Его королева

      Он ровно такое же совершенство, каким Альберу его запомнил. Стоит на берегу чистого лесного озера, и солнце проливает чаркой нектар золотых лучей на его изящную, статную фигуру, обернутую в лазурный шелк древних легких одеяний, на сладкий гранат волос, усыпанных незабудками и ирисами, на мрамор белой плоти и скрытое локонами лицо. Он такое же наваждение, каким Альберу его запомнил. Неземной, покрытый крошкой мерцающей звездной пыли, красивый, и с красотой этой не сравнится даже Афродита (она смеялась долго и чуть горько, когда отрок Зевса даже не смотрел на нее, и во взгляде не было ничего, кроме холодного ожидания ответа на вопрос). Королева чуть опускает голову, отчего венок золотой в ее волосах блестит нестерпимо, вытягивает ладони, полные волшебной воды, вперед, и водяной конь посейдонов покорно склоняет шею, чтобы испить хрусталь влаги. Гриву его ласкают пальцами наяды, тихо переговариваясь меж собой, и тихо плещутся воды озера, вторя переливу шепота раскидистых сказочных крон. Альберу делает шаг вперед, выходя из тени, и шаг его тяжелый. Слышный. Жители лесные замирают. Поворачивают головы, глядя настороженно и любопытно, и разговоры стихают. Королева отрывается от своего занятия, встряхивает ладони, и вода сыпется драгоценными камнями с длинных изящных пальцев (Альберу помнит, что на вкус они сладки, как самые дорогие вина), оборачивается ленно и не спеша, глядя томно, чуть раздраженно. Это лицо — сейчас прекрасное и холодное, с острыми изящными чертами, с лепестками розовых губ, крутым разлетом темных бровей и сверкающими от пыли звезд ланитами, — изламывалось просяще, изможденно и сладко от каждого глубоко толчка, эти глаза — мед и вино, благородный дуб и огонь аидовых костров, — мутно блестели, и Альберу пил крупные сверкающие слезы, срывающиеся с ресниц. Он улыбается, шагая уверенно и твердо, наконец-то нашедший смысл жизни.  — Королева, — поет он, — я наконец-то нашел Вас. Кейл чуть хмурится, приоткрыв рот, а потом маска удивления ломает его лицо. Он отступает, едва касаясь голыми ступням травы, пальцами поддерживая подол шелковых одеяний, и лес неуловимо меняется, становясь мрачным, темным, настороженным. Обычного человека подобное ввергло бы в ужас, но Альберу не был обычным человеком.  — Что же Вы бежите от меня? — еще слаще говорит полубог, не замедляя шага, — разве Вы не ластились ко мне в прошлый раз? Кейл поджимает губы, в глазах его — страх и раздражение напополам плещутся, — губы поджаты.  — Зачем Вы вернулись? — только и спрашивает он мелодично, холодно. Альберу знает, как этот голос может срываться от наслаждения, какие звуки может издавать рот этот греховный, — воспоминания все еще свежи после стольких лет скитаний и познаний. Ведь ради них — ради королевы фей и эльфов, — Альберу отрекся от всего, что знал, от своей человеческой натуры. Ради него бросил вызов Богам, ради него прошел все испытания, ради него отринул веру и принял новую, плутал великими лабиринтами, взращивая и усмиряя силу своего божественного отца.  — Я вернулся за Вами, — просто отвечает Альберу, подходя совсем близко, так близко, что Кейл кожей чувствует эту силу. Силу молодого полубога.  — Вы все так же пахнете вином и цветами, — низко говорит полубог, глядя сверху пьяными лазурными глазами. Блять. Кейл вздыхает — грудь под тонкими слоями одежды вздымается волнующе, — опускает длинные ресницы, пряча взволнованный взгляд, и лежат на веках сверкающие в солнечном свету крупицы, которые хочется примять пальцем. Словно уловив перемену настроения, конь водный бьет копытом, раздувает ноздри и пригибает уши настороженно, наяды и ундины с громким всплеском уходят вглубь сказочного озера, и прячутся за толстыми стволами деревьев жизнь.  — Идите за мной, — вздыхает наконец-то Кейл, осмеливаясь поднять взгляд сверкающий. Альберу просто кивает и позволяет королеву увести его вглубь леса — по скрытым раскидистыми кронами ухоженным тропам, утопающим в неясном бледном свету, ведя сквозь волшебством и тайной наполненных деревьев, цветов, трав. В тени тихо шепчутся ветром лесные жители, не смеясь показаться на свет, но Альберу мало это волнует — он смотрит только на фигуру впереди, на обнаженные руки и плечи, на стекающий по узкому клину спины шелк волос, на виднеющиеся сквозь лазурные одеяниями изгибы тела, и глаза его темнеют стремительно. Кейл приводит его во дворец, скрытый исполинскими древами. Выложено здесь все белым мрамором, увито цветами, уставлено драгоценностями. Из каждого фонтана льется золотой нектар, вино и вода, щебечут птицы и гуляют сказочные создания, на которых Альберу успел уже насмотреться в других местах, и в воздухе разливается густой цветочный аромат. Кейл ведет его анфиладами и кортиками, пустынными широкими коридорами в маленькую личную беседку, скрытую от чужих глаз полосой плотно высаженных деревьев. Лес и мрамор — удивительное сочетание. Кейл указывает Альберу на невысокое ложе, предназначенное для ленного возлежания, лично ставит на низкий столик рядышком вино и фрукты, усаживается на край. Ногу на ногу закидывая, на руку опираясь, создание неземное.  — Зачем я Вам? — спрашивает фея спокойно, откидывая волосы назад. Альберу улыбается. Тянется рукой к свободной ладони, перехватывает, и, приподнявшись на локте, целует белое запястье с тонкой чувствительной кожей.  — Потому что я люблю Вас, — без тени сомнений изрекает он, глядя жарко, мутно и томно, — полюбил с первого взгляда. Кейл давит сладкую дрожь от прикосновения губ и жара дыхания, мягко высвобождает ладонь.  — Вы… — королева вздыхает, — я могу подарить Вам наслаждение, — смотрит он устало, — но не свою любовь. Альберу фыркает. Садится, резким движением перетягивает фею к себе на колени, утопая в нежном и диком аромате его кожи и волос, носом утыкается в нежную белую шею, руками обхватывает изящное, из мрамора и облаков выточенное тело.  — Я знаю, кто Вы, — шепчет он, сладко целуя шею. Кейл выдыхает громко, откидывая голову набок, ладонями упираясь в широкие плечи, — я спрашивал о Вас Богов. Я читал про Вас, я знаю, что Вы из себя представляете. Альберу гладит крупно и весомо изгиб поясницы, ловя сквозь тонкие слои ткани жар и шелк плоти кончиками пальцев. Нежно приникает к местечку за ухом, с удовлетворением ловя чувственный тихий вздох.  — И я знаю Вашу натуру, — хрипло шепчет он на ухо, горячо и щекотно. Кейл, не в силах противиться, льнет к крепкой груди, гладит ладонями шерсть походного костюма. Чувствует бедром упирающееся возбуждение.  — Тогда… — тихо поет он, отстраняясь, глядя глаза в глаза, — Вы согласны на то, что я никогда не буду принадлежать Вам? Боги — создания, сотканные из эгоизма и силы столь великой, что земля дрожит, океаны пенятся, а небеса раскалываются надвое, — дети их, наделенные силой не меньшей, эгоизмом не меньшим, подобны им как капля одна подобна капле другой. И любят они тоже эгоистично, и владеть желают безраздельно, жадно. Кейл больше не связывается с Богами, несмотря на то, что удовольствие с ними самое сладкое, — ему не нужны проблемы с Высшими существами и их дрянным характером, хватило одного раза. Он берет любовь только у тех, кого устраивает такой расклад, не больше не меньше. И он не предназначен для таких смешных понятий, как верность.  — Я одарю Вас шелками и бархатом, — низко смеется Альберу, увлекая фею вниз, падая на расшитое шелковые подушки ложа, — я одарю Вас драгоценностями, цветами, я подарю Вам пыль Млечного Пути. И я буду любить Вас так сильно, что Вам не потребуется никто другой. Кейл обнимает бедрами чужие, вытягивается на груди мужчины, смеется. Вполне возможно, с этим молодым наивным полубогом можно поиграться еще.  — Ну что ж, — выдыхает он в губы, — попробуйте. Альберу трахает его долго, сладко и невыносимо хорошо — Кейл всхлипывает, стонет и принимает, цепляясь пальцами за мышцы греческого тела, плачет от движений толстого члена внутри, выгибается навстречу гладящим ладоням, дрожит. Лучше, чем в воспоминаниях. Слаще, чем в фантазиях. Альберу темно и голодно смотрит, как королева прикусывает губу, сладко хныча, мечась в бреду и жаре удовольствия. Бьет бедрами, внимания сладости голоса, держит за руку, усыпая поцелуями, не думая, сколько еще существ видели его таким. Он зол, но винить в этой злости некого. Кейл был создан таким, сотворен, выточен, в него вдохнули жизнь, и он ступил по глади воздуха своими красивыми, белоснежными ступнями с перламутром ногтей, чтобы получать наслаждение, дарить любовь и игры, рассыпая падающие с волос цветы на внимающую землю. Поэтому Альберу сотрет каждое прикосновение, отпечатавшееся на этом теле, заставит Кейла забыть о других — о том, что было, — и покажет другое будущее. Утопит в своей любви и подарит то, от чего тот не сможет отказаться. В сени сказочного леса журчат фонтаны, гуляют нимфы и музы, щебечут птицы да льется шепот раскидистых крон благородных олив. Кейл цепляет с вазы виноград, кладет в рот и катает на языке, раскрыв губы и задумчиво наблюдая, как тихо и медленно скрывается солнце за плотным шелком облаков, постепенно склоняясь к тёмной макушке леса. Из личной беседки открывается замечательный вид на раскинувшиеся небеса. Собеседник его внимательно следит за движением ягоды на мягком розовом языке.  — Королева, — говорит он, — Вы меня соблазняете? Королева отвлекается от созерцания неба, бросает длинный взор на Альберу, разлегшегося в ногах. Улыбается и давит ягоду зубами. Полубог охает.  — Нет, — между тем отвечает фея, и снова возвращается к предыдущему занятию. У него задумчивый и меланхоличный взгляд, и мягко течет золотая амброзия света по припыленным сиянием волосам. Кейл, как и любая другая фея, в сумерках тускло и очень нежно мерцает — кожа и волосы его покрыты тонким шлейфом пыли звездной, и кажется он вальяжной небрежной статуей из мрамора, выточенной в позе вечного умиротворения и неги. Альберу было сладко и чудесно узнавать новое о своей королеве. О том, что у нее игривый и чуточку несносный характер, что она любит спорить, фыркать и оставлять свои дела на других. Что она умна и мудра, разрешая различные проблемы своих подчиненных, что любит сладости, вино и трепетно относится к своим ученикам, детям замечательным, игривым и озорным. Он и Хон — сестра и брат, — и Раон вечно творят беспредел, устраивают невинные шутки и пакости, и с ними очень приятно разводить полемику. Его королева растит действительно драгоценные камни. Альберу в своих скитаниях долго думал о том, каким же окажется его любовь. Ленивой ли, несносной ли, мудрой или глупой — он готов был принять все, потому что Боги сплели нить его судьбы с судьбой Кейла, привязали крепко, не давая и шанса вырваться, и, признаться, Альберу и не хотел. Никогда. С первого взгляда увидев свою королеву понял он, что пропал в плену сладостном, и хотел этого и жаждал этого как никогда ничего не хотел и не жаждал. Поэтому сейчас каждая их пикировка, каждый спор и каждый разговор; эти две недели подле — волшебство для него. Альберу кладет руку на голень, скрытую шелком розового пеплоса, надавливает пальцами на мягкую кожу. Королева делает вид, что не замечает, тянется за кубком вина, выгибаясь на ложе, и полубог ловит момент, чтобы схватить его за ноги и притянуть к себе, уложив пятки на плечи. Кейл скашивает на него взгляд чуть раздраженный.  — Вы ненасытны, — обличает он, но бедра разводит, позволяя складкам драгоценного пеплоса скользнуть выше, собираясь в паху разовым облаком.  — Верно, — не отрицает Альберу, целуя мокро косточку щиколотки, — Вами насытиться невозможны. Вы невозможны. Кейл смеется, чуть сползает вниз, удобнее устраиваясь на подушках, голову откидывая нагло и томно, руки разводя в стороны.  — И что? — вызывающе поет он, наблюдая, как стремительно наливаются тьмой аидовой лазурные глаза, — отличается от Ваших обо мне представлений? Альберу улыбается, поддается вперед, опускаясь меж бедер, задирает пеплос еще выше, обнажая полувставший розовый член и мягкие яички, прикусывает внутреннюю сторону бедра. Кейл выдыхает и прикусывает губу.  — Гораздо лучше, — честно отвечает полубог и берет головку в рот. Кейл всхлипывает, рукой зарываясь в золотые нити волос, спину выгибая бесстыдно и порочно, ноги разводя в сторону и упираясь пятками в шелк ложа, поддаваясь в жаркую глубину божественного рта. У Альберу волшебный язык. У Альберу сносный характер и его весело дразнить — выдержки молодому полубогу все еще не хватает, и он ведется как незрелый в подобных играх мальчишка, зажимая Кейла где только можно, поддаваясь любой провокации. Ах, как сладко, думает фея, когда его за бедра удерживают в одном положении, выласкивают и вылизывают как конфетку, ненасытно, жадно, глубоко, безумно хорошо и плотно, и он только и может, что принимать эту бесстыдную плотскую ласку, напрягаясь под стальными пальцами, под умелым языком. В какой-то момент Альберу меняет темп, больше дразня, чем действительно доводя до края, и фея раздраженно шипит, давя пальцами на золотую макушку, требуя еще больше ласк.  — Неужели это все, чем Вы можете меня порадовать? — обвинительно говорит он, прежде чем сорваться на высокий тихий стон, потому что полубог вдруг заглатывает целиком, пропуская головку в тесное жаркое горло, и языком ласкает неутомимо, кончиком выласкивая ствол, и стонет громко вокруг чувствительной плоти, отчего у Кейла мышцы на животе скручиваются и напрягаются, бедра поджимаются, а дым удовольствия бьет в голову крепче, чем любое вино. Ладонь укладывается на живот, прибивая к ложу, пока язык и рот доставляют неземное наслаждение, и Кейл тонко хнычет, запрокидывая голову, лаская рукой соски, не смотря, как растягиваются припухшие губы вокруг члена, как свирепый голодный взгляд остервенело следит за каждым его жестом, за дрожью, растекающейся по изящному, из облаков и мрамора сотканного тела. Оргазм настигает волной, утягивая в пучины с головой. Кейл хрипло стонет, изливаясь в глубину рта, дергаясь всем телом, закатывая глаза и напрягая безумно красивые бедра, весь изгибается, и Альберу не прекращает отсасывать мокро, сквозь оргазм, прямо по сверхчувствительной, дергающейся и мягчеющей во рту шелковой плоти, обнимая губами головку, лаская отверстие уретры кончиком языка, и Кейл срывается на скулеж, поджимая пальчики на ногах. Альберу уделит им внимание в следующий раз. Сейчас, когда он наконец-то дорвался до своей мечты, до зависимости и одержимости, он может хорошо поработать над каждой частью совершенного тела королевы медленно, вдумчиво и беспощадно. Он заласкает его до такого состояния, что Кейл просто не сможет думать ни о чем, кроме этого удовольствия.  — Альберу! — кричит Кейл, плоть во рту снова твердеет, — медленнее ах! Альберу втягивает щеки, создавая вакуум, и Кейла бьет крупная дрожь, мысли его раскалываются на части, он до боли тянет за золотые пряди, хлопая второй рукой по простыням, но полубог даже не ощущает этого, он неумолим — с шумом втягивает носом воздух, с мокрым звуком снова принимает член в горло, хрипя и вибрирующие смеясь, бархатом языка вылизывая ствол, пальцами лаская поджавшиеся яички, сжимающийся вход, вымазывая их в стекающей слюне, проникая самыми кончиками, раздразнивая еще один вид голода, и фея в его руках вся ломается, напоенная удовольствием до сыта.  — Прошу Вас… — жалко лепечет он, мечась на шелке ложа, не в силах избежать мучительно-сладких прикосновений, — хн! Его голос срывается, его тело поет и движется по воле Альберу, снова судорожно напрягаясь, и густое семя снова разливается во рту у полубога, и тот глотает ее жадно, голодно, проникая пальцами внутрь тела, надавливая на комочек нервов, отчего фея над ним скулит, раскрывая широко измазанный в слюне рот, изламывает брови, бьется под рукой, давящей на живот, судорожно, трепещет в приступе невыносимого удовольствия, плачет и скулит, одной рукой натягивая пряди волос, другой — упираясь дрожащей кистью в плечо. Но Альберу на то и полубог, что его не сдвинуть. Он скала — прочная, недвижимая, не сгибающаяся под жалкими попытками прошений, — и поэтому ласкает фею внутри и снаружи, проталкивая в судорожно сжимающийся проход четыре пальца, потирая нежные, податливые стеночки, чувствуя, как вокруг мозолистой плоти пульсируют и сокращаются внутренние мышцы, обнимая шелком жара, обнимая конвульсивно, ртом выдаивает измученный мягкий член, не выпуская ни на секунду, пропуская головку в щеку, растирая щель о слизистую, и Кейл плачет жалко, задыхается, мычит, не зная куда деть руки, куда деть себя, чтобы избежать этого, чтобы закончить…  — Еще! — помимо своей воли скулит он, мотая головой, перед глазами у него слепит бело и невозможно, в венах у него растекается, бушует и неистовствует пламя нужды напополам с болью, и все этот так сладко, так невыносимо, неизбежно хорошо, — еще… Альберу мычит вокруг дергающегося члена, давит пальцами на простату, выласкивает, выламывает Кейла, и тот снова кончает, раскрывая истерзанные лепестки губ, выпуская жалкий и не прекращающийся скулеж, изливаясь совсем скупо. Альберу глотает все до капли, выпускает размякшую плоть изо рта, в последний раз целуя головку, посылая волну острой дрожи по совершенному телу.  — Я ненасытен, Вы правы, — сипло и низко говорит он, глядя на разбитое, сладкое выражение лица феи, на его мутные слезливые глаза и блестящие от слюны подбородок и распухшие алые губы, на спекшийся румянец по скулам, шее, и скрытой пеплосом груди, — но только Вы единственное, чем я не смогу насытиться никогда. Королева смотрит на него мутно, распятая на золотом шелке простыней, карминовые волосы с вплетенными синими незабудками волнами растекаются вокруг головы, глаза у нее стеклянные, темные, слезы мажут искрящейся влагой крупными каплями щеки и слипшиеся ресницы, темные брови жалостливо изогнуты.  — Альберу, — всхлипывает он, измученный лаской, захваченный в плен черного, свирепого от желания взгляда, — Альберу…  — Вы моя королева, — вязко и густо поет полубог, гладя большой ладонью горячую щеку, — моя, и я буду доказывать Вам это снова и снова, пока Вы не поймете, что я прав. Он раскрывает бедро, и Кейл упирается дрожащими пальцами в грудь.  — Нет, — хнычет он, чувствуя горячую головку у входа, — не надо, я… Ах! Альберу толкается внутрь, раскрывая мягкие горячие мышцы входа крупной головкой, и Кейл весь сжимается внутри, раскрывает рот, пытается свести бедра, только Альберу держит твердо, не позволяя и жеста сделать, медленно проникая все глубже и глубже, растягивая ноющие чувствительные стенки, заставляя принимать форму этого огромного восхитительного члена, чуть изогнутого, с узорами вен и длинными шелковым стволом.  — Снова и снова, — клянется он, и Кейл сладко сжимается внутри, слезливо хнычет, дрожит, цепляясь пальцами за спину, — пока Вам больше не будет нужен никто другой. Кейл вчера невинно забавлялся с Морфеем, позволяя себя гладить. Сегодня Альберу снова доказывает ему, кто лучше. Член входит до конца, до шлепка кожи о кожу, и растянутый вход жжет, и внутри так горячо, так влажно, так… раскрыто…  — Альберу… — в бреду плачет королева, когда тот бьет бедрами снова, — аах! Пожалуйста, Альберу! Полубог снова и снова двигается, наполняя медленными глубокими толчками, гладя на изломанное лицо, целуя алые губы, прикусывая шумно нижнюю, залезая языком к деснам, вылизывая чувствительные рецепторы, всасывая безвольный язык мокро и грязно, выпивая сорванные низкие хныканья, держа пальцами второй руки за подбородок, не позволяя закрыть рот.  — Что «пожалуйста», моя королева? — мурлычет он, глядя, как слюна стекает из уголка распахнутых губ, как волочится язык по небу, как блестят белые зубы. Кейл гортанно стонет, закатывая глаза, его мотает в такт толчкам, его терзает сладкая дрожь, смешанная с болью, выкручивает, наполняет, и он сам уже не знает, чего хочет… Хочет…  — Не знаю, — плачет он бессознательно, — пожалуйста, пожалуйста! Альберу удовлетворено и мрачно улыбается, опирается руками о ложе, принимаясь толкаться быстрее, проезжаясь по комочку нервов, чувствуя, как трепещет и пульсирует плоть вокруг члена, как крупно и конвульсивно дрожит распятая под ним его королева, доведенная до беспамятства, неистовства, проведенная за край, раздавленная подавляющей тяжестью ощущений, такой сладкий, такой…  — Такой красивый, — мурлычет Альберу, — совершенный. Кейл скулит, ничего не осознавая — перед глазами бело, в голове пусто, и остается только жар и обхват рельефного члена внутри, и остается только трущиеся о сверхчувствительную кожу складки пеплоса, и аромат секса, смешанный в воздухе со сладким цветочным, и дикая, всепоглощающая нужда большего, утапливающая в головокружительном водовороте чувств.  — Больше… — рыдает его королева, жадно хватая губами воздух, — больше… И полубог дает больше. Жарко. Так жарко, так душно и тяжело, раскаленная лава наслаждения вязко течет в мыслях, вязко растекается по венам, Кейлу жарко и сухо, и невозможно плохо и хорошо, член внутри движется с каждым разом словно все глубже и глубже, растирая натруженные стеночки, растягивая опухшее отверстие, Кейл плачет, дергается и кончает на чужом члене, содрогаясь от рыданий, от болезненного, скручивающего каждую мышцу удовольствия, мечась в бреду.  — Моя королева, — слышит он темный и влюбленный голос, но перед глазами ничего, — моя королева. Кейл на грани того, чтобы потерять сознание.  — Альберу, — лепечет он, чувствуя, как вязкая сперма наполняет внутренности, — Альберу… Кейл просыпается от жажды. Тело его болит и ноет, во рту сухо, и вдруг осознает он себя на теплых мышцах груди, вздымающихся с каждым движением, осознает он себя прижатого крепкими руками к совершенному телу — голым, измученным и удовлетворенным до краев. Впрочем, таким он просыпается каждый раз на протяжении уже двух недель.  — Проснулись, моя королева? — раздается сверху. Фея поднимает голову, видя бодрого и сытого полубога. Лазурные, подобно пучинам морским, глаза полны нежности и любви, губы гнутся в ухмылке. Кейл раздраженно шипит.  — Пить, — хрипит он, укладываясь щекой на гладкую горячую грудь, — сейчас. Альберу свешивает руку с ложа, цепляя стоящий на земле кубок с водой, прикладывает край к губам. Кейл жадно глотает, чувствуя, как живительная влага холодом льется в натруженное горло, проливая половину на подбородок и шею. Полубог откидывает опустевший кубок, большим пальцем собирает воду с лица, мнет истерзанные губы, оттягивая нижнюю. Вторая рука съезжает по пояснице вниз, ложится на ягодицу. Кейл прикусывает большой палец в отместку больно, скидывает с себя руку, скашивает взгляд на небо — утро уже успело войти в свои права, и сладкая летняя прохлада разливается в дымке синих красок.  — Отнеси меня к озеру, — велит королева, не в силах даже подняться. Альберу смеется, легко подхватывает Кейла на руки и встает с ложа.  — Как прикажет моя королева, — улыбается он. Сказочная сень шепчется, вторя шепоту ветра. Их владычица никогда ранее не приводила к себе гостей больше, чем на день, упиваясь встречами мимолетными и сладкими, как шелк рассвета, но этот молодой полубог гостит уже с полмесяца, и, вопреки привычному существам божественным эгоизму, терпит любые выходки, ждет и любит. Он, трогательно прикладывая руку к груди, говорит, что это и есть подвиги во имя любви. Раон хихикает, временами зовет Альберу пакостить и называет «вполне ничего», когда как Хон в полном восторге от загостившегося полубога. Тишь да гладь в царстве фей и эльфов. Тишь да гладь в душе Кейла.  — Помню, как представлял я Вас в своих объятиях, чтобы согреться в царстве Аида, — смеется Альберу, неся его легко и бодро, ничуть не стесняясь наготы, — там ужасно холодно. Кейл чуть приподнимает голову с плеча, выгибает бровь.  — Какое бесстыдство, — только и говорит он лукаво. Они молчат почти всю дорогу до озера, и только в конце пути Кейл раскрывает рот.  — Вы считали лета? Альберу вздыхает, входит в стоящую гладь, приветствуя улыбкой резвящихся наяд.  — Пятьдесят три года, — отвечает он, погружаясь в холодные хрустальные воды с тихим всплеском. Кейл кивает, гладит серьезное, чуть грустное лицо кончиками бледных нежных пальцев, позволяет окунуть себя в живительный холод волшебного озера.  — Немалый срок для человека. Для полубога — миг, — утешает королева. «У Вас гораздо больше времени впереди». Полубог склоняет голову и целует мягкие губы почти целомудренно.  — С Вами каждая секунда — вечность и крупица, — мурлычет он. Альберу оставляет Кейла купаться и уходит в другой мир за дарами. Он всегда преподносит своей королеве диковинки со всего света — будь то шелка или книги, яства и лучшие вина, драгоценности, бархат, хрусталь, — открывает любопытной натуре феи много нового и неизведанного, и за это Кейл его ценит. С полубогом нескучно и очень комфортно, думает королева, нежась в холодных водах озера, и наяды моют и приводят в порядок его спутавшиеся волосы. Альберу умен, весел и временами ужасающе раздражающ, но с ним приятно спорить, приятно просыпаться и засыпать. Проведенное с ним время не кажется Кейлу скучным или обременительным, удовольствия не приедаются, разговоры не надоедают. Может, думает он, глядя из-под опущенных ресниц, как тихо шумят кроны деревьев и резвятся жители леса сказочного, терпения этого полубога хватит, чтобы приручить его. Потому что словно бы совсем не против.