Flower

𝐋𝐨𝐯𝐞 𝐨𝐟 𝐦𝐲 𝐥𝐢𝐟𝐞, 𝐝𝐨𝐧'𝐭 𝐥𝐞𝐚𝐯𝐞 𝐦𝐞 𝐘𝐨𝐮'𝐯𝐞 𝐬𝐭𝐨𝐥𝐞𝐧 𝐦𝐲 𝐥𝐨𝐯𝐞, 𝐲𝐨𝐮 𝐧𝐨𝐰 𝐝𝐞𝐬𝐞𝐫𝐭 𝐦𝐞 𝐋𝐨𝐯𝐞 𝐨𝐟 𝐦𝐲 𝐥𝐢𝐟𝐞, 𝐜𝐚𝐧'𝐭 𝐲𝐨𝐮 𝐬𝐞𝐞? 𝐁𝐫𝐢𝐧𝐠 𝐢𝐭 𝐛𝐚𝐜𝐤, 𝐛𝐫𝐢𝐧𝐠 𝐢𝐭 𝐛𝐚𝐜𝐤 𝐃𝐨𝐧'𝐭 𝐭𝐚𝐤𝐞 𝐢𝐭 𝐚𝐰𝐚𝐲 𝐟𝐫𝐨𝐦 𝐦𝐞 𝐁𝐞𝐜𝐚𝐮𝐬𝐞 𝐲𝐨𝐮 𝐝𝐨𝐧'𝐭 𝐤𝐧𝐨𝐰 𝐖𝐡𝐚𝐭 𝐢𝐭 𝐦𝐞𝐚𝐧𝐬 𝐭𝐨 𝐦𝐞. Касаюсь пальцами тоненьких белоснежных лепестков ромашки и вдыхаю приятный аромат полевых цвтов, навевающих мне память о запахе твоего парфюма, о запахе роз, морозной свежести и перегара, впитавшегося в твоё чёрное, как ночь, пальто. *** Каждый вечер мы выходим на длинные пустые безлюдные берлинские штрассе и бродим по ним. Ты прижимаешься к моей массивной, по твоим же словам, груди и прислушивается к глухому ритмичному стуку моего тоскующего, разрывающегося на куски от боли, сердца, обливающегося рубиновой кровью каждый раз, когда я вижу, как тебе весело с остальными. Как прекрасен ты в свете заката — золотистыми оттенками переливаются твои темно-синие глаза, и розоватый луч засыпающего солнца бегает по твоему освещенному лику, на котором выступает яркая улыбка, смягчающая твои грубые черты бледного лица. И весь суровый город каменных плит будто затихает, чтобы я мог в полной мере насладиться твоим бархатистым нежным голосом, услада для моего чёрствого слуха, твои глаза — благословение моей грешной души. И ты рассказываешь мне что-то глупое и забавное с таким серьезным видом, что я еле сдерживаю смех. И как же ты доволен, понимая, что я вникаю в каждое ненароком оброненное тобой словечко. А главное — ты видишь, как на моих щеках тлеет алая заря, каждый раз, когда ты сжимаешь мою загорелую грубую руку в своей бледной мягкой ладони, не осознавая, как в этот момент ликует вся моя душа. И ты ждёшь, когда я наконец найду в себе храбрости, чтобы произнести три заветных слова, хранимые мною на замке в глубине раненного сердца. И я обещаю, Scholle, ждать осталось немного. Пусть на вид я смелый, только ты знаешь истинную суть моей души, знаешь, что я совсем не тот человек, коим кажусь на первый взгляд. И вот, в знак прощания ты целуешь меня в макушку, вставая на носочки, будто играя, даришь мне эти прекрасные мгновения, зажигаешь в моей бренной душе огонь из всех чувств, рвущихся наружу, и отталкиваешь от себя в следующий момент. — Auf Widersehen, Tillchen! — отдалённо слышу твой голос, поднимая задумчивый взгляд, будто смотря в пустоту — ты уже уходишь, эхом отдаются шаги твоих начищенных до блеска сапог в тишине уснувшего Берлина. Всегда говоришь моё имя в уменьшительной форме, будто пытаясь сгладить острые края ножа, который втыкаешь в меня с каждой новой партией, в которую мы играем день за днём, боясь сдаться или проиграть. Частые ссоры и скандалы ранят больнее, чем любой удар твоей жёсткой руки. А потом каждый вечер, замечая слёзы в моих глубоких глазах, ты сидишь, положив мою голову на свои колени, гладишь меня по волосам и шепчешь что-то неразборчивое, но такое родное, будто заклеиваешь мои раны пластырями. — T-tschüss! — смущённо выкрикиваю я тебе с опозданием, краснея стыдливой девицей. Твой звонкий смех слышу, будто бы он повсюду, окружает меня, и я снова проваливаюсь в темноту скудного бытия, живя от вечера до вечера, ожидая встречи с тобой каждый час, тянущийся словно вечность. И вот однажды промозглым тёмным и холодным вечером 4 января, ты сидишь рядом со мной, устроившись удобно у меня под боком, ты окружён аурой сигаретного дыма, а я вслушиваюсь в твоё тихое размеренное дыхание. — So? — вдруг спрашиваешь ты, поднимая на меня светлый взор своих очей. Ты видишь в моих глазах, что я совсем не понимаю, о чём ты начал говорить, ожидая, что это будет что-то связанное с тем, что я постарел на целый год, но нет. — Ich liebe dich, Tillchen! — вдруг срываешься ты на крик, поглащающий всё вокруг. Впервые я вижу тебя таким смущённым, впервые вижу ярко-алый румянец, загорающийся на белых щеках, как огни над Берлином поздней ночью. И я вижу, что ты боишься моего отказа, хоть знаешь наверняка, как сильно я рад услышать эти простые слова. Чувствую вкус твоей помады на своих засохших губах, поглаживаю своими могучими руками твою, не такую уже и четкую, талию. Как бы ты не менялся, мои чувства к тебе никогда не угаснут, будут становиться только сильнее с каждой секундой, проведённой в твоих объятиях… *** Под дождём я протягиваю тебе ромашки, сорванные специально для человека, хранившего моё тяжёлое сердце. И ты рад даже такому простому подарку, вдыхая аромат цветов. Сжимая твою ладонь, я наклоняюсь и касаюсь твоих губ своими, лишь бы ты был всегда в моих объятиях, в моих сильных руках. — Ich liebe dich… — в унисон говорим мы, когда я наконец отрываюсь от твоих сладких губ, к которыми хочу припать ещё один раз, потом ещё и ещё… Чёрт. И вот ты уже идёшь, сжимая в дрожащей от холода рукой мою, следуя в наш новый дом.