Дикарям тоже бывает больно.

Я не помню нашей первой встречи, потому что тогда мы со Скотти закинулись какой-то классной и очень чистой дурью. Не знаю, что там было, но никаких примесей, чистый продукт. Потом мне сказали, что я что-то тебе ответил и даже руку протянул для пожатия. А я не помню. Зато ты любишь говорить, что это не было первой встречей. Любишь рассказывать, как был потрясен тогда, на фестивале. Который я, кстати, тоже плохо помню. Говорят, тряс голым хуем и задницу показывал. Ну, а чего мне стесняться? Отличный хуй и задница тоже. Черт тебя дернул вообще туда прийти. Ты любишь рассказывать, что запал тогда на эту дикость, на открытость, может, и на голый хуй тоже, я не знаю. Ты много чего любишь говорить. Любил. Любил говорить. Потом ты говорил только о проекте. Ах, новый проект, ах, амбиции. А я плевать хотел на амбиции, просто с тобой можно было расслабиться. Быть тем Куртом Уайльдом, который долго ныкался где-то слишком глубоко. Можно было позволить себе многое, не напоказ, а просто так. Не бояться журналюг. Не бояться твоего гребаного Дивайна, который набит баблом так, что у него из задницы валятся четвертаки, когда он ебет очередную групиз. Твою, между прочим, групиз. А у меня не было групиз, зато был ты. Я был по-настоящему счастлив тогда, слышишь, сукин ты сын? Счастлив. И когда мы делили дорожки кокса на двоих, хотя его было предостаточно, чтобы не по одной, а по две. Но нам хотелось делиться всем. Делились страхами, новыми идеями. Как ты отталкивал меня во время секса и хватался за гитару. Я бесился, но понимал - ты делишься со мной не только своим телом, но и сердцем, которое заставляет тебя хвататься за инструмент и играть, сочинять, петь. Для меня петь. Потому что в доме не было даже диктофона. А я слушал. Курил, слушал, иногда не мог дождаться, когда же ты закончишь, чтобы снова завалить тебя на ковер и продолжить начатое. Я слишком хотел тебя целиком. А ты меня. И ты все изменил, дрянь блестящая, все изменил. И оставил! Оставил обновленного меня. Новорожденного Уайльда. И что я должен был с ним делать, мать твою? Потом ты умер. Ну не ты, конечно, в твою смерть я вообще никогда не верил. Демон Максвелла эффектно склеил крылышки прямо на сцене. Эффектно. Но не думай, что я не видел, как ты приходишь на меня посмотреть. Я чувствовал тебя. Всей своей прожженной душонкой чувствовал. И тогда начинал петь для тебя. Кричать. Расшибать колени и локти об сцену. Прыгать в толпу. Если бы ты знал, черт, какие у этой толпы жесткие грубые руки. Ничего общего с твоими пальцами. Если бы я точно знал, где ты стоишь, я бы сердце вырвал и в твою сторону швырнул. Потому что без тебя этот кусок мяса не стоит ничего. Ты сделал меня тем, что я есть, и бросил, дрянь, тварь, господи, да как я ненавижу тебя за это. А потом был Фейри, этот трансвестит, столь же прекрасный, сколь и мерзкий, а потом я уже загремел в клинику, и мог следить за всем только по ТВ. ТВ... Черт, ты got T.V. eye on me, а я поддался. Сначала играючи, потом всерьез, потом слишком серьезно, и это стало опасно. Да пошел ты к черту. Ненавижу. Боготворю. Сукин ты Демон.