Грустное прощание / And Farewell Goes Out Sighing

- Который час? - На десять минут позже, чем когда ты спрашивал последний раз, отец. - Это мне ни о чем не говорит. Тогда я тоже не знал. - Да, думаю, что нет. Планируешь где-нибудь поужинать? Он разворачивает газету и находит раздел "Финансы" в надежде, что графики и статистика увлекут его и помогут сохранить бодрость и мир с отцом на несколько минут дольше. - Ты бы включил настольную лампу, глаза испортишь. - Хм, слишком поздно. Я всегда буду щуриться. - Где Мэри? Опаздывает? На нее не похоже. - Она не опаздывает, отец. Это твои часы по обыкновению спешат на двадцать минут. Она придет, как обычно, пол-одиннадцатого. Все медсестры звались "Мэри". Он уже перестал напоминать отцу, что вечером приходит Дебра. - Тебе не пора домой? - Нет. Я не против посидеть тут и насладиться твоей компанией. - Я хочу побыть один. Давай, иди домой. Уже поздно. - Прости. Не сдвинусь с места. - Ну, как хочешь. Передай мне газету. - Какие рубрики тебя интересуют? - Страничка моды. А ты как думаешь? - Знаешь, папа, эта газета лежала у тебя на столике целый день, и ты только сейчас решил проверить, что о тебе пишут? - Кто оплачивает подписку, мальчик мой? Он вздохнул, развернул газету и собрался уже оторвать половину. - Мистер Кэпвелл? - Да, - отвечают оба, хотя он знает, что медсестра обращается только к нему. - Простите, я рано. Я поменяю вашему отцу капельницу? - Да, пожалуйста. После этого я бы сдал смену. - Конечно. Сейчас принесу поднос. - Спасибо, Дебра. - Что она собирается делать с моей капельницей? - Вытащить ее, я думаю. Ты опять начинаешь. Взгляд упал на трубки, которые закачивали и выкачивали жидкости из его старика. - Мейсон! - Что? - Почему я все еще здесь? - Ты имеешь в виду на этой кровати или на этом свете? - Не смешно. Конечно, в этой кровати, идиот. - Веди себя прилично, отец. А то не буду опять сидеть с тобой, когда уже давно пора в постель. Старик ненадолго затихает. Он откидывается на подушки, которые поддерживают его старое высохшее тело, и закрывает глаза. Может быть, он сожалеет, может быть, копит пар. - Я сказал тебе идти домой. К этой своей жене в эту свою смехотворно маленькую конуру, которую ты называешь домом. Сколько я тебе говорил продать его и купить что-нибудь более подходящее для твоей семьи. А, все-таки копил пар. - Я бы с удовольствием, но, вот проблема, я его уже продал. Глаза отца удивленно раскрываются. - Продал? И сколько ты выручил? - Достаточно. - Нет, скажи мне. - Я тебе сказал, я его продал по хорошей рыночной цене. - Ты не хочешь обсуждать со мной свои финансы? - Зачем бы? Ты мне скажешь, что я должен был выручить больше. Выдоить покупателя и все такое. Мне не интересны эти разговоры. - Хорошо, а какие интересны? - О чем-нибудь другом. Ситкомы по телевизору, мировая экономика, черные дыры, щенки, что угодно. - А твоя жена? Ее тоже цена устроила? Он на это не купится. Иногда нужно просто проигнорировать. - Ты теперь не хочешь говорить о ней, да? Это должно бы причинить боль, но он сейчас слишком устал, чтобы чувствовать что-либо. - Ну, что ты натворил на этот раз? Вы опять поссорились? Теперь по какому поводу? Она тебя достала своей опекой, как курица-наседка, или ты ее своим ослиным упрямством? Черт побери. Только не сегодня. - Ничего не случилось, отец. Я не хочу сейчас говорить о Джулии. - Поэтому ты и не хочешь идти домой, а? Ты опять все испортил? Он встает и бросает газету на отцовскую кровать. - С меня хватит. Я позову медсестру. Доброй ночи. Он направляется к двери, открывает ее и видит, что Дебра уже на подходе. Слава Богу. Еще десять минут с отцом, и ночью он не заснет. - Мейсон, я задал тебе вопрос! Он останавливается в дверях. Дебра слышит крик. И, разумеется, видит, как он устал. Медсестры всегда видят. - Хотите, я дам Вашему отцу успокоительное? - Да, пожалуйста. Разбудите меня, если возникнут проблемы. - Конечно. Спокойной ночи, мистер Кэпвелл. - Мейсон! Он резко разворачивается, в то время как медсестра проходит мимо него в комнату. - Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, отец? Что я потерял ее, потому что опять накосячил? Тебе нравится эта версия? Глаза отца затуманивает сомнение. - О чем ты говоришь? Я спросил, что со мной не так, почему здесь медсестра? Он не отвечает. Отец выглядит намного старше своих восьмидесяти шести и ужасно слабым. - Мейсон… - это уже звучит, как мольба, когда медсестра берет его руку, покрытую белыми пластырями и синяками. - С тобой все хорошо, папа. Пустяки. Ему недалеко добираться до своей постели - всего несколько шагов через холл. Привычная обстановка, стены, картины, развешанные на них. Знакомые простыни. Ему в кои-то веки за последнее время, можно сказать, почти что уютно. Ровно до того момента, как он вспоминает, что остальные комнаты пусты. Здесь он может отдохнуть, иногда даже неплохо, если отец спит всю ночь. Эту ночь должен спать. Он раздевается, выключает свет и ложится в кровать. Бледная луна только еще поднимается над деревьями. Ему бы хотелось, чтобы было совсем темно, тогда он мог бы вообразить, что она здесь, что ее голова лежит рядом на подушке. Иногда это Мэри, иногда Джулия. Вот чего ему больше всего не хватает - компании, когда он спит. Дыхания. Сегодня он закрывает глаза и что есть сил прислушивается, пытаясь вообразить звук, который ни от одной из них уже не услышит. - Мейсон, я хочу выйти из этой комнаты. - О, ты тоже? - Сейчас. Сегодня. Позови медсестру. Где мое кресло? Я хочу на воздух. Птицы поют за окном. - Когда это ты заинтересовался птичками, отец? - Тебе нравится держать меня пленником в моем собственном доме, правда? - Испытываю безграничную радость. - Я серьезно. Позови медсестру! Еще и часа не прошло с завтрака, который он обычно съедал у постели отца, ожидая, пока тот проснется и можно будет определить степень ясности его сознания. Этим утром он проницателен, как черт. Какая удача, он хочет выйти из комнаты сегодня. А он как раз надеялся соединить старика с Келли, которая звонит уже который день. - Как папочка? - Без изменений. - Мейсон, скажи правду, может быть, мне прилететь в выходные? - Не стоит, побереги свои бонусные мили. - Тебе надо отдохнуть, Мейсон. - Я в порядке. - Не похоже. Это не честно, что папа заставил тебя. Мы должны все по очереди приглядывать за ним. - Он не хочет, чтобы вы волновались. Кроме того, он в порядке. - Он не в порядке, Мейсон. - Окей, он цепляется за жизнь. Все еще держит голову над водой. - Я скоро приеду. - Келли, он этого не хочет. Он вам говорил. Он не хочет, чтобы ты, Тед или Брендон видели его таким. - Это же не грипп, Мейсон. Ему не станет лучше. - Я знаю. - Я приеду. - Знаю… скоро. Разговоры с Тедом отличаются не слишком, он чуть более безразличен и, похоже, по-братски виновато сочувствует Мейсону из-за того, что, когда пришло время тянуть соломинки, ему досталась короткая. Однако сам Мейсон всегда знал, что так и будет. И, когда он честен с самим собой, он признает, что поэтому и остался в Санта-Барбаре. И еще потому, что все еще не был готов попрощаться с Джулией. В итоге, чтобы спустить отца с лестницы, понадобилось две медсестры, инвалидное кресло и регулировщик (она же экономка Нелл). Ладно, они осилили половину лестницы. Это было уже чересчур для старых костей, и после долгих пререканий старик соизволил разрешить сыну остаток пути нести его на руках. Повезло его собственной стареющей спине, что отец теперь весил совсем немного. - Какая прекрасная магнолия, мой мальчик! Под ней мы устраивали дни рождения, помнишь? - Помню. Уже вовсю весна, и все в цвету. Он катит кресло по каменным плитам, ощущая спиной солнечное тепло. Устраивает кресло с отцом под деревом и снимает пиджак. - И пятый день рождения Иден тоже праздновали здесь. Роза накрыла стол прямо под ветвями. Тогда пахло так же чудесно, как сейчас. Были пони и жонглер, ты помнишь? - Конечно. А еще были пятна на его брюках, когда Ченнинг, несший кусок торта, толкнул его на землю. Розовый торт. Отвратительно. Пара ложек не стоили выволочки за испорченный костюм. - Я купил ей серебристый велосипед. Со колокольчиками и рожком. О, как он ей понравился! Она даже настояла, чтобы его поставили в ее комнату на ночь, помнишь? Он вглядывается в глаза отца. Сегодня они ясные. Это хорошо, можно расслабиться. Не придется напоминать ему. Сегодня отец помнит, что Иден умерла. - Да, я помню. Еще я помню, как Тед убежал и потерялся. Отец смеется. Тогда ему было не до смеха. - Правильно, Минкс поймала его, застрявшим в кустарнике. У тебя хорошая память, Мейсон. - Ты старший, я рассчитываю, что ты будешь приглядывать за младшими. Ты разочаровал меня, Мейсон. А если бы Тедди вышел на дорогу? Или свалился в бассейн Локриджей? Прекрасно. - Знаешь, чего я хочу Мейсон? - Чего? Выкладывай, отец. - Шато Бриан и картофель по-парижски под беарнским соусом. - Не думаю, что это доставят на дом. Кроме того, если я не ошибаюсь, Нелл уже приготовила для тебя здоровый ланч. Там пудинг из зеленых яблок. Отец сдает им обоим по одиннадцать карт из двойной колоды. - Вот чем ты позволяешь им кормить меня! Неудивительно, что я умираю. Не наблюдал тебя в очереди за желатином. - Я съел доставку из индийского ресторана в своей комнате. Не хотел испортить тебе аппетит, наслаждаясь паниром в твоем присутствии. - Какая забота, сынок! И о себе не забываешь! - Ну, мой желудок пока не похож на сморщенную грушу. - Скорее всего нет, а вот твоя печень… Мейсон берет в руки карты. Черт, джокера нет как нет. Ему никогда не выпадает джокер, если карты сдает отец. - Уже говорил тебе, я бросил пить много лет назад. - Ну-ну, уговаривай себя. Ему приходилось. В этом вся правда. Почти так же часто, как напоминать отцу. А говорят, что дальше становится легче. - Так, мы играем в карты или предпочитаешь бросаться оскорблениями? Я сегодня не гожусь для многозадачности. - Все, что я хочу сказать, ты иногда мог бы стащить для меня что-нибудь съедобное. Мог бы для меня это сделать. - Не думал, что у тебя все еще такой аппетит. Мой ход? - Милости прошу. Он берет карту из колоды. Красный король. Начало ничего. Может, в этом раунде повезет. Сбрасывает пятерку. Способность отца держать в уме всю колоду, приберегать свои карты до самого сокрушительного разгрома в финале просто выводит из себя. Назовите это шестым чувством или магией вуду, но эти скрюченные пальцы и спутанное сознание все еще легко одолевали его в Канасту. - Не смотри так самодовольно, Мейсон. Ты же знаешь, тебе меня не обыграть. - Всего два раунда, а ты уже уверен? - Да, знаю по опыту. Как в бизнесе, так и в картах, важно, с чего ты начинаешь. - Если там сплошные джокеры, да? - Тебе никогда не давалась эта игра, мой мальчик. - Нет. Никогда не был силен в картах. - Не был. Вот Ченнинг – тот был акулой. Техасский холдем, Джин, Канаста, он мог всех нас уделать. - Думаю, мог бы. - Знаешь, жаль, что его здесь нет. Много бы я отдал, чтобы помериться с ним сейчас. Чувствую, сегодня я счастливчик. - Я бы почувствовал себя счастливчиком, будь он здесь. - Чего это? - Ничего, отец. Беру твою десятку. Ему не заснуть, поэтому вместо этого он идет на пляж. Он знает место, где старый забор между домами погнут, и это позволяет ему зайти на частную территорию. Ночь темная, только грохочущие волны чуть светятся фиолетовым. Ветра почти нет, и песок еще теплый. Он доходит до поваленного дерева, которое все еще на своем месте, полускрытое песком. Это его место, и он устраивается поудобнее в своем укрытии. Время от времени он даже засыпает здесь, но ни разу никто не попросил его убраться. Ему кажется, новые владельцы понимают. Он начинает рассказывать вслух. - О, это была славная ночь в поместье Кепвеллов. Отец все еще грязно играет в карты и во все остальное. Иногда мне кажется, он специально выводит меня из себя. Хотя, чего я ожидал? Я же знал, что рано или поздно, мне выпадет эта козырная карта. Он не мог покинуть эту земную юдоль, не запустив в меня парой ржавых кинжалов напоследок. Остальных членов семейства он от этого избавил. Но я, я так полагаю, был взращен специально для этой задачи, так? Почему-то это заставило его улыбнуться. - Что еще сказать… вернувшись в лоно. Никогда не думал, что опять буду спать в своей старой постели, а вот оно. Как будто мне опять двенадцать. Слишком похоже на то, что мне опять двенадцать. Хотя ничего такого. Это все быть Кэпвеллом… мы никогда не можем по-настоящему уйти из дома. Волны плещут и сияют в ответ. - Я все еще злюсь, Джулия. Хотел бы не злиться. Хотел бы больше не переживать из-за этого, часть меня, может быть, и не переживает. Но он мой отец. Его слова все еще кусают, хотя уже и не должны бы. Я мог бы оказать себе услугу и просто перестать его слушать, но разве у меня есть выбор? Полагаю, ты бы сказала, что есть. Но как? Ему нужна компания. А может быть, наоборот, мне. Он обдумывает эту мысль и представляет выражение ее лица, как она смотрит на него, ласковые карие глаза полны сочувствия. - Да, наверное, в этом вся соль. Я все еще хватаюсь за причины остаться. Легкий ветер сдувает песок вокруг его ног. Она все еще может быть здесь – прах занесенный обратно из моря. - Я должен был жениться на тебе Джулия, как только мне представилась такая возможность. Я бы тогда выторговал себе чуть больше дней рядом с тобой. Это как делать заначку на черный день. Я бы использовал немного прямо сейчас, и тратил бы очень мудро. Я не загадывал далеко вперед. Всегда впереди был другой день, другое место... Он поворачивает голову и на берегу над собой видит тусклый свет в окнах их бывшей гостиной. Он надеется, что пара, купившая дом, будет здесь счастлива. Они были. Все трое. Большую часть времени. Он бы очень хотел еще разок войти в эту дверь и обнаружить на диване приготовленные для него одеяло и подушку. - Мейсон, окажи мне услугу. - Ммм...? - Оторвись от книги и послушай старика. - Что такое? - Я сказал, отложи книгу и встань на минуту. Я хочу кое о чем тебя попросить. Мейсон откладывает книгу. - Что там такого чертовски интересного? Ты целый день в ней торчишь? - Ты будешь гордиться мною, отец. Я учусь. - Учишься? Для чего? - Чтобы работать в баре. Отец погрозил ему пальцем. - Хорошая попытка. Думаешь, можешь меня обмануть? Может, я уже и не держу руку на пульсе, но все еще знаю, что ты практикующий юрист уже больше двадцати лет. - Не за пределами Калифорнии. - Что это должно означать? - Не обращай внимания. Что за услуга, отец? Старик указывает на полку над кроватью, где хранятся различные предметы старины. - Там, наверху, дай мне фляжку - Зачем? - А ты как думаешь? - Пытаешься ускорить свой конец, папа? - Всего лишь хочу отметить. - Что? Твою надвигающуюся кончину? Это несколько мрачновато даже для тебя. - О, замолчи, Мейсон, и дай мне фляжку. - Которую? - Серебряную. - Они все такие. Будь конкретнее. - Иногда мне кажется, что тебя послали на землю, только чтобы меня испытывать мое терпение. - Хорошо, сниму, до которой дотянусь. Мейсон влезает на стул и снимает фляжку эпохи Людовика XIV. Она наполовину наполнена. Отец доволен. - Хорошо, теперь принеси нам два стакана. - Принесу тебе один. - Избавь меня от лекций, Мейсон. Всего один глоток. Не вскакивай на свою лошадку и не ябедничай медсестрам. - Прости, отец. Не могу присоединиться. Я дал обещание. - Кому? - Женщине. - Прекрасно. Отказывать мне на смертном одре. Думаю, это не должно меня удивлять. Может быть, последняя выпивка в моей жизни. - Вот так так! Мрачный жнец заглянул сегодня и оставил визитную карточку? Не знал, что большое событие запланировано на сегодня. Надел бы смокинг. Отец с шумом ставит фляжку на прикроватный столик. - Черт возьми, Мейсон! Ты как будто получаешь удовольствие! - Напротив, отец. Я разделю с тобой пару сигар, сойдет за грех? На лице отца появляется улыбка. - В кабинете прекрасная коробка кубинских. И захвати карточный столик. Пальцы отца слишком скрючены, чтобы вскрыть упаковку, так что концы сигары обрезает Мейсон, поджигает и отдает ему, потом берется за свою. Скоро полумрак комнаты заполняется сигарным дымом. Мейсон открывает окно, чтобы не сработала сигнализация и не учуяла домработница. Отец делает всего пару затяжек за час, хотя его легкие все еще в порядке. - Напомни мне, что мне нужно позвонить Джеку по поводу слияния Дэвидсона и Харбингера. Нам надо в этом поучаствовать. Мейсон кивает и набирает полные легкие дыма, ходит пиковой дамой, выдувая колечки. Забавно. Хоть раз он, кажется, побеждает, а беседа очень вовремя зависла. - Да, вижу, вы оседлали меня со старой стервой. Как мило с твоей стороны, сынок. - Рад стараться, папа. - И скажи Иден, чтобы прекратила кататься на этом чертовом велосипеде по коридору. Это мешает мне сосредоточиться. - Попрошу Розу отправить ее с велосипедом на улицу. - Спасибо. А теперь перетасуй карты, чтобы я мог закопать тебя под червями. - Есть, сэр. К финальному раунду у Мейсона от табака болит голова. Сукин сын оторвался не меньше чем на пятьдесят очков - дважды сорвал куш совершенно случайно. Может быть, это он позволил ему. Старик тычет тлеющей сигарой в его сторону. - Кстати. Грэйвсон с семейством будут на открытии сезона в яхт-клубе Санта-Барбары в будущем месяце. Тебе надо позвонить им и попросить их дочь, Эмили, кажется, так ее зовут, составить тебе компанию. Она прекрасная юная леди. Вы прекрасно поладите, Мейсон. - Угу, займусь прямо сейчас. Грэйвсоны. Если память ему не изменяет, юной леди должно быть уже за пятьдесят. - Да уж займись! Я не позволю тебе напортачить в таком важном деле. Говорю тебе, я положил глаз на его яхту. "Эванжелина", 100 футов. Она прекрасна. И Софии она нравится. Думаю подарить ей на Рождество или на день рождения. Думаешь, она будет довольна? - Уверен, отец. - Мейсон, я серьезно по поводу приглашения этой юной леди. Это поможет нам заполучить яхту по хорошей цене. - Я бы обязательно послушался тебя, отец. Но, боюсь, я все еще влюблен в свою жену. Мейсон поднимает взгляд от карт из-за внезапно наступившей тишины. Отец пристально смотрит на него сквозь вьющийся дым. На его лице безошибочно читаются потрясение и жалость. - Я знаю, почему ты продал дом. - Прости? - Мне так жаль. Джулии больше нет, да, сынок? Чтобы успевать за переменой сцен этим вечером, нужна была программка. - Да, отец. Карты, которые отец держал в руке, рассыпаются по столу. На один ужасный миг Мейсону кажется, что старик сейчас заплачет. Момент проходит, и их взгляды встречаются снова. - Послушай, Мейсон. Знаю, ты все еще горюешь, но я хочу дать тебе совет, пока еще могу. Мейсон складывает карты и откидывается на стуле. Игра окончена. - Валяй. - Мужчина твоего возраста не должен быть один. В тебе еще много жизни. Не отказывайся от нее. Поверь мне, умирать в одиночестве - невеликая честь. - Причем здесь это? - Я знаю тебя, Мейсон. Знаю, как ты зализываешь раны. Ты отстраняешься, ты наказываешь себя, ты обвиняешь. - Ты ошибаешься. Я никого не обвиняю. Не в этот раз. - Ты обвиняешь себя. На этот раз он позволяет словам проникнуть внутрь. Они свинцом падают куда-то на дно живота. - Все, что я пытаюсь сказать, сынок, дай себе шанс вновь жить. Этот лимб, в который ты сам себя поместил, это нехорошо. Еще есть время. - Я себя никуда не помещал, отец. - Сколько прошло, два года? Больше? Мейсон тушит сигару и встает. Его охватывает изнеможение. Два года, три месяца и двадцать четыре дня. - Мейсон, не пытайся уйти от разговора. Послушай, что я говорю. - Я тебя слышу, отец. Но на этом все. Я не похож на тебя. У меня свои резоны. Есть предел любви в этом мире, а на мою долю выпало больше, чем мне было положено. Все. Конец. Я похоронил двух возлюбленных и не собираюсь искать третью. Это последний раз, когда я обсуждаю это, надеюсь, что ты запомнишь. Он идет к двери позвать медсестру. - Мейсон… Сынок… Мне жаль. Он оборачивается, и голос уже звучит ровно. - Все в порядке, отец. Давай просто пожелаем друг другу спокойной ночи. И спасибо за сигару. - Папочка? - Да, милая. Прости, я знаю, что поздно. - У тебя все хорошо? - Я в порядке. Просто… тяжелый день с отцом. Хотел услышать твой голос. - Мне жаль, папочка. Ему стало хуже? - Нет, по иронии, лучше. По крайней мере, в своем уме последние дни. Это приходит и уходит. То лучше, то хуже. - Хочешь, я приеду в Калифорнию? - Нет, все в порядке. Я должен был подумать о времени. У вас уже… Господи, в Нью-Йорке уже второй час ночи, да? - Ага, но я рада, что ты позвонил. Я по тебе скучаю. Мы с Дэвидом надеемся, что ты все еще обдумываешь переезд сюда. Куча судебных дел ждет тебя на Манхэттене. - Я знаю. Им придется еще немножко подождать. Твой дедушка никуда не спешит. Это все равно что ждать, когда высохнет краска. "Но надо лишь всегда быть наготове..." и все такое. - Не пичкай меня своим "Королем Лиром", папа. - Прости, плохая шутка. - Ты точно в порядке? Я могу взять билеты на уикэнд. - Нет, сиди дома и заботься о себе и о моей внучке, слышишь меня? - Пап, она сейчас не больше мячика. Я себя хорошо чувствую. Токсикоз уже прошел. Могу летать. - Калифорнию в это время года сильно переоценивают. - Я уверена, что она прекрасна. Ты бываешь на солнце? - О, мой надзиратель позволяет мне время от времени. Если я хорошо себя веду, могу пойти посмотреть океан. - Пап, ты же не ходишь к домику на пляже, правда? - К старому дому? Нет, зачем бы? - Папочка, не лги мне, пожалуйста. Думать не могу, что ты ходишь туда один. Тебе там слишком грустно. - Я не одинок, любимая. - Ты мне обещал. - Знаю. И держу обещание. - Хорошо. Я тебе верю. Ночуй сегодня под крышей, ладно? - Так и сделаю. Люблю тебя. - Я тебя тоже, папа. Часы ночной тишины текут, пока он, лежа в своей детской постели, слушает шум листьев за окном. Сон не придет, только воспоминания, некоторые такие же бессвязные и беспорядочные, как у отца: Саманта, делающая первые шаги по полу гостиной, рождественский венок, который он как-то прибил к входной двери, дождь, просачивающийся через оконные рамы в бурю, запах жарящегося на кухне бекона, его часы, тикающие в кабинете. "Не надо было продавать дом, Кепвелл," - это ее голос, что звучит в его голове. Иногда так ясно, что это причиняет боль. В мыслях он бредет по их общему дому, прикасается к спинкам стульев, лампам, скользит рукой по обоям. В спальне она, ждет его, растянувшись на постели, на ней - только улыбка. Окна открыты, и теплый морской ветер колышет занавески. Он идет к ней, и они ложатся рядом, соединяются губами, теплая кожа к коже, ее изгибы под его руками, ее тихие вскрики в его ухо, ее волосы ниспадают на его плечи. - Прости, Джулия, любовь моя. Мне пришлось. Лежать в нашей постели одному - это убивало меня. Он садится в кровати и протирает глаза. Бессмысленно делать вид, что он еще заснет. Встает и включает свет. Подходит к столу, открывает нижний ящик. Под папками лежит маленькая серебряная коробочка. Мейсон достает ее и кладет на стол. Внутри свернутая прядь волос, перевязанная красной ленточкой. Он касается мягкого завитка кончиком пальца. Он думал, что это будет подарок. Что-то, что он сохранит для нее, до того времени, как ей станет лучше и волосы начнут отрастать. Теперь, наверное, он сохранит это для их внучки, когда та подрастет. А пока пусть это побудет у него. Собирался совершить короткую прогулку, а обнаружил себя опять на пляже, бредущим в мелком прибое. - Отцу не становится лучше, Джулия. Не знаю, сколько ему еще осталось, или сколько еще осталось мне. Так что, если не возражаешь, буду приходить так часто, как смогу. Каким-то образом финишная линия жизни отца стала и его финишной чертой. Мейсон не знал, когда это определилось, быть может, годы тому назад, но мысль о том, что все близится к завершению, некоторым образом приводит его в панику, хоть он и не давал никаких обещаний. - Сегодня он помнил о тебе. Он не всегда помнит. Кажется, я встряхнул его память. Не помню точно, что я говорил... я просто разговариваю с ним. Как-то само выскочило – ничего запланированного или продуманного, это была правда. "Боюсь, я все еще влюблен в свою жену." Естественно, что он еще должен чувствовать? Он и не хотел чувствовать по-другому. И если в сутки час один случится, Когда бы не вздыхал я о тебе, Пусть небо мне пошлет, как святотатцу, Любую кару... - Думаю, продажа дома была первым шагом. Или это был самый главный шаг к… К чему-то еще, я полагаю. Или куда-то еще, выражаюсь яснее. Наша Сэм хочет, чтобы я перебрался на восток, поближе к ним и малышке, когда она родится. Думаю, это то, чего бы ты хотела, дорогая, так что я планирую так и поступить. Когда она лежала умирая в его объятьях, на кровати, которую он поставил перед окнами, чтобы она могла смотреть на море, она попросила его о трех вещах. Не спрашивать, почему. Не винить никого и не наказывать. И, наконец, не бояться того, что будет дальше. - Но, Джулия, я боюсь. Это… ужасает меня. Я не могу. Не буду. Не проси меня. "Подумай о том, что бы ты упустил, если бы уже не справился с этим однажды", - и это уже голос другой женщины. - Мейсон, окажи мне услугу, попроси Софию прийти. Он замирает, неуверенный, как действовать. Изучает лицо отца в поисках подсказки. Это был тяжелый день, полный смятения, разочарования и несправедливых обвинений, и ночка обещает быть не легче. - Мейсон, ты меня услышал? - Да, отец. Но ты забыл? Софии сейчас нет в городе. - Нет в городе? И где она? - Поехала к кузине в Салем, помнишь? - Кузине? К какой еще кузине? У Софии нет никакой кузины. - Нет, помнится, есть. Карен. Да, Карен ее зовут. Из Салема. Лицо отца напрягается. Он изучает Мейсона так же внимательно, как и Мейсон его. - Мейсон. Сынок, скажи мне правду. Где она? Если она у кузины, хотя я думаю, что это чертово вранье, ты можешь ей позвонить, так? - Я бы мог, отец, но уже поздно. - Тем больше вероятность, что она у телефона, в Салеме или где там еще она меня держит за дурака. Позвони ей! Мейсон встает и делает один из этих своих постыдных звонков на свой собственный автоответчик, разговаривая за обе стороны. Он позволяет отцу услышать, что София уехала на морскую прогулку и с ней нельзя связаться. Кладет трубку и поворачивается встречать бурю. Ничего хорошего она не предвещает. - Ты опять на ее стороне, да? Что она на этот раз сделала, Мейсон? Почему прячется? С кем опять изменяет мне? Это опять Лайонелл? Отвечай, черт возьми! - Нет папа, ты ошибаешься. Ты просто устал. Успокойся. - Нет, не успокоюсь! Эта женщина вероломна! Все женщины! Прислушайся к моим словам, Мейсон. Женщины - самое страшное проклятие, которое выпало человечеству, но сыновья-предатели следуют очень близко за ними. - Я не предавал тебя, отец. Она тоже. Поверь. С чего бы мне вставать на сторону женщины, которая отняла у меня мать? Думаешь, я прощу ее, хоть бы и сейчас? Думал, ты обо мне худшего мнения. Я ее презираю. Отец долго изучает его. А Мейсон размышляет, что хуже, ложь или правда. Опыт говорит ему, что правда, когда дело касается его отца, правда куда больнее и разрушительнее, и хотя бы на этот раз он чувствует потребность защитить отца от правды. Прости, София. Ты старалась изо всех сил любить нас обоих, и все, чем мы ответили – измотали тебя и свели в могилу. Тогда, значит, ложь. - Отец, нет никакого предательства, честно. - Хм. Возможно, ты прав. Возможно, она в лодке. Ей нравится побережье Орегона. - Поверь мне, отец. Она думает о тебе. Она скоро будет дома. Отец расслабляется. - Прости, сын. Просто иногда бывают времена, когда мужу нужно видеть свою жену. Не думаю, что мне нужно выражаться яснее, правда? - Яснее ясного, отец. К сожалению, наступает день, когда их не получается увидеть, и приходится как-то учиться жить с этим. Это долгий тихий день. Мейсон не знает, что хуже, тишина или разговоры. Сегодня все как-то по-другому, и он чувствует это. Он отвлекает себя переключением каналов, с радостью слыша звуки человеческой речи. День клонится к закату. Отец лежит в постели ушедший в себя, но все равно бдительный. - Выключи эту чертову штуку. Пульт выскальзывает из рук, и Мейсон наклоняется, чтобы поднять его. Когда телевизор замолкает, он оборачивается посмотреть на отца. Старик, который глядит в ответ, ему незнаком. - Кто ты такой черт побери? - Мейсон, отец. - Кто? - Мейсон, твой сын. - Понятия не имею, о чем вы говорите. У меня нет сына. - У тебя их несколько. - Вздор. Не помню, чтобы я вас приглашал, кто бы вы ни были. Так что выметайтесь. - Я Мейсон. Твой старший. Ты болеешь, отец. Ты можешь не помнить. - Имей я сына, я бы вспомнил. Если б он у меня был, я бы не дал ему такого нелепого имени. Мейсон – это что, имя? О, что за гордый ум сражен! - Это имя дала мне моя мать. Памела, ты ее помнишь. - Еще больший вздор. Я попросил вас уйти. - Не могу. - Если бы вы были моим сыном, вы бы мне не перечили. - Ну, тут ты ошибаешься. - Я сказал, убирайтесь. Мне не нравится ваш вид. - Не всем же походить на Джорджа Клуни. - Вон! Пока я не вызвал полицию. Вон! Вон! На крики прибегает медсестра. - Все в порядке, мистер Кэпвелл? - Вы! Сестра! Я попросил этого человека покинуть это место, а он отказывается. Вызовите отца, скажите, что в дом проник злоумышленник. Выполняйте! Старик замечает трубки и провода, которые привязывают его к кровати. Пытается их вытащить. - Я принесу успокоительное. - Пожалуйста. Быстрее. Отец, нет! Лежи тихо. Ложись, я говорю. Медсестра уже идет. - Прекратите так меня называть! Уберите свои руки! Вы знаете, кто я такой? Знаете? Ему приходится удерживать отца обеими руками и коленом. В старике еще силен боевой дух. Ему обещаны дюжины кар от рук покойного деда за такое насилие, но он держится пока не возвращается медсестра. После укола отец засыпает. Он возвращается на пляж, но оказывается, что он слишком устал, чтобы разговаривать. Он просто сидит в ночи у того же поваленного дерева, одинокий и молчаливый, надеясь, она поймет. - Чем хочешь заняться вечером? Старое кино? Карты? Стриптизерши? Отец откидывается на подушки, глядя прямо перед собой, на его лице выражение покорной решимости. Медсестра говорит, что он слабеет. Теперь в любой день. Тем не менее, по какой-то причуде Вселенной, сегодня часы, которые управляют сбившимся с курса разумом отца, показывают текущий год, день и час. - Сегодня ничего. Просто посиди со мной. - Я здесь. - Скажу тебе, сынок, стареть ужасно, но умирать еще хуже. - Можно предположить. - Нет, ты не представляешь. Не можешь представить. Пока не побывал здесь, в этой постели…ожидая… не можешь представить. Все, что обещала жизнь, все мечты ушли. Люди, которых любил, ушли. Мы приходим в мир в одиночестве, и покидаем его так же. Это ужасно досадно. Ужасно. - Близнецы не рождаются в одиночку. - Мейсон, окажи мне услугу, хватит уже сарказма. Я умираю, в конце концов. - Слушай, отец, тебе не обязательно превращать это в роман Фолкнера. Позволь мне позвонить Келли, Брендону, Теду. Позволь им приехать и окружить тебя заботой. Старик медленно качает головой. - Нет. Мы это уже обсуждали. Не хочу их здесь. Не сейчас. Это мое последнее желание, чтобы они были избавлены от моих худших дней. Я полагаюсь на тебя Мейсон, чтобы ты проследил за этим. - А вот меня избавить от своих худших дней ты, кажется, не желаешь. Все думаю, за что такая честь? Старик хихикает, хотя даже это усилие утомляет его. - Потому что, сын, я видел худшую часть тебя – больше и чаще, чем могу вспомнить. - Засчитано. Хотел бы я только понимать, как облегчить тебе все это. Я так себе сиделка. Думаю, у них получилось бы лучше. Отец поворачивает голову, чтобы взглянуть на него. К его стыду, он не может долго выдержать взгляд. Слишком много в нем правды. - Возьми меня за руку, сынок. Он наклоняется и делает, как сказано. Несмотря на хрупкость, рука отца все еще сильна. - Из всех моих детей ты знал меня лучше всех. - Боюсь, это, скорее всего, правда. Отец закрывает глаза. С улицы сквозь шторы чуть доносится запах магнолии. - Ты был хорошим сыном, Мейсон. - Я знаю, папа. На похоронах впечатляющее собралище. Помимо почтительных братьев и сестер и дальних родственников, тут изобилие деловых партнеров прошлых дней, товарищи по загородному клубу, патриархи Санта-Барбары… и Джина. Она догоняет его после церемонии, когда он идет к машине. - Я сожалею по поводу Сиси, Мейсон. - Не жалей. Он прожил хорошую долгую жизнь. - Наверное. Может быть, я просто больше волнуюсь о тебе. - Я в порядке. - Знаю. Ты всегда в порядке. Но ничего не могу с собой поделать. - Я знаю. - Знаешь, это место здорово изменилось за эти годы. А ты нет. Правда. Ты все еще симпатичный парень, Мейсон. - Видимо, следует сказать спасибо? - Это просто комплимент. Я не собираюсь клеиться к тебе на похоронах твоего отца. - Ты меня убила. - Ничего подобного. - Ты права, нет. - Тебе обязательно быть жестоким? Именно сегодня? - Прости, старые привычки... - Нет, правда. Я хотела быть здесь для тебя и семьи. Вы все говорили такие чудесные слова о нем. Особенно ты, Мейсон. У меня слезы навернулись, да у всех навернулись. Ты всегда умел красиво говорить. Он ничего не отвечает. В конце концов, слова были позаимствованы. Джина спешит мимо могильных плит, чтобы идти с ним вровень. - Нет, ты и я совсем не поменялись. Мы оба все еще в Санта-Барбаре, так ведь? Даже если наши дорожки последнее время нечасто пересекались. Надо нам как-нибудь пообедать вместе, поболтать о прошлых временах. Думаю, мы можем обнаружить, что у нас все еще много общего. - Я бы с удовольствием, Джина, но я скоро уезжаю из города. - Уезжаешь? Куда? - В Нью-Йорк. Думаю организовать дополнительный офис на Манхэттене. - Конечно, но ты же не собираешься остаться там навечно, да? - Вполне могу. - Ну, мне кажется, это удивительно. Ты - и житель Нью-Йорка... Даже не могу представить. Знаешь, там бывает холодно. - Наверное. - Кто будет согревать тебя ночью, Мейсон? - Подумываю завести собаку. - Забавно. Думаю, ты будешь чувствовать себя лучше, будучи ближе к Саманте. - Буду. И, если ты еще не слышала, месяца через четыре у меня появится внучка. - О, поздравляю! Будешь дедом! - Да. Ты слишком радуешься за меня, не надо. Я все еще привыкаю к титулу. - Ну, мне нравится быть бабулей. Скоро ты будешь рад-радехонек называться дедушкой. - Уверен. Она берет его за руку, когда они доходят до его машины. - Мейсон, я хотела сказать… Мне правда жаль по поводу Джулии. - Тебе жаль, Джина? Мне тоже… Кажется, ты права, у нас все еще есть что-то общее. Уже поздно, и дует прохладный океанский бриз. Он принес с собой одеяло, которое треплется вокруг него, пока он сидит, уставясь на перекатывающиеся волны. Он сегодня не пойдет домой. - Я сегодня похоронил отца, Джулия. Не думал, что доживу до такого. Мне почему-то казалось, что он переживет нас всех. Он смотрит на свои руки. В его руках полупустая фляжка Louis XIV. Он гладит пальцами серебряный узор. - Представь, Келли пыталась быть храброй за нас всех. Брендон был несчастен, а Тед – ну, он все еще обижен на нас с отцом. Мне кажется, он винит меня за то, что скрывал от них, что для отца наступили последние дни. Все они, хотя некоторые это лучше скрывают. Не то чтобы они не знали. Они не хотели знать. И, думаю, они все ждали, что я защищу их от этого и одновременно как-то оправдаю их худшие ожидания. Они рассчитывали на это. И, может, так и вышло. Может быть, я подвел их всех. Вдали над волнами перемигивались в ночи огни рыболовных траулеров - зеленый и красный, сливаются и разделяются. - Хотел бы я, чтобы ты была здесь со мной. Думаю, ты одна могла бы понять, что я чувствую. Это как будто я всю жизнь был привязан к земле этой невидимой цепью и сейчас… как будто я уплываю все дальше, и мир становится все меньше и меньше с каждым моим вдохом. Пальцы скользят к горлышку фляжки и отвинчивают крышку. Она падает и повисает на тонкой цепочке. - Ты можешь видеть меня, Джулия? Ты смотришь? Смотришь? Хотел бы я знать. Он подносит фляжку к носу и вдыхает аромат. Выдержанный бренди пахнет пылью и забвением. Серое "прощай" Идет за светлым "здравствуй". - Один глоток, отец. Это все о чем ты просил меня. А я отказал. Но ты же догадался? Я ведь всегда был твоим самым смиренным и послушным сыном. Он наклоняет фляжку и позволяет старому бренди растечься по его языку. На вкус это как смерть и ложь, но он хочет этого, как никогда раньше. Он глотает. - Чего ты хочешь, сын? Он хочет чтобы его перестали преследовать голоса тех, кого он любил и кто покинул его, каждый, забирая кусок его души, оставляя ему разбитый остов из горько-сладких воспоминаний и сожалений. - Чего я хочу отец? Это все, что ты хочешь узнать? Все просто. Я хочу чтобы меня оставили в покое. Я должен был быть один. Я тогда чувствовал себя лучше. В безопасности. Одинокий остров. Остров Мейсон – великолепное место для каникул, хотя виды там так себе. Я хочу обратно. И вот он, мой билет. Он поднимает фляжку. Ты обещал мне. Ее голос, единственный живой голос, который он знает, наполняет его сердце и останавливает руку. - Знаю, милая. Но ты так далеко, так далеко. Смогу ли я когда-нибудь добраться до тебя? Или я просто разочарую тебя, как разочаровывал всех? Я так много раз подводил тебя, когда ты была малышкой. Ты, может быть, не помнишь, но я помню. Он крепко сжимает фляжку в руке. – И вот таким образом тоже. Волны вздыхают и разбиваются, меняя линию берега. Когда-нибудь даже пляж, на котором он сидит, исчезнет. Мейсон встает и подходит краю мокрого песка. Опускается на колени, выкапывает в мокром песке ямку и без преамбулы выливает содержимое фляжки в нее, наблюдая, как оно уходит в песок, до последней янтарной капли. Он прилаживает обратно крышку и вдавливает фляжку в песок, как могильный камень. - Вот, отец. Теперь ты не можешь сказать, что мы не выпили с тобой. Но я не буду плакать. Причин для слез немало, но пусть сердце В груди на части разобьется раньше, Чем я заплачу. Он сидит на каменной скамейке, наслаждаясь последними днями лета, пока осень не захватила Центральный парк. Солнце высоко, и дети гребут в лодках через озеро, сверкают брызги воды. Что-то в этом времени года напоминает ему о его старом доме. В воздухе что-то похожее – полное света и ожидания переремен. Много времени прошло, с тех пор как он последний раз видел Калифорнию. Почти два года минуло с той ночи, когда он похоронил бесценную фляжку Louis XIV в Тихом океане и принял решение пойти по неизведанной дороге. Он действительно не выручил достойных денег за тот дом. Его компаньонка сидит рядом, наслаждаясь прекрасным днем. Она любит, когда у него получается вырваться из офиса посреди дня на пару часов. Он смотрит на нее: ласковые карие глаза, немного голодные. - Порция… не надо на меня так смотреть. Она вздыхает и придвигается ближе, нежно примостив нос на его колене. - Ты не получишь последний кусок моего хот-дога. Спаниель поднимает пушистые брови, как бы спрашивая: "Поспорим?" Мейсон побежден. - Окей, сдаюсь. Но ты мне носишь тапочки в кровать всю неделю. Он доедает булку и подбрасывает оставшийся кусок сосиски, который быстро проглатывается на лету. - Моя девочка. Собака облизывается и поворачивает голову, принюхиваясь. Гавкает. Пора спускаться к фонтану. Он берет поводок, и они идут. Мейсон вспоминает свои последние дни дома, и как после оглашения завещания ему стало ясно, что действительно нет больше причины оставаться. В глубине души он знал: Джулия слышала его, с какого бы побережья он ни говорил с ней, и до сих пор слышит, хоть он и говорит реже. Он немного удивился тому, что его имя было в завещании. Некоторые привычки умирают тяжелее, чем другие, но отец оставил ему честную и щедрую долю состояния, как и всем своим детям и внукам. Его часть наследства пошла на новое крыло Детского госпиталя Санта-Барбары и значительный вклад в Фонд защиты женщин имени Джулии Кэпвелл. А остаток он прихранил для новой маленькой женщины, появившейся в его жизни. - Папа! Иди сюда! Сэм машет им с тропинки у подножия холма. Порцию не сдержать, так что он бросает поводок и смотрит, как она скачет вниз по склону к его дочери, которая, он готов поклясться, с каждым годом все красивее — прекрасней всех женщин мира, он жизнью готов поклясться… кроме одной. Мейсон догоняет дочь и приветствует поцелуем, перед тем как перенести внимание на маленького узурпатора в прогулочной коляске. - Она весь день спрашивает про деду. - Да? Еще и двух нет, а уже прекрасный оратор. Давай наверх, гномик! Деда тебя поймал! Девочка улыбается в его руках и вцепляется ему в бороду. У нее нос и рот Дэвида, как и у ее матери – его, только глаза, эти ласковые карие глаза - той, которую он любит. Тогда, сейчас и навсегда. Можешь ты нас видеть, Джулия? Да, я верю, что можешь.