Loving you is a losing game in advance.

Питер всегда был до безумия холодным и одиноким городом, что сеял одну лишь грусть и заставлял выкурить по три сигареты за двадцать минут. Никогда Алекс не понимал, кому же все-таки пришло в голову ставить город на реке Неве, чтобы потом от морозов с ума сходить и дрожащими руками обнимать себя, сквозь кожаные перчатки чувствуя теплоту пальто, которое пусть и греет, но не согревает так, как хотелось бы. Вечно здесь что-то не так: то ветра, то люди, то правительство, из-за которого и появились ненавистные шатеном буржуазия и аристократия, которых Муха звал «ворами позорными», а граф — «хомяками». Мужчине, если честно, до сих пор непонятно, по какой причине Граф дал такое название, но оно все ещё вызывало улыбку на бледном лице. Незаметную такую, искреннюю и чистую улыбку, которую завидеть почти невозможно. Не привык Ган улыбаться не зловеще, а добро и не любит, когда видят его таким. Постоянно ругается и кричит, стоит только хоть кому-то заметит Алексея в хорошем расположении духа, так сразу на точёных линиях лица виднеются ухмылка, лукавая и совсем неискренняя улыбка, которую сопровождают и блестящие голубые-голубые глаза. Тарасов привык быть тем, о душевном состоянии которого никто не знает, да и привык к тому, что все свои водопады слез и боли держит в себе. Не маленький же ведь, он и потерпеть может. Но особенно холодной культурная столица России была не только географическим расположением, но и людьми и атмосферой. Люди здесь будто бы вечно всем недовольны, будто единственное, что им нужно — пять рублей на хлеб, да стакан водки, чтобы заглушить переживания. Алекс и спорить не будет с тем, что и сам часто злоупотребляет градусом в компании Мухи, Графа и Матвея, который с недавнего времени появился в их компании «не воров, а вершителей судеб». Ещё тогда, на льду, когда паренёк окликнул его, Алексею стало понятно: либо он с ними, либо растреплет всем о том, что происходит в кругу слегка специфичных друзей. Шатен знал, что если отпустить Матвея просто так, то поставит себя на одну линию с погибелью, а может быть его пощадят и только лишь в крепость справят. Кто его знал-то, что в итоге Пирогов будет главными руками их группировки? Да и кто знал, что взаимоотношения Тарасова и Моти плавно, почти вместе с ветром перешагнут черту деловых к чему-то большему? Черт его знает, что сейчас на душе и на уме у кудрявого юнца, но зато сам Алекс прекрасно знает, что у него в голове каша, а на сердце камень. Какие бы чувства не были спрятаны под тяжёлым замком, было ясно лишь одно — их никто не должен увидеть. Никто не должен знать, что голубоглазый вообще-то тоже может не спать тёмной ночью и тупит в потолок с мыслями «а что же будет дальше?», ведь не хочет портить то создание, Богом посланное. В первый день их знакомства он показался ему таким чистым, таким невинным и добродушным парнем, который готов по городу сайгаком мотаться, лишь бы самому выжить, да отцу помочь, но тогда почему-то эти мысли покинули голову быстренько залатав своё место чем-то более крупным. Сейчас же, спустя невыносимо долгий год, у мужчины начали появляться мысли о том, что пора оставить Матвея, что, быть может, останется без работы и дома, но не испортится. Даже сейчас, сидя в тёплой комнате, держа в руках украденные часы и взгляд направив на окно палубы, он думал все о том же. О том, почему все происходит именно с ним и о том, зачем Пирогов вообще появился здесь. — Алекс, — доносится откуда-то из-за спины мужчины, отчего тот резко снимает ноги со стола и испуганно оборачивается назад. Бояться было нечего — это пришёл Мотя с полными карманами золота, а позади где-то терся замёрзший Муха, что лишь ругался себе под нос, — Ты сегодня не пошёл с нами. В чем проблема? — Ни в чем. У меня жар, оставь меня, — парирует мужчина и закрывает крышечку фамильных золотых часов. Стоит Алексею собраться уйти из комнаты к себе и оставить друзей одних, как аромат холода и шмыгающий нос слышатся сзади. Ган хитро ухмыляется одним лишь уголком губ и медленно присаживается назад, позволяя юноше сказать, чего тот хочет. Он ведь даже не поворачивается назад, только лишь опускает голубые глаза вниз и слегка потряхивает ногой. Нет никаких сил смотреть в чужие очи, да и не хочется, в общем-то. — Если бы у тебя был жар, так Марго давно бы была подле тебя, — отвечает на чужую ложь искусными разоблачением парень и, откинув в сторону перчатки, садится рядом под треск рыжего огня. Он всегда был смышленым. Всегда догадывался, когда Алекс совершенно не хотел разговаривать, есть, спать, пить и куда-либо идти. Он знал, всегда все прекрасно знал и видел, но не решался сказать и слова об этом, ведь все ещё умён. Матвей видит, знает и чувствует все предельно сильно, а потому знает, что стоит ему хоть слово сказать о самочувствии Алекса, так тут же его оставят наедине со звуком льда, режущегося под остриём конька. Странно, но до этого момента Алекс и не задумался над этим. У него и мысли не возникало о том, что хоть кто-то может догадаться. — Марго занята, — говорит так, слово отрезает и снова резко отворачивается. — Так сильно занята? После этого и стало понятно, что просто так от кудрявого юноши не избавиться. На лицо парню лезет улыбка, скорее даже ухмылка, а взгляд голубых глаз отходит в сторону. Он явно не ожидал того, что Мотя будет настойчиво продолжать задавать вопросы. Для него, по крайней мере сейчас, это выглядит крайне комично и непонятно. Черт его дери этого Матвея. — Да, я сам искал её. Нигде не было, — снова с ухмылкой произносит мужчина. — Мы видели её только что, и она не особо пеклась о том, чем ты болеешь, — Матвей на чужую улыбку отвечает такой же, только более искренней. — В таком случае справлюсь сам. — А я зря вернулся пораньше? И тут Алекса будто током прошибает. Он встречается взглядом с юношей и будто бы в один момент весь мир внутри разрушился, построился и вновь сломался несколько раз подряд. Он не любил смотреть людям в глаза, но Пирогов был одним из тех, с кем взглядами он встречался с желанием, да и лучше бы того ни было. Блядское, блядское совершенное Божье создание, у которого глаза яснее, чем июльское небо, а улыбка искреннее, чем слёзы матери при первой встрече с ребёнком. Он не может смотреть в эти глаза, он не хочет осознавать, что корабль его самообладания и хладнокровия тонет в этих голубых океанах. Алексей не может, не хочет, но поддаётся, не может свести взгляда и если бы не страх быть в глазах других совершенно иным, то мужчина, быть может, и показал бы весь свой восторг в данный момент, но духу у него не хватит. Он просто смотрит. Смотрит, как на чужом лице вырисовывается до боли в рёбрах приятная улыбка, а глаза чуть сощуриваются в недоумении. Казалось, что он почти не моргает и просто пронзает его взглядом, но будь это так, то кудрявый давно бы успел уйти. Алексей совершенно не понимает, что на него нашло, а потому лишь трясёт голову в разные стороны и шумно сглатывает, теперь уж глядя на лицо чужое. Честно, Тарасову Мотя казался искренним парнем, которого и трогать нельзя, а лицо у него такое, будто он сошёл прямиком с иконы, написанной самым лучшим в мире иконописцем. Он казался ему нетронутым цветком, казался ему чем-то светлым и чистым, в отличие от себя. Казался ему тем, что нельзя портить, на что нельзя смотреть и находится рядом. Но именно рядом с ним он чувствовал себя легко. До боли в груди разливалось тепло так, будто оно — горячий чай. До слез в глазах он не мог смотреть на кучерявого юношу и до покалываний на кончиках пальцев терпеть не мог холод со стороны Матвея. Он ненавидел, когда мальчишка, игнорируя его, уходит в свою каюту, и до невозможности любил плавные узоры его тела, что были скрыты под плотной тканью элегантного костюма. Настолько ненавидел те платинового цвета кудри, что утопал в них же, как только Мотя волосы распускал. Он буквально одним своим видом, каждым своим вздохом, каждым взглядом и каждой улыбкой сводил Алекса с ума. Он не понимает, что движет им, не понимает, что эта сила хочет от него и не понимает, чего ждёт. Но с каждым днём было понятно только лишь одно: Он влюбляется все сильнее.