриво оскалился: — Простите меня, многоуважаемый Фукудзава. Позвольте же мне искупить свою вину, угостив Вас элитным алкоголем. — Как-то слишком настойчиво ты зовёшь меня пить. — Я всего лишь хочу закрепить наши дружеские отношения посредством совместной встряски для печени. Юкичи недоверчиво сощурился, но ножны всё ж из-за оби вынул и отложил в сторону, а потом метнул в доктора колкость: — Давно мы стали друзьями? «Никогда ещё мне не было одновременно так любопытно и соблазнить, и удушить человека, — пронеслось в голове Мори, стойко удерживающего дружелюбную улыбку на лице, — а ты интересный, Фукудзава». — Если Вам так претит мысль о дружбе со мной, то давайте устроим скромную пьянку двух коллег, идёт? — Идёт. Хотя попытка напоить самурая стоила ему немалых усилий, в первую очередь душевных (ещё попробуй уговори его уничтожить алкоголя чуть больше его собственного чувства меры!), результат себя приятно оправдал: никого добрее пьяного Фукудзавы на свете не сыщешь: он тут же превращается в человека низких моральных устоев, а эмоциональный спектр увеличивается раз в пятнадцать. Первая бутылка Nikka Yoichi прошла мимо них почти незамеченной, хотя нос у самурая, оказывается, смешно краснеет с первыми признаками опьянения, но смешки и вальяжность, с которой Мори раскинулся на стуле, всё ещё вызывали у Юкичи недоверие. Огай завязал знакомство со второй бутылкой, и тут-то завеса души Серебряного Волка в кои-то веки приоткрылась: у Фукудзавы в перерывах между молчанием и беспросветной тишиной вырвалось что-то вроде: — Не думай, что я тебя ненавижу… Сначала ненавидел, но… — хочется перекреститься: перед ним явно не Юкичи, это кто-то другой, у него даже мимика не смахивает на застывшую маску, — Потом понял, что Наставник не зря приставил меня к тебе. Доктор замер, боясь сбить настрой напарника, и лишь молча долил ему ещё. Молчание самурай воспринял как сигнал к действию, и он тихо продолжил: — На самом деле, я похоронил большую часть своих друзей. Случайно заглядывать под корочки ран на душе Юкичи Мори, вообще-то, не планировал, но нечто есть в этом кратком миге такое, что он не хочет спугнуть, а оттого осторожно поддерживает беседу: — Моих друзей тоже не много осталось… — он как-то странно стушевался и отпил виски, — Нескольких я убил сам. — По какой причине? — Ну-у-у… Так бывает, когда ты хочешь защитить то, что тебе дорого. Они не оставляли мне выбора, когда решали позариться на мою жизнь, зная о моей подработке. Я всего лишь улаживал дела. — И много у тебя их осталось после… Улаживания дел? — Вообще-то, ни одного, — просто пожал плечами Мори, — не так давно кандидат появился, только он нахохлился и не хочет иметь со мной дел. — Вот как. — Почти прямая цитата! — Огай вскинул палец вверх и наконец понял, что в попытках разговорить Юкичи разболтался сам, — А что до Вас, многоуважаемый Фукудзава? — Есть вариант. Возможно. Мори вскинул брови, хитро ухмыльнувшись, но продолжения и без того понятной фразы не дождался, и самурай остался окутан атмосферой таинственности, откровенно нервируя доктора своей недоступностью. Впрочем, была ли проблема, которую не исправит вовремя подлитый в стакан виски? Юкичи зевнул, когда симптомы опьянения наконец взяли над ним верх, и расслабленно откинул голову на спинку стула: — Так ты на самом деле Ринтаро, да? — Верно. — А я могу… — Фукудзава наклонился к доктору, зачем-то воровато озирнулся и заговорщицки зашептал, — Задать один нескромный вопрос? — Скромность явно не по моей части, спрашивайте, о чём душа пожелает. — Ты правда, — Юкичи неловко кашлянул, — скажем так, увлечён… Нежной девичьей красотой? «Конечно, — фыркнул про себя Мори, — сразу после старческой мужской». — Ты спрашиваешь, педофил ли я? — Да. — Сексуальные девиации обошли меня стороной, а всё остальное — вопрос эстетики, — Мори широко улыбнулся, — но что до Элис… У нас с ней куда более глубокая связь, ведь она даже не человек толком и связана со мной узами куда прочнее родственных, вот и всё… — доктор вдруг перевёл взгляд на фото девочки, стоящее неподалёку на его столе, — Как можно не любить эту проказницу? Фукудзава в ответ тяжело вздохнул, не решившись оспаривать право Огая на обожание малолетних вредных монстров и снова отпил. — Я никогда не интересовался… А у Вас есть кто-то? — Дети? — Детей даже не предполагаю, не с Вашей профессией. А кто-то… Кого Вы любите, например. Раньше он отругал бы себя за такие очевидные, бьющие прямо в лоб, фразы, но сейчас ему дико интересно наблюдать за реакцией: всё ещё недостаточно пьяный, а оттого несколько скупой на эмоции, Фукудзава всё ж посмотрел в сторону, разорвав зрительный контакт. Любопытно. — Нет у меня никого. «Чего тебе от меня надо, Мори?» «Брешешь или я себя переоценил?». — Ладно, — сдался быстро Фукудзава, — не смотри на меня так только. Есть. Огай демонически осклабился: — Это же прекрасно, не находите? — Может быть. Если бы этот… Человек, не бесил меня так часто… — Бесил? — Ну ты представляешь, меня держат за дурака, будто я, — он забавно икнул, — слепой! — Какая негодяйка, — специально оговорился мафиози. — Негодяй… — Юкичи кашлянул, — Негодяйка, верно. Смешок, спрятанный за горлышком бутылки, был до того многозначительным, что Фукудзаве оставалось лишь надеяться на невозможное: а вдруг Огай сейчас напьётся и ни черта помнить не будет? Удобно? Удобно! Когда Мори поджал губы, потрясши скорбно опустевшей склянкой, самурай торопливо взялся за вторую, лишь бы не занимать излишне трезвый мозг порицанием собственного слишком развязанного языка. Одно было плохо: ни у доктора, ни у Серебряного Волка язык толком ещё не заплетался. — Знаете ли, — после второй бутылки Мори забыл, на «ты» они или на «вы», — я очень и очень много лгу, сами понимаете, издержки профессии… — он поднимает взгляд на Юкичи, удивительно чистый, — Но Вам я ещё ни единожды не наврал. — Какая честь. — А это, на минуточку, редкость, так что Вы едва ли в полной мере представляете моё к вам распроложение… Распол… Ох, чёрт, рас-по-ло-же-ни-е! Фукудзава кивнул и театрально поклонился, едва не упав со стула, но тут же нетвёрдо вернул себе опору: — Ты всегда такой болтливый? — А Вы со всеми такой невнимательный? — Я? — Вы. — Клевета. — О, — неприкрытое раздражение заставило Мори хохотнуть, — я вижу на Вашем лице возмущение! — Ничего подобного! Юкичи любил спорить с Огаем на тему своей эмоциональности всякий раз, как напивался, и медленно исчезнувшее содержимое второй бутылки виски подарило доктору шанс узнать эту любопытную деталь впервые, даже раньше, чем он планировал. Босс Портовой Мафии из настоящего времени несильно тряхнул головой, пытаясь смахнуть упавшие ему на глаза белые волосы, и совсем потерял мысль. Сдаётся, после они снова заглянули в его шкаф… — Фукудзава. — Да? — Вы… Чёрт, ты, — он нетрезво очертил пальцем воздух перед собой, — ты любишь текилу? — Я не пробовал. Взгляд Мори, и без того откровенно бесстыжий, теперь и вовсе без утайки выражал все эмоции: сейчас, например, удивление его граничило с умилением: — Вообще-вообще? Юкичи кивнул. — Что ж, тогда уверен, что сегодняшний вечер пройдёт весело, — Огай хитро зыркнул на не понимающего такое воодушевление Фукудзаву и скрылся в темноте коридора, чтоб выудить в холодильнике бутылку текилы и, за неимением зелёного аналога, лимон, едва попутно не разбив несколько капсул обезболивающего. Скальпелем был филигранно нарезан лимон, отыскал даже соль, а вместо стильных рюмок Мори сообразил на двоих мензурки по 100 миллилитров каждая, и только ещё играющий на языке виски как бы намекал на то, что крепость текилы явно не предвещает хороший исход такой попойки. Фукудзава посмотрел на количество оборотов на этикетке и встал, как периодически качающийся из стороны в сторону истукан, а после переглянулся с собутыльником: — Понижать градус — плохая идея… — Прямо скажем — отвратительная. — Утром нам будет плохо. Они синхронно посмотрели друг на друга, перевели взгляд на бутылку, после — на нарезанный лимон. Огай улыбнулся: — Ну, раз мы его уже порезали, чего добру пропадать, правда? — Ты прав, наливай. — Знал, — доктор икнул, — что мы найдём общий язык! «Кто знает, может мы и в другом плане его найдём…» — Значит так, — Мори решил прикинуться алкоголическим справочником: он деловито поставил одну мензурку перед собой, а вторую — перед Фукудзавой, забрал у него бутылку и завис, пытаясь вспомнить, что он, собственно, собирался сделать. «Надо же, я пьян, — подумал он со смешком и наконец отмер, — какая досада». — Существует два общем…общемримнятых способа распития текилы… — и макнул рюмку со смоченными лимонным соком краями, в соль. Мори не мог вспомнить, что они делали, и о чём говорили: кажется, после инструктажа Юкичи так подобрел, что стал даже периодически руки к нему тянуть: один раз даже задержал ладонь на плече доктора, что-то ему увлечённо рассказывая, кажется, о кошках, и так по-дружески тепло это выглядело, что он ни слова не запомнил, а искрящиеся глаза напарника — оставил в душе, как напоминание о его настоящей личине. Огай напряг память: вроде как, они довольно беспрепятственно уничтожили половину содержимого бутылки, когда он вдруг решил поиграться: они пили, посыпая солью меж большим и указательным пальцем. Последняя щепотка белого яда была бессовестно (и не без похотливого злого умысла) высыпана Мори себе на руку. Немая сцена. — Ой, — а вишнёвые глаза всё равно смеющиеся. — Не страшно, — Юкичи отвис через секунду промедления, пожал плечами и взялся уже за рюмку, но его остановили: — Погоди, так ведь невкусно. — Не буду же я… — Фукудзава обнаружил кисть Мори уже перед своим лицом, — Это некультурно. — А иначе нечестно. «Только бы он не догадался просто отсыпать себе». — Ты подпольный информатор, какая ещё чест… Огай подмигнул: — Я никому не расскажу. Самурай прикусил щёку, кое-как фокусируя взгляд на хитро ухмыляющемся Мори. Дьяволёныш, он же это специально! Серебряный Волк, подумав немного, решил ему подыграть, дать желаемое, так что он шустро слизывает часть соли с чужой руки, выпивает стопку и наблюдает, как напарник делает тоже самое. Потом с лёгкой долей проснувшегося в нём внезапно садизма подмечает удивление напарника: Мори, считающий, что он управляет ситуацией, понял, что его только что ловко швырнули в собственную ловушку. Вызывает уважение и почти мальчишеское негодование: он надеялся искушать, а не утайкой прислушиваться к остаточным ощущениям от мягкого чужого языка. Огай демонстративно-спокойно уселся на стул позади себя и не заметил, как потемнели серые глаза человека, которого этот змей изводит уже не первый день. И когда Юкичи над ним уже навис, вся решительность доктора как-то сама собой улетучилась. — Ох, — Мори так нервно хихикнул, что и сам себя не узнал, почти улёгшись на сидении стула, — Фукудзава, будь добр, ты меня не так понял… Так-то податься вперёд Огай очень хотел, но он боялся упустить Серебряного Волка, которому наутро может стать стыдно, и он решит, по доброте душевной и благодаря тараканам в седой голове, ограничить их отношения только как рабочие. Так дело не пойдёт: Мори тычет удивлённому самураю пальцем в грудь и намекает ему увеличить расстояние между ними. — Не так? — самурай нетрезво покачнулся и отклонился назад. — Именно. — Извини, — Юкичи виновато улыбнулся и посмотрел под ноги, подарив Огаю редкую, казалось, не существующую в природе возможность полюбоваться видом его смущения, — я не хоте… — Брось, — доктор улыбнулся, не позволяя слишком нестабильному настроению Фукудзавы снова перемениться, — давай ещё выпьем. Пронесло: Фукудзава не сокрушается, атмосфера не порушена, а значит, он сможет выболтать у него ещё что-нибу… И вдруг — грохот. Они синхронно обернулись к дверям, в районе которых по непонятным причинам упала банка с забальзамированным человеческим мозгом. И после этого — чёрный экран, чёрт его знает, что происходило далее. Последнее, что Огай помнил — то, что когда он уже засыпал, сиротливо свернувшись на диванчике, то вдруг почувствовал, как его укрывают его же пальто и, приложив нечеловеческие даже по меркам эсперов усилия, открыл один глаз: — Что ты делаешь? — Т-ш-ш, — прошипел пьяный удав в кимоно, приложив палец к губам, будто Мори кого-то разбудит, — ты спи. Здесь холодно, замёрзнешь. — А ты где ляжешь? — Где упаду… Огай пьяно хихикнул, закутался в самопальное одеяло и лёг на бок, освобождая место на краю дивана: — Падай. Фукудзава хмыкнул, оценив такой жест, запутался в собственных ногах и неловко плюхнулся рядом лицом вниз. Мори не без труда вытащил одну руку из-под самурая и, не найдя больше места ввиду тесноты, положил её ему на спину, делая вид, что всё исключительно ради того, чтоб его укрыть. Несмотря на путаницу мыслей, одна отпечаталась особенно прочно: даже сквозь пелену перегара, от его напарника невообразимо вкусно пахнет. Самурай же, делающий вид, что он уже спит, тихонько придвинулся ближе, будто ему неудобно было до этого, и запомнил, что напоминающий змея доктор был тёплым, как периодически похрапывающий обогреватель. Идиллия.Недолгая, правда: утро оповестило о своём наступлении громким хлопком двери и дрожащим голосом Юкичи:
— Н-наставник Нацумэ? Огай аж подскочил, когда услышал поутру перепуганный голос Фукудзавы, донёсшийся откуда-то из недр его пальто, которое напарник с него во сне стянул, даже не замечая гудящей боли в висках, лучезарно улыбнулся стоящему в дверях злой трёхцветной тенью учителю. — Вы чем тут вчера занимались, мракобесы великовозрастные?! — Простите, можно перед тем, как мы начнём валяться в ногах и оправдываться, я спрошу, — встрял Мори, — а как Вы… — Понял, что вы куролесили всю ночь? — Нацумэ сел на тумбочку и опёрся руками на трость, — Вы мне звонили. Раз пятнадцать. После третьего я перестал брать трубку и пообещал вам двоим накостылять, как проснётесь, — он театрально развёл руками, — и вот я здесь, а вы не спите, дети мои! — Тогда позвольте ещё пять блаженных минут предсмертного сна, — Мори виновато улыбнулся, отобрал у замершего статуей напарника своё пальто и скрылся под чёрным кашемиром, надеясь, очевидно, что сольётся с местностью и Нацумэ его не найдёт. — А тебе жизнь не мила, да, Ринтаро? — Наставник, прошу, не кричите… — нерешительно встрял в диалог Фукудзава, потирая виски. — Я тоже не хотел, чтоб мне в три часа ночи вы вдвоём орали по телефону сначала: «Наставник Нацумэ, мы вас любим!», а потом ты, — он ткнул пальцем в самурая, — бубнел мне что-то вроде: «Нас-с-ставник Нацумэ, — Сосэки стал изображать тон Юкичи, заставляя его стыдится за свою выходку всё сильнее и сильнее с каждым новым словом, — а правда, что Вы счит-, ик, -аете меня лучше Мори?», потом, кстати, тебя вроде как пнули, и вы оба умолкли на какое-то время. Но когда вы позвонили и с трудом промычали мне что-то про Ложу Чародеев, я понял, что больше отвечать вам не буду! Нацумэ поднялся, развернулся на каблуках и почти обиженно прошествовал в соседнюю комнату, бубня себе под нос что-то очевидно гневное. Мори проводил его взглядом и кое-как огляделся: — Фукудзава, — начал он шёпотом, — а почему мы на полу? — Ты вертелся. — Я тебя уронил? — Ты меня уронил. — Хорошо, а что я здесь забыл? — Себя ты тоже уронил. Точно! Как он случайно упал на успевшего задремать после собственного падения самурая, Мори тоже вспомнил. Тогда-то, собственно, пальто у него и отобрали. В назидание. Огай собирался было сказать что-то, но похмельную идиллическую тишину нарушило громогласное: — Ёбаный пиздец. Фукудзава побледнел и, если б мог, поседел бы ещё сильнее: — Это что, — прозвучал шёпот, — Наставник ругнулся? Мори порывисто закивал и показал два пальца, намекая на количество слов. Оба успели в красках представить свои похороны. — Ну-ка идите сюда, мои любимые ученики. Переглянувшись, напарники с трудом поднялись с насиженных мест. Как так вышло, что самый грозный тандем всея Йокогама превратился в дуэт трясущихся от страха перед ремнём детей — неизвестно. Они дошли до дверного проёма, синхронно глянули на два пулевых отверстия в стене напротив и перевели взгляд на Учителя, который сейчас придерживал плечом дверь шкафа. — Как это понимать? — Нацумэ сделал шаг в сторону и позволил шкафу распахнуться. Оттуда вывалился намертво замотанный шарфом Фукудзавы человек в костюме, — Где вы умудрились спиз… Кхм, прошу прощения, украсть данного молодого человека, а, ребята?! Перемотанный напугано вскинулся и умоляюще уставился на Наставника, который, подумав немного, вытащил из его рта импровизированный кляп в виде галстука Мори. — Отпустите, я никому ничего не скажу! Доктор напряг память, но образ молодого человека всё ещё ни о чём ему не напоминал. Ища поддержки, Огай глянул на тяжело привалившегося к ближайшей стенке напарника: Фукудзава отчаянно щурился и всматривался в лицо мужчины на полу, и Мори не без облегчения понял, что не только он страдает в попытках хоть что-нибудь вспомнить. — Прости, наверное, это будет звучать странно… Мы тебя похитили? — на такой вопрос доктора Нацумэ демонстративно-тяжко вздохнул и поднял упавший стул, сел на него, опёрся грузно на трость да умолк, решив понаблюдать. — Что? В-вы что, не помните?! — На самом деле, нет. Явно оскорблённый пленник кое-как повернул голову к Нацумэ и обиженно воскликнул: — Они меня чуть не убили вчера, а теперь даже не помнят! — Ага, значит, появление пулевых отверстий в стенах установили… Молодой человек, не кричите, — приторно-спокойный тон Наставника напрягал больше, чем когда он отчитывал их, что малых детей, — расскажите, кто Вы и что произошло. — Я из П-портовой Мафии, — начал пленник, попытавшись перевернуться и сесть на колени, но после одного случайного падения лицом в пол он кое-как лёг на бок, да так на нём и остался, — явился вчера к г-господину Мори, чтоб собрать информацию, а там… А там — Фукудзава, лучший правительственный убийца, который портил нервы Боссу уже не первый год, методично выполняя заказы на устранение его подчинённых, как-то больно подозрительно нависает над их главным информатором, и хрен его знает… — Что вы делали? — Сосэки медленно поднял на нерадивых учеников голову, на что Огай только пожал плечами: — Пили. — Нажрались, — честно добавил Юкичи. — Как свиньи! — нерешительно буркнул агент, тут же стыдливо притихнув, когда на него синхронно глянула вся троица, — А ещё они, кажется… Фукудзава глянул круглыми глазами на доктора, переведя их общение в статус паравербального: «Мы вчера что, учинили что-то постыдное?» «Нет, — прочитал он во взгляде напарника, — должно быть, он не так понял…» — Так, этот разговор отложим на потом, — Нацумэ наконец снял котелок, но не из соображений приличия, а чтобы обмахнуться им на манер веера, — Никакой жизни с вами нет, ребята… — Учитель, не нервничайте так, хотите, я Вам валерьянки налью… — Налей. Ожидающий быть бесславно заколотым тростью Наставника за такие шутки, Мори удивлённо вскинул бровь, завис на полсекунды, точно убеждаясь в том, что его сейчас не прибьют, и полез в аптечный шкаф, ища среди баночек заветное успокоительное. К своему ужасу, он его не нашёл и повернулся к Фукудзаве. Начался театр мимического искусства: доктор точно помнит, что они вчера пытались провести эксперимент на уличном коте, а вот куда потом её дели — история умалчивает. Юкичи пожимает плечами и медленно подходит к напарнику, чтоб шепнуть, пока Нацумэ не слышит, занятый разматыванием мафиозной гусеницы: — Мори, — шепнул он, — тащи валерьянку, или нам крышка. В ответ Огай тоже истерично зашептал: — Куда ты её вчера дел?! — Я?! — А кто кота циррозом обеспечивал? — Хватит там шипеть, — прервал их спор Наставник и наклонился за лежащим у его ног бутыльком, даже не совсем пустым, — змеи подколодные. Доктор незаметно пихнул самурая локтем и забрал банку, виновато улыбаясь. Сперва он капнул немного уже развязанному агенту, а после, когда очередь дошла до Сосэки, даже не успел заметить, как бутылёк выхватили из его рук с рассерженным: — Дай сюда, — и отпил прямо из пузырька. Когда подозрительно подобревший и странновато улыбающийся Нацумэ, не забыв пригрозить ученикам божьей карой, увёл агента из больницы, они наконец смогли вдоволь наесться аспирину. После этого случая Фукудзава и Мори, зная, что сегодня они планируют уничтожить немалую такую часть алкогольного арсенала чьего-то винного шкафа, оставляли телефоны, ключи от машины и квартир в сейфе, а место проведения алкоголического мероприятия закрывалось на ключ, который наутро приходилось долго и скрупулёзно искать под всеми коврами, в банках и вазах, чтоб узнать, куда они швырнули его на этот раз. Из воспоминания Мори выдёргивает храп Фукудзавы, раздавшийся над самым ухом. От неожиданности Огай вздрагивает, от того, что он вздрагивает, просыпается Юкичи. В довершение цепной реакции, оба синхронно зевнули. — Мы либо спим, — Мори загадочно улыбнулся и приобнял самурая, — либо бодримся. В глазах Фукудзавы заплясали хитрые искорки: — Неужели пойдёшь кофе делать? Огай снова сдул упавшие ему на глаза седые волосы: — Многоуважаемый Фукудзава. — Когда ты говоришь таким тоном со мной наедине, это значит, что сейчас случится что-то ужасное. — Ужасного — ничего, — мафиози потягивается и тянет руки к молочно-белым волосам, — всего лишь хочу видеть Ваше лицо полностью. Самурай ловко увернулся от тянущихся к нему загребущих рук: — Даже не думай. Мне хватило этого надругательства в прошлый раз. — Надругательства? А ты не помнишь, как в прошлый раз мы так уснули, и твои, пардон, патлы, не давали мне дышать? Я подозревал у себя начинающуюся астму! — Мори. — Я не собираюсь ещё месяц кашлять твоими волосами, не упрямься, — Огай убирает пряди со лба недовольно вздохнувшего самурая, — если ты хочешь, чтоб я был похож на кота, я согласен даже переодеться. Представив Огая с кошачьими ушами и пушистым хвостом, Фукудзава кашлянул, сдержав смех, и продолжил терпеть ту пытку, которой его сейчас подвергал мафиози: тщательному, на грани мании, расчёсыванию спутанных волос пальцами. — Мне не нравится. — Брось, Юкичи, в этот раз обещаю не вязать тебе банты. — Я хотел об этом забыть. — Ладно тебе, смотрелся довольно мило. — Договоришься сейчас. Руки бывшего доктора невесомо скользнули по линии челюсти страдальца, заставив отвлечься от ворчания. Вкрадчивый голос раздался над самым ухом: — А то что? — Повяжу на шею бант. — Решил всё же сделать из меня кота? Фукудзава прикусил губу, невольно вспомнив эпизод, который окончательно закреплял в голове Мори образ своего телохранителя, как с виду грозного, а на деле простого, даже доброго, человека: они тогда были знакомы порядка месяца, сидели в кабинете Огая и оба страдали от скуки. Мори заполнял медкарту, самурай сосредоточенно сверлил взглядом его спину. Пару раз доктор оборачивался, задерживал взгляд на невозмутимом лице Фукудзавы, не находил никаких эмоций и вновь отворачивался. Один раз он даже поймал себя на мысли, что то, может, зрение у него прохудилось, и он кипу вещей принимает за напарника? Юкичи-то от статуи вообще мало чем отличался — Мори даже иногда пульс ему прощупывал, чем вызывал у Серебряного Волка недовольное фырканье. Через пару минут полное отсутствие каких-то потугов к жизнедеятельности Огаю изрядно надоело, и он спросил, не обернувшись: — Я не хочу показаться грубым, но неужели у Вас нет никакого хобби? — Зачем мне хобби? — отмерло удивительно быстро каменное изваяние. — Занимать чем-то свободное время. — Я трачу его на размышления. — О, так Вы великий мыслитель, — Мори заглянул в блокнот, лежащий подле него, чтоб напомнить себе, в котором часу должен заказать партию лекарств, — и чем же заняты Ваши мысли, если не секрет? «В основном — тобой». — Много чем, — самурай стремительно переводит тему, — ты записываешь планы в блокнот? — Так-то сейчас я вожусь с медкартой, но вообще само собой, чтоб ничего не забыть. А у Вас что, не прописан распорядок дня? — Я его помн… О, чёрт! Фукудзава вскочил, аки ужаленный, и шмыгнул на улицу, не сказав боле ни слова. Мори смог бороться с любопытством ровно семь секунд, а потом встал, прошёл тихо до дверей, осторожно выглянул за угол и увидел напарника, сидящего на корточках с выражением полного сосредоточения на лице. В руке, которую он вытянул перед собой — вяленая рыба. Огай встретился взглядом с не решающимся подойти к Юкичи котом, понял, что степеньДа твою ж мать.
Чуя тут же припадает к стене, пытаясь не выдать себе сейчас усерднее, чем когда был уверен, что Мафия вот-вот останется без Босса. Не произнеся ни слова, рыжий схватил Элис за руку и быстро скрылся с ней из поля зрения, как можно тише закрыв за собой дверь. «Сколько ж можно, в самом деле, — бубнел про себя Накахара, утаскивая протестующую девочку к лифту, — не мальчик уже, только после болезни, ну какого хер… Ну, впрочем, какого хера, я знаю». — Ну и куда мы опять идём? — вырвала мафиози из тревожных мыслей уставшая девочка. — Босс сейчас занят, — нервно отмазался Чуя, — мы ещё погуляем. — Чу-у-уя, но я хочу к Ринтаро! — Нет, Элис, — рыжий, воровато озирнувшись, затолкал девочку в лифт, — Босс ещё занят. — Для меня время найдёт. — Хочешь, я куплю торт и мы кое-куда съездим? — Если не домой, то не хочу! — Блядь. — А я Ринтаро расскажу, что ты при мне ругаешься… — девочка загадочно улыбнулась и спрятала руки за спину, удовлетворённо наблюдая за тем, как Чуя аж присел с перепугу, — Если только… — Если только что? — Если без секретов расскажешь мне, почему мы резко повернули назад. Чуя сделал глубокий вдох: — Элис, — начал он серьёзным тоном, когда они уже выходили из лифта, — ты знаешь, откуда берутся дети? — Ну знаю. — Так вот… — Накахару познания девочки не смутили, ведь в попытках придумать продолжение объяснений, понял, какую глупость сморозил, и теперь, когда на попятную отступать было уже поздно, он стал вертеться: — Так вот у Босса… У него их не будет! — Что? «И впрямь — что? — рыжий мысленно отвесил себе сочную оплеуху, — Ты совсем идиот, твою мать, Чуя?!» — Элис, в общем, — он нервно закусил щёку, — так бывает, что люди, которые живут друг вместе с другом, не всегда мальчик и дев… — А-а-а, — протянула Элис саркастично, — так ты думаешь, я не знаю, с кем он там? Чуя, ты дурак! Мафиози стоял и тупо глядел на девочку с минуту, прежде чем смог тихо спросить: — Так ты всё знала? — Боже, Чуя, — Элис закрыла недовольное лицо ладошкой, — как по-твоему я могу что-то не знать про Ринтаро? «Действительно, Чуя, — почему-то эта мысль в голове рыжего пронеслась голосом Дазая, — дети, ещё и ненастоящие — явно не твоя стезя». — А причём тут твой вопрос про детей? — Забудь. — Ну скажи, Чуя! — Хочешь, я отведу тебя к Дазаю, а ты перестанешь меня об этом спрашивать? — А я буду завязывать ему бантики из бинтов? — Конечно же! — рыжий злорадно ухмыльнулся, — И сделаешь ему причёску, как у принцессы, которую мы сегодня видели. Женщина-аниматор с внушительной конструкцией на голове, что сегодня так впечатлила Элис и о которой вдруг вспомнил Накахара, встречала их у входа на карусель, старательно мило улыбающаяся, несмотря на адовую боль в шее: гомункул из канекалона, цветастых лент и стразов, который, похоже, прибили к её голове гвоздями для верности, она явно тайно мечтала сжечь к чёртовой матери, а прах развеять по ветру. И так как недавно самоубийца проиграл Чуе в покер на желание… «Пиздец тебе, Скумбрия. Карточный долг — это святое». — Осаму, — подавляя зловещие ноты, сказал рыжий в телефон, — где бы тебя ни носило — бросай всё и дуй ко мне домой. — О-о-о, решил наконец пригласить меня на свида… — Я с Элис. Повисло недолгое молчание. — Я угадаю: Мори с ней никуда не пошёл, потому что сослался на плохое самочувствие? — Угу. Директор тоже? — Бинго! — Дазай шепнул Чуе, чтоб он подождал секундочку и прикрыл микрофон на телефоне ладонью, но Накахара всё равно вдоволь насладился криками Куникиды, который только что узнал, что напарник уходит. Прям с места преступления. — Алло, ты ещё тут? — А где мне ещё быть? Осаму пропускает колкость мимо ушей: — Если потеряешь девочку где-то по дороге — открою твоё вино. — Не смей меня шантажировать, сучёнок! — Я всего лишь предложил! — Чу-у-уя, — заканючила Элис, — я тоже хочу вино! — Ты ещё маленькая! — И ты ещё здесь! — крикнул Дазай в трубку.***
— По-моему, я что-то слышал. Мафиози оглянулся на дверной проём: — Я лично слышал, что дверь уже закрыли. — То есть ты всё это время… Мори широко улыбнулся, заправив за ухо выбившуюся белую прядь: — Как ты однажды сказал, наносил детям психологическую травму. — Ты… — Юкичи нахмурился, пытаясь подобрать ругательство, да так и умолк, укоризненно глядя в искрящиеся глаза напротив. — Чего молчишь? — Думаю, назвать тебя сумасбродом или извращенцем. О, погоди, знаю — ты сумасброд-извращенец. — А ты прожил не так уж и долго, но уже ворчливый старый дед, и ничего, живу же как-то. На Мори посмотрели так, будто он только что совершенно бессовестно испортил своей саркастичностью милый момент, и прошептали зловеще: — Когда-нибудь я тебя придушу. — Где шарф, ты знаешь… Самурай не сдаётся: — Я сейчас откушу тебе ухо. — Ладно-ладно, многоуважаемый Серебряный Волк, только грызите нежнее. — Нарываешься? — Что Вы, — он совершенно похотливо облизнулся, — просто я тоже Вас люблю.