Заставь меня забыть тебя

      Когда Ньют Саламандер понял, что в одночасье всё потерял? Наверное, сожаление пришло именно тогда…

***

      Лекса Тюдор никогда не напрашивалась в друзья, а Ньюту не доставляло удовольствие общение со сверстниками, людьми… Но он воспринимал девчонку, как само собой разумеющееся явление, не с самого начала. Пришлось терпеливо ждать, чтобы острые углы сами сгладились. Из них двоих самоотверженным был Саламандер, и инфантильную Тюдор это всегда смешило, потому что ему было, что терять. — Ньют, — голос сиплый, будто не ей принадлежит. И он было решил, что у него всего лишь галлюцинации из-за нездорового сна.       Магозоолог жмурится, как мальчишка перед прыжком с трамплина в воду. Риска нет, но сердце не выдержит, если образ Лексы будет всего лишь плодом изувеченного воображения. Это почти неделю… неделю без сна и шансов на то, что случившееся в Гонконге было всего лишь ночным кошмаром. Ньют сидит всё также неподвижно, почти не дышит, вслушивается; он близок к самообману, но Саламандер ждёт, что вот-вот распахнётся дверь в прихожей. Ему это нужно.       Тюдор умерла раньше. Первой — это спутало все карты. Магозоолог был уверен, что это он уйдёт раньше, что это он когда-нибудь доиграется, и одна из его зверюшек перегрызёт ему горло. Вышло так, что доигрались оба. Ему казалось, что держа её за руку, это его пальцы занемеют, электричество в последний раз пройдёт сквозь его ладонь, и это Лекса сожмет её в кулак, пытаясь привести Ньюта в чувство.       У Лексы впервые была абсолютно спокойная, мягкая улыбка, будто она только проснулась, и в груди тяжесть не от ранения, а от шерстяного одеяла. Того самого, которое дала ей миссис Саламандер, когда дети приехали на летние каникулы… Ньют выдохнул сквозь зубы, его рассеянный взгляд остановился на письменном столе; на нём разбросаны исписанные листы пергамента — неоконченные письма родителям. Магозоолог, который не осознал, что Лексы больше нет, не может написать и строчки, сообщить домой скорбную весть.       Она будто не мучилась вовсе. Смотрела в глаза, чуть опустив веки, не давая Саламандеру увидеть в глазах застывшее сожаление. Ньют неосознанно потирает плечо, но боли уже нет. Простая психосоматика — обычное явление для ветерана-передовика. Это была почти героическая смерть, не оттолкни его Лекса раньше, и стрела вонзилась бы в его плоть, отравляя ядом, без шансов на спасение. Саламандеру бы себя ненавидеть, обвинять в том, что случилось, и в том, чего он не сделал. Он не помнит, когда прижался ухом к её груди, вслушиваясь в глухую тишину. Словно заснула у Ньюта на груди. С Ньютоном Саламандером, вдруг ставшим совсем потерянным, бессильным, беспомощным. Будто тот самый прыжок с трамплина отнял все силы и вынырнуть из воды за спасительным глотком воздуха уже не сумел.       Она просит открыть тяжёлые веки, посмотреть перед собой… Её голос в его голове, как пытка, ему нет нужды испытывать на себе непростительные заклятья. Собственное бессилие заставляет преклонить колени, но он не откроет. Просидит, зажмурившись, пока это теплое дыхание на его губах не растворится, пока холод собственной гостиной его не поглотит.       Но как бы он не старался, Ньют чувствует, что в миллиметре от его кожи, кожа бледная, не сероватая, как у него, стала за последнюю неделю; но под ней горячая кровь, когда у самого она рассыпалась на куски. Пальцы до онемения сжимают подлокотники. Поцелуй на губах даже подсознание не могло бы выдать. Не такой дразнящий, считай невесомый, но тёплый от того, что это Лекса целует.       Её нос, касающийся Саламандера. Её ленивая размеренность вперемешку с невротичной спешкой, будто хочет запомнить сразу всего, но не успевает урвать и секунды. Её щека, прижимается к щеке. Улыбается нешироко, но с горькой искренностью. Ньют надеялся, он чувствует, потому что подаётся вперед.       Это всё ещё так же неестественно, как и факт смерти Лексы Тюдор. Он не ощущает её, и от этого становится куда больнее. Если протянуть пятерню, можно будет подушечками ощутить тёплую кожу, под которой кровь циркулирует, а не застыла.       Ньют боится мазнуть по бесплотному пространству и не ощутить ничего. Невзирая на всю болезненную осязаемость поцелуя, Саламандер ни за что не поверит, что это не галлюцинация. И сейчас, даже если Тюдор вдруг окажется реальной, станет только хуже.       Магозоолог не мечется между принятием и отрицанием. Он просто ждёт, пока само не пройдёт. У девушки слишком много власти — куда бы мужчина ни шагнул, она его затащит на самое дно, даже не осознавая этого, даже если не хотела. И будь у Саламандера возможность заставить время играть по своим правилам, он не сумеет её вернуть. Назад пути нет — Лекса умерла. Вернись она, Ньют едва ли понял бы, — то, что мертво, восстать из пепла не может. А она и умерла именно в огне… в агонии. Яд жалил и сжигал; он судит по себе, сам же столько раз обжигался, что и не счесть.       Пальцы, всегда холодные, и горячие ладони мажут по скулам, опускаются на его впалые щеки и скользят дальше, зарываясь в волосы и тянет почти неощутимо у самых корней. Тюдор разрывает поцелуй, но не отстраняется, дыша всё так же легко и почти неслышно.       У Саламандера, кажется, приступ удушья, не иначе. Лекса в ответ на это смеется. Своим смехом. Мужчина чувствует тяжесть на бедрах, чувствует, как приходится ссутулиться, потому что даже так она ниже.       Сколько бы она не пыталась маскироваться, но девушка всегда выглядела, словно на грани нервного срыва. Невротик, склонный к неконтролируемому смеху, эмоционально распущенная, асоциальная… И вот сейчас Саламандер понял, что в этом от части есть и его заслуга. Потому что Лекса от него набралась всё той же истерии, а вовсе не потому, что ей минуло четыре столетия, и ему бы что-то говорить об эмоциональной нестабильности.       Но Ньюта колотит, как при лихорадке, пальцы выламывает и в ушах звон, как от удара молота о наковальню. Будто сам того не ожидая, оказался в её шкуре. Страх сковал тело судорогой; он вдруг стал бояться всего на свете. И Лексы Тюдор он боится, потому что уже не сможет вынести резь от сирени в глотке. Она пахла гвоздикой, как он пахнет, и Саламандеру содрать бы с себя кожу, но не выходит.       Ньют всё ещё вслушивается в дыхание напротив, почти готов рискнуть оторвать ладони от подлокотников, и вцепиться в тонкую талию, сминая ткань рубашки Тюдор. Притянуть ближе, зарываясь носом в густые волны волос, вдыхая запах, который уже невозможно игнорировать. Собственную гвоздику, кофе и корицу, растреклятую сирень, которая лёгкие раздирает без сожаления.       Успокаивать девочку… девушку вошло в привычку, но каким образом Ньюту это удавалось, если сейчас у него самого явно приступ? Шизофрении, вероятно, потому что привычная сирень уже оседает горячим, горьким, острым вкусом в горле, сжигая внутренности. И гвоздика только усугубляет положение магозоолога. Захотелось потянуться рукой за пачкой сигарет, чтобы стало хотя бы немного легче, но фантомное прикосновение чьей-то руки останавливает. Лекса ненавидела его эту дрянную привычку тянуть в рот сигареты и дышать этим отравляющим лёгкие запахом. Ньют сжимает подлокотник.       Она не любила обниматься, и вспомнив об этом, мужчина болезненно смеётся, — всегда утверждала одно, а действовала совсем иначе. И вот сейчас он ощущает, что ей нужны эти объятия, Лекса просит, шепчет над ухом. Просит утешения и ласки. С каждой секундой проклятого промедления, Саламандер утверждается, что глаза напротив смотрят выжидающе, но постепенно никель отравляют непонимание, обида и разочарование.       Она растворится в полумраке гостиной. Исчезнет сразу, если дать ей понять, что её не желают видеть. Нужно всего лишь побороть искушение, переждать. Поступить, как она делала — заткнуться, возвести стену и откинуться на спинку кресла, принимая позицию безучастного к проблемам других наблюдателя.       Но у мужчины не хватает её смелости. Открыть глаза он всё ещё не в состоянии. Саламандер совсем не в том состоянии, чтобы мыслить здраво, потому что он уже прижимает к себе, чувствует, как поднимается и опускается грудная клетка Тюдор вразрез его глубокому дыханию.       Магозоолог уже запутался в тёмно-каштановых волнах, задерживая в собственных пальцах хоть немного, хоть ненадолго смешивая кровь с сиренью и гвоздикой. Уже прижимается виском к виску, утыкаясь носом в шею, как Лекса обычно делала. И не сопротивляется, почти зло провоцирует, убивая остатки всякого страха и здравого смысла.       Ньют не жмурится. Но сидит всё так же скованно, не поднимая век, зная, что впервые заснет крепко и надолго. Проснётся, и от Тюдор останется только горько-сладкий привкус на языке. Он снова вдохнет пыльный воздух своей квартиры, Тесей отчитает младшего брата за бардак ещё и в дурной голове, может быть, вытащит, наконец, на улицу. Но ему будет всё равно.       От Лексианы Тюдор останется только нескончаемый, ставший привычным лондонский дождь за окном, и пустота в груди.       Ничто не заставит его забыть.