Танцы

Чжан Цилин уже битый час мерил шагами комнату, буравя нечитаемым взглядом пол. Даже Панцзы, обычно настойчивый, растерял весь свой запал и ретировался в свою часть дома, бурча себе под нос отчётливо слышимое: «Идиоты, я же просто пошутил…» Пошутил-то он, пошутил, но У Се все равно взъелся, выпуская наружу свою ревнивую сущность, хлопнув дверью на прощанье, прежде чем скрыться в неизвестном направлении в ночи. И Чжан бы, конечно, ринулся за ним, но… Но. Во-первых, накал страстей пришелся на момент уже после самого действа, когда казалось все всё давно забыли, а оказалось, что нет. У Се весь вечер после ужина, что, кстати, купил Цилин, ходил мрачнее тучи, а ближе к ночи его взорвало. А во-вторых, у Цилина было плохо с причинно-следственными связями, когда дело касалось У Се. Он периодически не понимал, где заканчивается та самая пресловутая ирония и начинается ревность. Что греха таить — они оба были хороши. Старшего Чжана до скрежета зубов раздражала эта Бай с ее влюбленностью, и, как следствие, У Се, который не видел в чувствах девчушки ничего противоестественного — так детская романтизация взрослого мужчины, тоже. Зато Цилин видел, и видел очень хорошо. Но сделать ничего не мог, не убивать же юную девушку из-за собственной ревности? Но хотелось жутко. Но он же джентльмен, а джентльмены барышень не бьют, даже если сильно руки чешутся. Особенно когда эта Бай постоянно крутится рядом, периодически намекая У Се, что она уже большая девочка и все-то ей можно. В эти моменты У Се снисходительно улыбался, переводя тему, а Цилин злился. Не показывал, правда, но бесился конкретно. Ну и, естественно, Панцзы, что вечно крутится поблизости и подьебывает его, мол, смотри, уведут твою женушку, станет он муженьком, а уж дело за дядей Эрбаем не заржавеет, он быстро свадебку-то организует. Тем более третий дядя спит и видит, как его У Се женится на молоденькой и хорошенькой. В один из таких моментов все и началось. Цилин не выдержал, смылся под шумок из дома, наткнувшись среди улочек на эти танцы. Он, конечно, не танцевал, тут, к своему стыду, Чжан вынужден признаться, что на танцевальной площадке неуловимый ниндзя хуже, чем корова на льду, но музыка успокаивала, а цикличные движения действовали как бальзам на душу. В итоге, привычка смываться на данное мероприятие выработалась стойкая. Кто же знал, что Панцзы такое выкинет. «И этот!» Цилин фыркнул, ударяя носком ноги ни в чем не повинную ножку стула. Он настолько пропал в своих мыслях, что пропустил момент возвращения, опомнившись лишь когда двери в комнате захлопнулись. У Се умел эффектно появляться. Кажется, прогулка по вечернему городу не охладила пыл расхитителя, он, наоборот, только еще больше завелся. — Ты! У Се едва сдерживался, дабы хорошенько не вмазать одному ниндзя, плотно сжимая губы в тонкую полоску и угрожая тому указательным пальцем, делая так всякий раз, когда был сильно раздражен. — Что решил на старости лет переметнуться? Тихой семейной жизни возжелал? Может еще и деток на закате карьеры захотелось? Сяо Ге хотел возразить, даже почти с мыслями собрался, что все время так и норовили сбежать, но тут его снова прервали. — Не позволю, так и знай! Ты мой. Я тебя кастрирую, опомнившийся к старости Дон Жуан! И твои причиндалы этой вертихвостке в красном конверте отправлю! Момент появления у Цилина вертихвостки сам Цилин пропустил, а если точнее, его и не было, он скорее был у У Се в голове, но кто же будет спорить с младшим господином когда тот в запале?  — Посмотрите на него, ищет он деву на роль Госпожи Чжан! И опять Цилин хотел бы ответить, но У Се буквально растворился в воздухе, так же громко покидая комнату, громыхнув дверьми так, что, кажется, по стене пошла трещина. В этот раз правда Чжан не стал задумываться над правильными словами, а просто двинулся следом, нагоняя ревнивца где-то около входа в прихожую, нападая сзади и крепко обнимая, уткнувшись носом в макушку, от чего У Се замер на полшаге, останавливаясь. — Только ты. Бессвязный набор слов, но так хорошо понятный им обоим, и У Се расслабляется, в одно мгновение растеряв весь свой запал, что кружил в нем последнюю пару часов. Они были вместе уже почти двадцать лет, и Цилин почти научился говорить предложения, ну как, связывать в разговоре между собой более трёх слов и даже подшучивать в тему. Все это было заслугой Панцзы, что болтал не умолкая, и У Се, что все время пытался втянуть в эти разговоры самого Цилина. И в какой-то степени им удалось сделать из него человека, что периодически вступает в беседу, а не просто отмалчивается с видом — «я и без вас все знаю». Но вот в плане выражений своих чувств… С этим у Цилина было плохо от слова совсем. У них так бы все и осталось в радиусе передружбы и недоотношений, если бы У Се в свое время не зажал его в темном коридоре, ибо Панцзы со своими подьебами, что они, как влюбленная парочка, что никак не решатся, набил оскомину. Вот он и решился, целуя страстно, с напором не терпящего возражений и, в принципе, каких-либо инструкций. Такого У Се он не знал, такой У Се его тянул к себе ещё сильнее, без возможности ослабнуть притяжению. — Для меня есть только ты. Всегда. Так правильно, так вовремя. Нежность в словах растекалась по телу, успокаивая разбушевавшееся сердце и вновь заводя его, заставляя бешено стучать. — Я знаю. Так тихо, что, казалось, он это не сказал, просто подумал, но разве неуловимый ниндзя мог не услышать, не понять? Чуть обветренными губами касаясь мягкой кожи, вдыхая лёгкий аромат чая на чужой шее, вжимая в себя ещё крепче, заставляя шумно вздохнуть расхитителя, что откинул голову на родное плечо, заводя руку назад, на ощупь находя чужие волосы, вплетаясь в них пальцами. — Давай не здесь, вдруг Мэй увидит. Голос У Се звучал сипло, ясность мысли стиралась, но он хорошо помнил — девочка сегодня осталась ночевать у них. Близились выходные, а Панцзы очень ревностно относился к своим обязанностям названного папы. Цилин кивнул, так и не разомкнув объятий, уводя расхитителя в сторону своего дома, толкнув в первую попавшуюся комнату и окуная их обоих в темноту ночи. Дверь следом неслышно закрылась, а сам У Се был прижат к ней, чувствуя, как под водолазку забираются чужие, длинные до неприличия, пальцы, оглаживая и оставляя после себя россыпь мурашек по телу. Сам Усе в долгу не остался, стягивая с него свитшот, наклоняясь, чертя языком дорожку от плеча к соску и прихватывая тот зубами, от чего Чжан выгнулся, глухо застонав. Татуировка уже давно расползлась по разгоряченному телу яркими узорами.