Бег времени. Тысяча семьсот.

Есть два пути избавить вас от страдания: быстрая смерть и продолжительная любовь. Ф.Ницше Будь, что будет. Я стоял у зеркала и всматривался в свое отражение, пытаясь собраться духом. «Будь, что будет», - говорил я сам себе и внутренне содрогался от накатывающего ощущения, будто под ногами разверзлась пропасть с зияющей темнотой, способная поглотить меня. Какой это круг Ада? Я уже близок к низу. Раньше держался за надежду, за оптимизм. Сегодня эта ниточка была натянута до предела и лопнула со звуком порвавшейся струны... Вот уж две недели я не видел Гвендолин. Хранители меня просто не пускали, наказывая за то, что совершил. Садисты. Вот они кто! Я тоже хорош – поддался на уговоры Рафаэля… Вообще, то, что творилось в Темпле за эти дни, походило на международный скандал. Через пару минут моей элапсации был звонок Цербер-охраны Фальку о том, что Одиннадцатый путешественник нарушил свод правил и, применяя силу, совершил прыжок в прошлое без допуска и разрешения Хранителей. Дядя сразу понял, куда я рванул, увидев выставленную на хронографе дату, поэтому часть Цербер-охраны была снята и направлена в «NTBB&Co», бывший дом графа Бенфорда, ныне банк де Виллеров. Там я и материализовался: пьяный, в разорванной рубашке, в саже и царапинах, еще ощущающий вкус поцелуя Гвендолин и аромат ее духов. Меня тут же скрутила Цербер-охрана и увезла в лазарет Темпла, где меня продержали три дня, как чумного. К тому же на утро, после моего побега в 1758, помимо похмелья, у меня снова были все признаки супраэлапсации. Со мной никто не общался и не церемонился – это был приказ Магистра ложи. Меня, как арестанта, водили для элапсации в 1965 год на пару часов. Я словно поменялся местами с Гвендолин и ощущал на своей шкуре, каково это, когда тебе не доверяют. На третий день состоялся весьма ужасный разговор с дядей. Нет, он не кричал, Фальк просто отчитал меня, как мальчишку, объявив, что с этого момента, меня будут отвозить домой, и каждый вечер проверять - дома ли я. А так же, что мне перекроют доступ к карманным деньгам, и плюс ко всему отстранят от главной миссии графа Сен-Жермена до совета Хранителей Внутреннего круга. Но самое болезненное было, то, что я читал в его глазах разочарование. Ведь там, где кончается искренность, начинается одиночество. Фальк много значил для меня, не смотря на все наши с ним противоречия - он был мне ближе всех. И теперь своим поступком я подорвал его доверие, а также пошатнул его статус Магистра. Хранители шептались: достоин ли Фальк управлять этой гигантской машиной, под названием Тайная ложа, когда он даже не может удержать своего племянника от безрассудных поступков? Теперь дядя общался со мной холодно и односложно, не посвящая в детали. И я сходил с ума от вины и одиночества. Будь, что будет. Моя жизнь терпела крах от любви к одной сумасшедшей девчонке: из-за нее я предал дело, которому предназначался с самого рождения, из-за нее поставил под удар самого близкого человека, из-за нее мне хотелось броситься под колеса, потому что я не мог наслаждаться ее обществом, не мог видеть ее глаз, не мог слышать любимого голоса, не мог целовать и прижимать к себе в объятиях. Я горько рассмеялся над собой: не жизнь, а импотенция чувств и действий. Так тебе и надо, де Виллер. Теперь после университета, меня везли на элапсацию, а потом возвращали домой, где обязательно в 10 часов был звонок – проверка дома ли я. Утро начиналось в 6 с приездом мистера Джорджа, чтобы отвезти на лекции. Кстати, единственные, кто проявляли сочувствие ко мне, были мистер Джордж и, как это ни странно, мистер Уитмен, постоянно цитировавший Шекспира о безрассудной любви. Наказание не обошло и Рафаэля. Но я поражался его легкой реакции на это: он был самодоволен и самоуверен, как никогда, а я тайно смотрел на него и восхищался. Не знал, что мой повеса и бездельник брат на деле тот еще бунтарь. Иногда казалось, еще чуть-чуть и он у себя на груди наколет «Liberté, Égalité, Fraternité*». Мне бы его настрой. Я – Гидеон де Виллер, одиннадцатый путешественник в кругу двенадцати, лев, бриллиант – был сломлен и раздавлен. Как скоро мне дадут увидеть ее, долго ли еще терзаться? И что сделают Хранители: пошлют меня в тот же день, когда была дуэль, или изощренно отомстят, промотав мое прошедшее время наказания и для нее тоже? Каждую ночь я истязал себя мыслями о том, что Гвен сейчас делает, думает ли она обо мне, что она выберет - его или меня. Каждую ночь снились кошмары, иногда мое сознание производило надо мной изощренную пытку, когда снилось, что я и Гвен снова горячо предаемся поцелуям на зеленой софе, и я, погружаясь пальцами в ее длинные густые волосы, реально ощущал девичье тело в своих руках, ее горячую кожу под тонкой тканью рубашки. Затем, в приступе страсти, она шепчет имя - не мое. И вот я уже со стороны вижу ее вместе с Бенедиктом на нашей софе. А дальше я просыпаюсь в холодном поту от невыносимой боли в сердце, будто мне пытались его выдрать из грудной клетки. Вот и сегодня я проснулся от этого сна и впервые за долгое время плакал. Наверное, это было противное зрелище: плачущий Гидеон де Виллер, утопающий в своей вынужденной пассивности. Я - ничего - не могу - сделать. Я сжимал кулаки, кусал губы, чтобы остановить слезы и панику, чертыхался, пытался перестать думать об этом, но боль была невыносимой. Под конец я сдался и со стоном отчаянья перевернулся на живот и, зарывшись в подушку, бил кулаками от злости по постели и лил слезы. Вскоре стало легче, словно кто-то разрезал ремни, сдавливающие мою грудь. Именно в этот момент понял, что устал, как и физически, так и морально. Хотелось поддержки, ободрения, хотелось вернуться на пару месяцев назад. В то прекрасное время, когда я мог беспрепятственно быть рядом с Гвен и касаться ее, ощущая, как с каждой секундой в ее обществе, все больше влюбляюсь. Я на секунду вспомнил, как впервые ее поцеловал в исповедальне после нашего флирта: «не хотите ли исповедаться в своих грехах, сын мой?». Теперь я знал ответ на этот вопрос, сейчас сказал бы, что мой грех зовется «Гвендолин Шеферд», а тогда лишь отшутился. Именно в тот момент я решился на действие по плану Сен-Жермена – влюбить и властвовать умом и сердцем девушки. Почему никто не предупредил, что это имеет обратный эффект?! Никогда не забуду наш первый поцелуй. Я готов поклясться перед всеми богами мира, что ничего лучше и приятнее не испытывал! И никакой магии не надо, чтобы быть для меня особенной. Влюбленность - с первого взгляда. Осознание, что это любовь - с первого поцелуя. Желание быть и обладать ею - с первого касания. Помню, как она резко прервалась тогда, оттолкнув меня. Я был совершенно сбит с толку, но еще больше, когда увидел с какой небрежностью, царским хладнокровием Гвендолин пошла на улицу с заявлением, что она замерзла в церкви. И это после такого поцелуя! «Неужели она ничего не почувствовала? И часто практикует такие поцелуи?» - задавался я вопросом, съедаемый ревностью. Я практически произнес: «Этот поцелуй… мне так понравилось. Ты с кем так научилась?». Но не смог, увидев, что хладнокровие девушки напускное. «Кажется, я ее обидел», - а сам безвольно, подчиняясь первому порыву, вытащил шпильку из ее прически и намотал локон на палец, чтобы почувствовать, какие наощупь ее волосы. Мда. Кстати, я без ума от ее волос. Можете занести это в графу «фетиш Гидеона де Виллера»: никогда не видел таких красивых, тяжелых, черных, как смоль, как вороново крыло. Они блестели на свету, чуть отдавая синевой. Наверное, когда Гвендолин их распускает, будучи раздетой донага, то становится похожа на русалку, и волосы спадают, закрывая, как последнее одеяние, хрупкая преграда для жадных до нее глаз. Я бы все отдал, чтобы увидеть это… Бенфорд, мерзавец, выскочка, негодяй, этот развратник может любоваться её красотой. Точнее она позволяет ему… Боже, как же больно в груди. Кто-нибудь прострелите мне сердце! Я спустился в кухню, чтобы сделать себе крепкий кофе. Хотелось бы выпить более сильного напитка, но дядя с хранителями в первый же день выкинули из дома весь алкоголь, проведя практически обыск на наркотики и сигареты. Изъят был даже хьюмидор из моего кабинета с кубинскими дорогими сигарами. Но больше всего я испугался за бумаги Пола, которые еще лежали в моем столе. Наверное, Фальк был зол, как дьявол, что не обратил на них внимание. Досталось лишь изъятому алкоголю из бара и распечатанным на принтере портретам Гвендолин и Бенфорда, которые я повесил в кабинете. Не жалко, пусть забирает. На кухне, уже одетый в школьную форму, читая новости по макбуку и, потягивая кофе, сидел Рафаэль излучающий уверенность, пафосность и даже некую… мажорность. У нас с ним после дуэли не особо шли разговоры, все как-то сдержанно, кратко и по делу. Мы не хотели даже вспоминать наше безрассудное приключение, делая вид, что ничего не произошло. - Доброе утро, – я прошел к столу с кофейником и изображал, что ничего не случилось. Лишь бы он не видел моего лица. - Доброе утро, - буркнул Рафаэль, не отрываясь от макбука. Я облегченно выдохнул и продолжил приготовление своего завтрака. Сообразив пару сэндвичей, сел, как ни в чем не бывало за стол и начал есть. Прозвучал звонок в дверь, оповещающий, что приехал наш конвой – мистер Джордж. Рафаэль быстро вскочил и открыл дверь, после чего по возвращению продолжил пить кофе, уходя с головой в читаемое на экране. Интересно, что он такое читает, ничего не замечая вокруг? - Доброе утро, джентльмены, - улыбаясь, вошел на кухню мистер Джордж. Сегодня он просто лучился счастьем. Интересно, что это с ним? - Здравствуйте… - Доброе утро, - поздоровался я. – Будете кофе? - С удовольствием! – мистер Джордж аккуратно снял плащ и повесил на спинку стула, расправив все замявшиеся складки. – Рафаэль, что это ты так упоенно читаешь? - Программа поступления в Royal Holloway. От неожиданности я поперхнулся кофе. - Что? Royal Holloway? А как же Imperial College London? – если честно я был дважды удивлен. Во-первых, что Рафаэль сам зачем-то полез изучать программы поступления в колледж, а во-вторых, что изъявил желание хоть где-то и чему-то учиться в будущем. Это было странным. - Ну что же, тоже неплохой выбор… - протянул Хранитель. - А что? Я не могу сам выбрать профессию и место учебы? – съязвил мне Рафаэль, не слыша мистера Джорджа. - Если ты скажешь, что еще сам поступишь и будешь оплачивать учебу, я тут умру от разрыва сердца! - Остановимся, пока на маленьком инфаркте, – он наконец-то оторвался от макбука и улыбнулся мне. – Что с тобой? – Рафаэль, наконец-то, увидел мои красные глаза. - Не мог уснуть, - ответил я с неохотой, отводя взгляд. - Ясно… - кажется, он догадался, что не в бессоннице дело. - Да, Гидеон, вид у тебя измученный. Может тебе стоит обратиться к доктору Уайту, он тебе таблетки пропишет от бессонницы, - сделав мистеру Джорджу кофе, я поставил кружку перед ним. Тот, отпив аккуратно маленький глоток, продолжил с довольным видом, - Сегодня такая замечательная погода! Тепло, солнечно! Говорят, что весна в этом году будет ранняя. Я проигнорировал его. Меня раздражал счастливый вид мистера Джорджа. Не знаю, что там случилось такого в Темпле, что он сияет, как начищенный медяк. Мы, молча, потягивали кофе, даже не пытаясь поддерживать разговор друг с другом. Допив свой напиток, мистер Джордж поднялся с фразой «я вас жду на улице» и ушел. В тишине мы собрались, взяли рюкзаки и пошли к двери. Но тут я остановил Рафаэля, преградив ему путь. - Что за идея с Royal Holloway? - А что? - С чего вдруг? Рафаэль замялся, а потом с неохотой продолжил: - Слушай, я знаю, что идея с дуэлью была идиотской, но я помог тебе сбежать из-под контроля Хранителей. Ведь лучше жалеть о том, что сделал, а не о том, чего не совершил. Правда? Так помоги теперь и мне… Я смотрел на него, пытаясь понять, что он имел в виду. И тут меня осенило. - Лесли! Это из-за нее? Она собирается поступать в Royal Holloway? Так? Ему ничего не надо было говорить, все читалось по лицу. - А вы встречаетесь? - Нет, она делает вид, что не хочет знать меня и не интересую вовсе, - он чему-то таинственно ухмыльнулся. – Так или иначе, я хочу оказаться с ней в одном колледже. Я устало потер глаза. Что я мог сказать? Не влюбляйся, брат, твоя жизнь тогда не будет катиться к черту? Или, включи мозг, она с тобой быть не хочет, а ты навязываешься? Ну почему влюбленные де Виллеры становятся опасными для общества, превращаясь в безумцев и сталкеров?! Один уже совершил побег ради девушки с хронографом в прошлое, второй занимается методичным саморазрушением, а третий превращается в такого же фанатика, как и предыдущие собратья по «несчастью». - Ладно… - надеюсь, мой голос звучал не слишком обреченно. - Ты видел, какой радостный мистер Джордж? - Да. - Видно это касается Гвен и тебя. Иначе он не стал бы плести тут про раннюю весну. - Я не знаю… - простонал я, закатывая глаза. – Ты не поверишь, но я их боюсь – не знаю, что они выкинут в следующую минуту. Не доверяю им. Рафаэль рассмеялся. - Могу поспорить, Фальк то же самое, слово в слово, говорит про тебя. Не сникай, Гидеон! – он по-дружески хлопнул по плечу. – Они ничего не смогут сделать тебе. Ты - их единственная надежда. На данный момент, только ты можешь осуществить их планы, так и разрушить. - Поэтому они будут делать все, чтобы обмануть меня… А еще они могут навредить Гвендолин. - Как? Она в 18 веке! - Не знаю, Рафаэль. Но они теперь будут делать все, чтобы контролировать нас. После университета меня отвезли в Темпл, где меня встретил все также сияющий мистер Джордж. - И снова здравствуй! - Здравствуйте… - я медленно тащился за ним, наверное, на моем лице было написана вся скука и нежелание быть здесь. Но ничего поделать не мог! - У меня для тебя отличные новости! Я хотел утром сказать, но решил отложить до твоего приезда сюда. - Что, собрался Конклав и перевыбрал Папу? – я кинул взгляд на крышу здания Темпла, где из трубы отопления шел легкий белый дымок. В этот момент мимо нас прошествовала толпа китайских туристов, которые восхищенно озирались вокруг, ежесекундно щелкая фотоаппаратами. Мистер Джордж замешкался, так как случайно он оказался в самой середине группы людей. Извиняясь, он протискивался мимо них. Я наблюдал, за его суетящимися, неуклюжими действиями, из-за которых терял весь свой лоск Хранителя: очки съехали, задралась некрасиво пола пиджака, кто-то отдавил ему ногу, оставив смачный пыльный след кроссовка на его глянцевом ботинке, на голове был смешной хохолок. - Я не понял, твоей шутки, - запыхавшись, сказал он мне, приводя себя в порядок. На мгновение мне стало жалко мистера Джорджа и хотелось рассмеяться от его вида. – Если ты имеешь в виду твоего дядю, то нет, он все еще Магистр Ложи. Уф! – громко выдохнув, он замер, так как все его отряхивания, потребовали много мелких энергичных движений. Теперь он снова выглядел, как мистер Джордж, а не как помятый пожилой человек, вышедший из толпы. – Вчера, был созыв Хранителей Внутреннего круга, на котором решались вопросы по поводу тебя, нашей миссии и Гвендолин. На имени девушки я напрягся. - И что же вы решили? - Тебе об этом расскажет сам дядя. Мои самые худшие опасения сбывались. Я стоял перед креслом, в котором по-царски расположился Фальк, по бокам него сидели мистер Джордж, Уитмен, доктор Уайт и еще пару мужчин, среди которых были министры и пара лауреатов Нобелевской премии. Ощущение, будто они сейчас вынесут мне смертный приговор, а я буду кричать им в след «и все-таки она вертится!». Адепты смотрели на меня и жгли своими осуждающими, недоверчивыми взглядами. Фальк, смотря поверх очков, холодным голосом взял слово: - Мы посовещались и решили, что нам надо закончить миссию, которая возложена на нас. В связи с тем, что один из путешественников по стечению обстоятельств находится в 18 веке, мы решили вернуть его, не зависимо хочет он того или нет, так как собрать кровь и спасти человечество – это наивысшая цель, которой служит путешественник во времени. И эта цель не должна быть второстепенной из-за личных приоритетов. Поэтому, ты, Гидеон де Виллер, одиннадцатый путешественник в кругу двенадцати, лев и бриллиант по значениям, отправишься завтра утром к Рубину, чтобы предупредить о том, что бы к назначенной дате и времени, она была на определенном нами месте, чтобы вернуться в 21 век и приступить к своей миссии. Мы заменим камень, чтобы Гвендолин Шеферд могла вернуться. И это не обсуждается. Вам все понятно, Гидеон де Виллер? - Да, - в моем голосе была слышна сталь. Все-таки они сделают это - пожертвуют ее жизнью ради панацеи. Сволочи. - А сейчас мой дорогой племянник, вам пора на элапсацию. Оказавшись закрытым в 65 году, я был предоставлен сам себе, а значит и всем мыслям, которые, словно рой пчел, кружили вокруг меня. С собой я взял желтый теннисный мяч, который теперь ловко отскакивал от стены, посланный мной, а я сидел напротив и ловил его. Бросал и ловил… Удивительное существо – любящий человек. Я так желал видеть Гвендолин рядом с собой теперь уже в 2012 году (пару дней назад был Новый год, который будто никто и не заметил), что когда знаю, что скоро это желание осуществится - я не рад. Потому что все это противно. Хранители переступили через Гвендолин, через ее человеческую сущность, и теперь будут требовать от нее собачьей верности и рабской услужливости. В данную секунду, если бы появился добрый волшебник а-ля Гендальф и спросил – вернуть ли мне Гвендолин в 21 век или оставить с Бенедиктом, я бы выбрал второе, как бы больно не было. Ибо ее счастье ценно. Какой прок от сердца, которое будет постоянно чувствовать вину и страдать? В конце концов, Бенедикт – хороший парень, возможно бы мы подружились, если не были влюблены в одну девушку. Mon Dieu! О чем ты думаешь, Гидеон? Так или иначе, за тебя все уже решено. Они заменят камень, Гвен окажется снова рядом и… всё. Она будет полностью потеряна для тебя. Возненавидит, ты станешь врагом в ее глазах и уже больше никогда - слышишь, Гидеон? – никогда не подпустит к себе, ты больше не увидишь в ее глазах нежность, любовь, желание. А те поцелуи так и останутся в прошлом. На мгновение я вспомнил Гвендолин в первый день, ее испуганную, пытающуюся быть бесстрашной, словно храбрившийся котенок, тогда на меня смотрели два больших хрусталя, невыразимая синева и страх. Если все предрешено в этом мире, то неужели история строилась и менялась только ради того, что бы мы с Гвендолин встретились, чтобы я полюбил ее, а потом в одночасье стал врагом? Или же ее судьба умереть из-за любви ко мне? Вот она горькая пилюля, сколько сахара не ешь - все равно противно. Мне придется поддерживать ее ненависть к себе, чтобы Гвендолин осталась жива. В конце концов, раны на сердце заживут когда-нибудь, зарубцуются, оставив на нем глубокий шрам в память о девочке с голубыми глазами. И у меня останутся лишь воспоминания, приносящие боль об утрате любви, наверное, всей моей жизни, и о том, чего так и не случилось между нами. Гвендолин Шеферд, ты даже не представляешь, какие силы ты во мне разбудила, я и сам не знал о них. Столько глупостей натворил из-за тебя, что уверен - это были самые лучшие моменты в моей жизни, которыми я буду гордиться, будучи дряхлым стариком. Кто-то однажды сказал, что мечты – это воспоминания о будущем. Так и буду: жить и вспоминать будущее, где есть только Она, Я и нет Их. И снова ком в горле, сдавливающий и не дающий вздохнуть. И эта резь в глазах… Хватит, Гидеон, слышишь, хватит! Liberté, Égalité, Fraternité* - «Свобода, равенство, братство!» девиз Великой французской революции. Иллюстрации к главе: http://radikall.com/images/2014/03/20/3HUml.png http://radikall.com/images/2014/03/20/0vwFY.jpg