* * *
Альбус Дамблдор швырнул в раскрытый чемодан кипу рубашек с таким остервенением, что кровать протестующе скрипнула и покачнулась, а крышка возмущенно захлопнулась. За что немедленно получила внушительный удар и несколько экспрессивных малоцензурных эпитетов. — Не стоит так нервничать, мой мальчик, — благодушно проворчал Армандо Диппет, обозревая красноречивые свидетельства поспешных и довольно бестолковых сборов. — Я не слышал, как вы стучали, — буркнул Альбус. — А я и не стучал, — все так же благодушно пояснил Диппет. — Ты ведь все равно не позволил бы мне войти. Альбус пробормотал в ответ что-то невнятное, снова открыл чемодан и растерянно посмотрел по сторонам с таким видом, будто рассчитывал найти в ворохе раскиданного по всей комнате барахла рецепт Капель Датского короля. — Можно узнать, куда ты собираешься в такой спешке? — спросил Диппет, убирая с ближайшего кресла зацепившуюся за спинку рукавами мантию. — Срочно снял комнатенку в Хогсмиде? — Нет! — яростно отрезал Альбус. — И в самом деле, — с невинным видом согласился Диппет. — Так быстро можно обзавестись углом только где-нибудь в Лютном. Или в «Кабаньей голове». — Альбус наградил его уничтожающим взглядом, но Диппет сделал вид, что ничего не заметил. — Так что произошло? Министерство все-таки объявило тебя врагом номер один? Альбус, видимо наконец-то израсходовавший весь запал, только вздохнул устало: — Все в порядке, директор. — Я в этом и не сомневался. Ты с утра бросаешься на людей и даже распугал всех эльфов. Разумеется, все в порядке. — Диппет уселся в кресло, постучал по столу палочкой, заказывая поднос с кухни, и сцепил руки под подбородком. — Я так понимаю, твой эксперимент продвигается неудачно? Они еще неделю назад договорились, что ставить свои опыты Альбус на этот раз будет в Хогвартсе. Он и тогда порывался уйти, но Диппет его отговорил. Альбус не посвятил его в суть «эксперимента», но не нужно быть великим магом, чтобы узнать в ромбовидном, проткнутом насквозь миниатюрным кинжалом сосуде кровную клятву. Разрушением такого рода вещей обычно занимаются брачные аферисты, но то ли у Альбуса не оказалось знакомых, способных свести его со специалистами этого профиля, то ли его клятва была значительно более хитрой, чем обычные. Сомнительное, конечно, предприятие, но Диппет знал: Альбус не стал бы таким экстремальным образом избавляться от каких-то нормальных обязательств, а опасность эти его эксперименты все равно могли представлять только для него самого. Так что пусть лучше будет под присмотром. Правда, по школе уже начали ползти слухи, один другого пикантнее: среди семикурсников, в основном слизеринских, нашлось несколько достаточно любопытных и при этом достаточно образованных. Но из двух зол это казалось Диппету меньшим. Хотя Альбус, очевидно, активно склонялся к противоположному мнению. — Я и не рассчитывал на быстрый успех, — между тем буркнул тот, все-таки усаживаясь в кресло с другой стороны стола. — Просто… — он сделал рукой неопределенный жест. С легким щелчок появился поднос с двумя чашками, чайником, сахарницей и свежеиспеченным тыквенным пирогом, моментально распространившим по комнате насыщенный аромат корицы. — Если надумаешь поделиться своими проблемами, — мягко заметил Диппет, разливая чай, — я с удовольствием тебя выслушаю. Альбус ощутимо вздрогнул и задел чашку, расплескав добрую половину горячего напитка по столу и собственным коленям, — но, казалось, даже этого не заметил. Его взгляд затуманился, а челюсти сжались так сильно, будто он изо всех сил старался удержать за ними какие-то слова. Диппет ободряюще ему улыбнулся. — Мы так мало внимания уделяем простым удовольствиям, — мечтательно, нараспев начал Альбус. — Гоняемся за какой-то ерундой, за деньгами, за славой, за властью или хотя бы за великими тайнами бытия. А летнее солнце играет с беззаботной листвой, и можно просто чувствовать его ласковое прикосновение к коже, и любоваться яркими красками, и подставлять лицо теплому ветру, и это все и есть величайшая тайна. Диппет слегка приподнял брови. Нет, он знал, конечно, что весь прагматизм и ровное, спокойное благодушие Альбуса — не более чем маска, но подобной чувственной сентенции, а тем более сейчас, не ожидал. А тот продолжил: — Мы постоянно твердим, как ценим жизнь, но сами отказываемся от того, что составляет самую ее суть. Вот тыквенный пирог — он никогда не пробовал его до визита в Англию. Но все равно: «Тетя, пожалуйста, самый маленький кусочек». Он так любит сладкое, но постоянно от него отказывается. Зачем? Смеется, мол, тренирую волю — еще один отказ, отказ от правды. А на самом деле, просто боится растолстеть — будто с парой лишних килограммов люди будут воспринимать его иначе. Будто я буду воспринимать его иначе. Но ему доставляет удовольствие даже мимолетный взгляд на свое отражение. Геллерт такой нарцисс. Диппет поперхнулся чаем и в панике лихорадочно попытался вклиниться в этот поток сознания, уже догадываясь, что последует дальше. Но куда там! — Он — единственный, кто умеет извлекать удовольствие даже из ограничений. Ради высокой цели? Ерунда. Ради другого удовольствия. Выбор из двух составляющих жизни, тонкий канат между противоположными наслаждениями над пропастью мертвенного болота долга. — Альбус, я не думаю, что нам стоит… Тот его будто не слышал: — Он до крови закусывает губы и сжимает кулаки так сильно, что следы от ногтей не сходят потом часами, и он смотрит на них с мечтательной улыбкой. Овеществленное воспоминание всегда ярче, но омут памяти холоден, как камень, из которого сделан, а эта магия создана самой жизнью… Диппет озирался по сторонам, не зная, куда спрятать глаза. Но вдруг, мельком взглянув куда-то в сторону уха собеседника, заметил, что челюсти Альбуса все еще напряжены, да так, что кость, казалось, вот-вот порвет кожу. Как в таком состоянии вообще можно говорить? Диппет глубоко вздохнул, поколебался пару секунд и, изо всех сил пытаясь отвлечься от монолога, ставшего уже неприлично откровенным, наложил слабое диагностическое заклинание.* * *
Геллерт Гриндельвальд сидел в кресле, перекинув ноги через подлокотник и задумчиво подперев рукой щеку, словно размечтавшийся посреди работы над домашним заданием студент. Сходство усугублялось разбросанными по полу исписанными пергаментами, частично явно просто выпавшими из рук, а частично смятыми и в ярости отброшенными в сторону. Винда, влетевшая в зал со скоростью гоночной метлы, резко остановилась и даже чуть не потеряла равновесие. Остальные на мгновение замерли в дверях, но, поверив, что масштабных разрушений не предвидится, опасливо подошли ближе. Заговорить никто не решался, но тут их выручила Куини, снова беззаботно сообщившая будто в пространство: — Не похоже, чтобы он получил совсем уж плохие новости. Абернати на нее шикнул, но Гриндельвальд даже ухом не повел. Тогда, осмелев окончательно, Абернати все-таки поинтересовался: — Эм, шеф… Что случилось? Это оказалось ошибкой: Гриндельвальд их, наконец, заметил, вышел из раздумий — и с потолка немедленно посыпалась каменная крошка. Однако ответ прозвучал достаточно спокойно: — Ничего особенного. — А через секунду раздался яростный вопль: — Просто я его удавлю! Лично! Никому эту честь теперь не уступлю! Абернати подпрыгнул на добрый метр — не столько от страха, сколько от неожиданности, — а Винда, воспользовавшись тем, что никто на нее не смотрит, подобрала с пола ближайший пергамент. …Вышли из лаборатории зельеварения. Профессор Слагхорн шел очень быстро и тяжело дышал, Альбус Дамблдор отставал на полшага и говорил, цитирую: «Никогда не интересовался кулинарными чарами. Считал их несущественными. Пустая трата времени. Но наивысшее удовольствие мы получаем, доставляя его любимым. Он любит блинчики с брусничным джемом. Он любые любит, но с брусничным джемом — особенно. Сидит за столом и завороженно смотрит на темное пятно, медленно расползающееся по поджаренному тесту, будто мальчишка в предвкушении рождественского чуда». Дальнейшее подслушать не удалось, однако считаю необходимым уведомить вас о том, что Альбус Дамблдор делится подробностями вашей частной жизни, пусть пока и незначительными, с коллегами. У Горация Слагхорна обширный круг влиятельных знакомых, директор Диппет же… На этом страница обрывалась. Винда призадумалась. Она сомневалась, что об этом следовало сообщать, да еще так срочно, но подобная скрупулезность вызывала уважение. Да еще и дословно воспроизвести такую ерунду. Даже если он пользовался каким-то записывающим заклинанием — это ведь нужно было сделать незаметно. Да этому шпиону цены нет! Потом ее осенило. — А я не знала, что вы любите блинчики с брусничным джемом! — воскликнула она с почти детской обидой. Абернати сдавленно крякнул, Гриммсон же хохотнул: — И теперь все министерство магии будет обсуждать ваши тайные кулинарные пристрастия. — Да ладно! — махнул рукой Абернати. — Им до такой ерунды нет дела. — Обозрев лица присутствующих, он почесал затылок и почти серьезно спросил: — Или есть? Куини же поправила прическу и снова сообщила мирозданию: — Лучше бы им ограничиться только кулинарией.* * *
— И зачем ты его сюда привел? — буднично спросил Гораций Слагхорн, обернувшись на звук открывающихся дверей больничного крыла Хогвартса. — За тем, что в лаборатории тебя не оказалось, — огрызнулся встревоженный, а потому донельзя раздраженный Диппет, передавая Альбуса на попечение нового колдомедика Хогвартса. Поппи была еще очень, практически неприлично молода, но дело свое знала весьма неплохо, а главное — умела плотно держать язык за зубами. — И что это за невыносимая манера говорить о присутствующих так, будто их тут нет? Гораций же подошел к нему ближе и зачем-то зашептал: — Если хочешь спросить, что мы там наколдовали, то вопрос не по адресу. Размахивать волшебной палочкой не по моей части. Мы с Альбусом в прошлую пятницу обсуждали возможность подключить к его… гм, эксперименту зелья и, соответственно, меня, но до этого пока не дошло. — Я использовал только заклинания, директор, — громко сообщил Альбус — почему-то ему, а не колдомедику. — Причем стандартные. — Это уже было адресовано Поппи. — Это какие же? — поинтересовалась та. Вряд ли она была единственным человеком в Хогвартсе, не осведомленным о том, что профессор ЗОТИ проводит какой-то сомнительный и секретный эксперимент. Скорее, просто делала вид. — И нет, я вас не слышал, — добавил Альбус, почему-то кивнув Горацию, и благодарно и устало ему улыбнулся. — Альбус, дорогой… — начал Диппет. И тут же заработал очень внушительный тычок под бок. А через секунду понял, почему. — Что является по-настоящему дорогим? — снова начал Альбус тем же отрешенным тоном и с риском вывихнуть от напряжения челюсть. — Быть может, мы все в состоянии оценить что-то, только потеряв. И тогда остаются только воспоминания. Дорогие воспоминания… Диппет в панике оглянулся на дверь, но Гораций хмыкнул — уже в полный голос: — Не поможет. Ему нужен слушатель. Мы уже проверяли. Разве что ты готов сбежать в одиночку, бросив нас с Поппи на растерзание неравным силам противника. Не то чтобы я осуждал подобную тактику. — Гораций… — вздохнул Диппет, глядя на стремительно превращающуюся в вареного рака Поппи — и подозревая, что сам выглядит так же. На этот раз подробности частной жизни свернули в интимную сторону практически с порога. — Гм… — Гораций задумчиво потер подбородок. — А это любопытно. Даже интересно, что будет, если один из нас уйдет. По идее… — Мерлина ради! Давай пока обойдемся без практических испытаний в этой области. Гораций пожал плечами, а потом вдруг щелкнул пальцами, словно вспомнив о чем-то важном, достал из кармана свиток, наколдовал походный бювар и принялся что-то записывать. Между тем воцарилась тишина. Диппет перевел дыхание и открыл было рот, чтобы задать вопрос, но Гораций громко кашлянул, быстро нацарапал что-то вверху пергамента и подтолкнул бювар к собеседнику. В верхнем углу криво и неразборчиво было написано: «Слова, которые не должен слышать Альбус, пока мы не найдем контзаклятье или пока чары не сойдут сами собой». Дальше шел каллиграфически выполненный список из тринадцати пунктов. Первым стояло слово «удовольствие». Последним — явно только что появившееся «дорогой». Диппет прокашлялся. — И долго будут сходить эти чары? Он старался говорить шепотом, но с непривычки и от растерянности получилось плохо. — Что значит быть зачарованным? — спросил Альбус устало. — Истинная магия не имеет ничего общего с привычным нам волшебством. Большинство магов этого не понимает. Он — один из немногих… Поппи покраснела еще сильнее и теперь напоминала готовый взорваться от перегрева котел. Однако посмотрела на Диппета взглядом тигрицы, защищающей свое потомство, и, схватив Альбуса за руку, потащила его в другой конец просторного крыла. Когда звуки очередного монолога перестали до них долетать, Гораций одобрительно крякнул: — Простые решения — они всегда не только самые изящные, но и самые верные. Но тебе все равно придется найти временную замену на должность профессора ЗОТИ. И вписал в свой список четырнадцатым пунктом слово «чары».* * *
Гриндельвальд молчал, явно пытаясь взять под контроль свои эмоции, чтобы случайно не разнести с такой любовью возведенный Нурменгард. И раскиданные по полу пергаменты призвал все так же молча. Правда, один, смятый совсем уж яростно, лишь перекатился чуть дальше, а взлетать отказался. — Эм… — Куини запнулась на обращении, посмотрела на Абернати и продолжила: — Шеф, приготовить вам блинчики с джемом? Винда понадеялась, что теперь-то уж крыша провалится — и может быть даже не случайно — и погребет под собой невыносимую блаженную девчонку. Но Гриндельвальд неожиданно рассмеялся, поднялся с кресла и подошел к ним ближе. — Спасибо, дитя мое. Но мне не стоит злоупотреблять сладким. — О! — Куини выглядела такой печальной, будто ничего ужаснее не было в целом мире. — Понятно, почему эти письма вас так расстроили. — Не правда ли! — Гриндельвальд наклонился, поднял с пола смятый пергамент и аккуратно его расправил. — Порой мы вынуждены отказываться от некоторых удовольствий. Как правило, наиболее манящих. Говорят, что столь соблазнительными их делает именно запрет, но я, дитя мое, в это не верю. Более того, я знаю, что все иначе. Просто так уж устроена наша натура, что самое желанное наслаждение всегда противоречит другому, быть может единственному столь же сильно желанному. Печально, не так ли? Но, возможно, я ошибаюсь и так устроена лишь моя натура. Ради тебя, милое дитя, мне хотелось бы верить, что это так. Куини внимала ему зачарованно и со слезами на глазах. Гриндельвальд же отечески потрепал ее по щеке, подошел к столу и положил расправленный пергамент вверх стопки. И добавил себе под нос — Винда даже не была уверена, что кто-то, кроме нее, вообще услышал: — Впрочем, еще печальнее, когда наслаждение само отказывается от тебя. Куини вдруг поморщилась и схватилась за виски — она всегда так делала, когда пыталась отключиться от чьих-то прорвавшихся в ее сознание сильных эмоций. А потом вдруг резко вспыхнула до корней волос, опустила глаза и очень по-девчоночьи хихикнула. Ойкнула, зажала себе рот рукой и, все еще хихикая, выбежала в коридор. Гриндельвальд чертыхнулся, покачал головой и застыл каменной статуей — снова занялся медитацией. И, к счастью, не услышал, как Абернати пробормотал: — Надеюсь, он это все говорил о блинчиках.Конец