Молчание — ложный путь к освобождению

Маленький, построенный из досок светлого клена домик; низкий порожек, о который легко запнуться; монотонный шум быстротекущего потока горной реки и освещенная вытоптанная полянка. И он. Ослепительнее снега в этих белоснежно-прозрачных одеждах, он закатывал широкие рукава, на которых больше не пылало солнце, и перебирал пучки трав, откладывая засохшие в сторону. Это не он дополнял природную идиллию, это мир вокруг дополнял его. Болезненная тошнота подступила к горлу, когда Цзян Чэн убедился, что он живой. Бледные, с просвечивающими на запястьях венами руки ловко завязывали веревочки на пучках тысячелистника, а нефритовые глаза сияли живым блеском. Вэнь Нин устало расправил плечи, прикрыл веки и подставил лицо солнечным лучам. Уголки губ слегка дрогнули в улыбке. — Глупость, — подумал Цзян Чэн, отворачиваясь. — Ты гораздо ярче. Теплее. Роднее. Цзинь Лин не смог скрыть от дяди, где и с кем он пропадал последние дни. Это было слишком вдохновляюще, неправдоподобно и удивительно, чтобы возможно было смолчать. «Вэй Усянь оживил Призрачного генерала!» Цзян Чэн тогда скептично поднял бровь, потому что это давно не тайна и лютого мертвеца знают во всей Поднебесной. Оживили его много-много лет назад. «Да нет, ты не понял! Вэй Усянь вернул ему прежнее тело. Призрачный генерал теперь очень уязвим; он дышит, чувствует боль и эмоции и может умереть снова.» Невозможно. Бессовестный розыгрыш. Цзян Чэн тогда не на шутку разозлился и отправил Цзинь Лина спать, игнорируя то, что племянник больше не ребенок и слушать его по статусу не обязан. Солнце в зените и недоеденный суп весомыми аргументами в том споре тоже не считались. — Ну так иди и сам проверь! — в сердцах бросил Цзинь Лин, покидая трапезную. Цзян Чэн знал, что необходимости в этом не было. Сердце тоскливо ныло — а это верный признак горькой правды. И все равно он нашел одинокий домик в горной лощине, к которому не ведет ни одна тропа. А что дальше? А дальше Вэнь Нин потер сощуренные от света глаза, и его взгляд упал на застывшую в тени зеленых кленов статную фигуру. Дыхание замерло. Вэнь Нин почувствовал, как теплеет в груди и как алеют и без того румяные щеки. Свежий ветер, гуляющий по лощине, отбросил светлые волосы назад, открывая взгляду Цзян Чэна тонкую шею. Он напряженно сглотнул, но строгий взгляд не отвел. Вэнь Нин долго вглядывался в резкие черты лица и наконец вернул внимание к бледно-розовому тысячелистнику. Почему-то оба подумали, что нарушать молчание запрещено. Если они заговорят, то непременно разрушат те тонкие нити, что связывают их настоящих с теми влюбленными до неприличия юношами, которыми они когда-то являлись. Неясный страх закрался в каждый уголок души и мерзко скреб под ребрами. Вэнь Нин услышал тяжелые шаги рядом; он расправил плечи и посмотрел вверх, видя развевающиеся полы фиолетовых одежд. Цзян Чэн сел слева от него, наблюдая за монотонной работой, и спустя некоторое время закатал рукава, сдвигая кучку с цветами в свою сторону. Тысячелистник ничем не пахнет. Они одновременно потянулись за стеблем, и пальцы Цзян Чэна коснулись пальцев Вэнь Нина. Цюнлинь дернулся и взял другой цветок. Цзян Чэн с трудом взял себя в руки. Действительно, разве Вэнь Нин не должен его бояться? И все же почему от этого мимолетного прикосновения так больно? Юный Цзинь Лин вскользь упоминал, что Призрачный Генерал ещё очень слаб после перенесения души. Цзян Чэн не был уверен, что хочет знать, как Вэнь Нину вернули прежнее тело. Осваивался Цюнлинь медленно. Он привыкал к ощущениям тела, к переполняющим эмоциям, успокаивал бешено бьющееся сердце вдали от скоплений людей, вблизи от заботливого господина Вэя, который часто заходил к нему и проводил осмотр. Интересовался самочувствием, спрашивал, не возникают ли проблемы с жителями Цайи, помогал по хозяйству. У Цюнлиня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к тому, что срубленное дерево было шершавым и с занозами (Вэй Усянь ругался, вытаскивая их иглой, прямо как цзецзе, по словам смущенного Вэнь Нина), что трава, в которую он зарывался пальцами, загребая землю под ногти, была влажной и пахла свежестью, что дождь был пронизывающим до костей. Он забыл. Он совершенно забыл все ощущения. Вкусы. Запахи. Забыл, какими великими дарами наделены живые люди. Однако как бы часто ни заходили в гости дети и Вэй Усянь, Вэнь Нин остался один. Там, в горной лощине, в мире туманных сумерек, в небольшом домике недалеко от Цайи. Сидел, собирая кислые яблоки (настолько кислые, что из-за обостренного осязания слезы невольно катились по щекам) с низких деревьев, занимаясь прополкой грядок с редиской на заднем дворе и постоянно ожидая кого-то. Когда пугающие облака опускались в долину, Вэнь Нин плакал. Не потому что порезался острым ножом и не потому что от случайных ударов об немногочисленную мебель темнело в глазах от боли, а потому что мог. Потому что слезы текли по лицу, а горло саднило от всхлипов. Потому что он чувствовал. Чувствовал грусть, тоску, сожаление, радость — то, чего был лишен после смерти. Если говорить простыми словами, Вэнь Нин учился заново жить. Цзян Чэн мечтал о том же. Ваньинь преследовал конкретную цель — разорвать оковы прошлого. Сообщить Вэнь Нину, что юноши, некогда тайком сбегавшие на редкие свидания под покровом ночи, мертвы, что у каждого из них отныне и навек пути расходятся. Возможно, отдать Цюнлиню на память обручальное кольцо, которое в юношеские годы с горящими от смущения щеками заказал у лучшего мастера Пристани Лотоса. Аккуратное, с изящно выгравированным лотосом в центре, созданное из серебра звезд. Впихнуть в дрожащие руки, а после со спокойной совестью найти супругу, которая родит ему наследника, исправно выполнять обязанности главы клана и сожалеть о случившемся до последнего вздоха. Что же случилось? Они с Вэнь Нином просто сломали друг другу жизни. Несмотря на личную ненависть к Вэням, на трагическую смерть Вэнь Нина в плену, на гибель Цзинь Цзысюаня и последовавшее за этим жалкое существование, Цзян Чэн любил Вэнь Нина. Любил долгие годы, наполненные обидой, озлобленностью, выворачивающими наизнанку воспоминаниями и удушающей нежностью. Цзян Чэн видел, что его любили тоже. Бессмысленно. Они не смогут простить друг друга, но что делать, если сердце рвет на куски, когда он просто дышит рядом? Вечер подступился незаметно. Из-за густой кроны было не видно темнеющего неба, но пробирающий холод заставил обоих вздрогнуть. Вэнь Нин быстро перевязал оставшиеся пучки веревочками и развесил над входом в дом. Дверь он оставил незакрытой, и Цзян Чэн счел это приглашением. Внутри было тесно, но уютно. Совсем не похоже на покои Цзян Чэна в Юньмэне. Небольшая кровать на одного человека в углу. Тускло горящая свеча и много целебных трав, собранных на горных склонах. Запах этих трав, кажется, заполнял все пространство и уже давно впитался кожей Вэнь Нина. Столик с аккуратно сложенной кипой бумаг, тушь и чернильница. За перегородкой стояла бочка для купаний, были развешены ослепительно белые одежды и ощущался едва заметный аромат мыла. Цзян Чэн съежился от прохлады, закрыл оконные ставни до конца, зажигая ещё одну свечу. В этом теплом свете Вэнь Нин выглядел, как мечта. Как тот, о ком Цзян Чэн мечтал всю свою юность (и все годы после). Нежный, изящный, очень мягкий и хрупкий. Даже смотреть было волнительно. Особенно когда на щёки падали тени от длинных ресниц, а пламя свечи колыхалось из-за слабого дыхания. Казалось глупым так часто заострять на этом внимание, но Цзян Чэну все ещё слабо верилось, что его возлюбленный враг был жив. Вэнь Нин молча наложил две порции риса с овощами, собственноручно выращенными на грядках, расположенных прямо за домом. Свежие, приготовленные днем и немного остывшие. Вэнь Нин наклонился, чтобы достать с полки специи, оставленные здесь Вэй Ином. Сам Вэнь Нин острое не любил, но сегодня он ужинал не в одиночестве. Он должен был позаботиться о своем возлюбленном госте. Он расставил приборы, блюда и сел за стол, отточенными движениями разливая ароматный травяной чай в две пиалы. Цзян Чэн уселся напротив. Оба безмолвно помолились и приступили к трапезе. Молчание висело в воздухе, но отчего-то на душе было спокойно. Так, как и должно быть. В домике было прохладно и свежо, Ваньинь ощущал себя свободным. Обязанности главы больше не занимали загруженную голову Цзян Чэна. Он предупредил слуг и замещающего, что вернется не раньше, чем через неделю. Зачем только, если пришел сказать, что между ними все кончено? Когда он потянулся за посудой, чтобы помыть её и убрать (не может же он быть нахлебником, это уж слишком), его пальцы снова коснулись бледной кожи Вэнь Нина. Тот не одернул руку. Не вздрогнул. Отчего-то единственным, кто дрожал, был Цзян Чэн. Вэнь Нин осторожно перевернул ладонь тыльной стороной вниз и мягко переплел их пальцы. Ему нравились кисти Цзян Чэна. Загорелые, с выступающими синими, похожими на молнии, венами, большие и горячие. Цзян Чэн слабо сжал в ответ. Он ругал себя. Зачем, зачем, зачем ты держишь за руку человека, с которым пришел разорвать все связи. Пришлось простить себе эту слабость. Он знал, что дальше — больнее. Но не смог отпустить. Не смог сказать ни слова. Цзян Чэн на мгновение представил худшее: что Вэнь Нин спрячет глаза в пол и убежит из домика по горным тропам. Споткнется о камень, расшибет колени, заплачет от оглушающей боли, обняв колени руками. Но Вэнь Нин руку не убрал. Смотрел на неё украдкой, а Цзян Чэн, кажется, перестал дышать. Они просидели так, пока у Вэнь Нина не затекли ноги. Он мягко выскользнул из чужого плена и пошел убираться, откинув длинный, несильно вьющийся хвост за спину. Покалывающее чужое тепло на пальцах, кудряшки, которые пружинят при малейшем движении, испуганно-мечтательное выражение лица — к тому моменту, как Вэнь Нин загремел посудой, Цзян Чэн убедился: он не сможет. Не сможет забыть. Не сможет разлюбить. И отпустить больше тоже не сможет. Пока Цзян Чэн тонул в водовороте осознания, Вэнь Нин расправил постель и обустроил ещё одно место на полу. Он зашел за ширму, и у Цзян Чэна от театра теней, открывшегося его взору, запылала шея. Вэнь Нин распустил волосы, до этого собранные в тугой хвост, и с облегчением вздохнул. Жар растекался в груди, когда Вэнь Нин развязал пояс ханьфу и плавно снял верхние одежды, сложив их в аккуратную стопку вещей. Стройное, гибкое тело, точно такое же, как в юности, сводило Цзян Чэна с ума. Он не хотел подглядывать, называл себя последним бесстыдником, но… почему-то продолжал смотреть на изящные тени. Сердце тоскливо заболело, когда Вэнь Нин, в свободных ночных одеждах, чистый и хрупкий, протянул ему сменные вещи, склонив голову, словно в извинении, что они могут быть немного малы. Цзян Чэн разозлился. Разве это имеет значение?! Когда он вернулся, Вэнь Нин уже лежал на полу, накрывшись одеялом и поджав под себя ноги. Это подстегнуло гнев Ваньиня ещё сильнее. Он даже не стал смотреть в сторону кровати, на которой должен спать хозяин домика, то есть Вэнь Нин, и улегся рядом, отвернувшись в противоположную сторону. И обиженно засопел, не в состоянии уснуть. Он предполагал, что устанет за день, потому что слишком много воспоминаний, слишком много переживаний испытал. Однако впервые за долгие годы он вновь почувствовал легкость. И прохладу. Откуда-то продолжало сквозить. Вэнь Нин тоже ерзал. А потом не выдержал и укрыл Ваньиня половиной одеяла, прижимаясь к спине спиной, очень близко, очень горячо. Но одеяла все равно на двоих не хватало. Можно было взять ещё одно с кровати, но оба продолжали упрямиться. В конце концов Ваньинь повернулся. С опаской он придвинулся вплотную, уткнувшись носом в растрепанную макушку Вэнь Нина, но приобнимать за талию не спешил. У Вэнь Нина резко перехватило дыхание. У Цзян Чэна хорошее зрение — красные ушки и щеки разглядеть не составляло труда.

***

Семь лун зашли с тех пор, как Цзян Чэн покинул Пристань Лотоса, выбросив из головы первоначальную цель — грубо попрощаться с бывшим возлюбленным навсегда. Он позволил себе забыть о чувстве долга, о гнетущих обидах, о терзающем прошлом. Он позволил себе быть с Вэнь Нином рядом. Это рядом слышали и безмолвные звезды, падая с небосвода и растворяясь в светлой полосе горизонта многие годы назад. Однако время быстротечно и беспощадно, как буйные потоки горных рек. Уходило за горизонт седьмое солнце. На рассвете воспоминания о проведенных словно в сладостном сне днях должны будут навеки остаться в сердце и покинуть будущее. Саньду Шэншоу необходимо будет вернуться на земли клана. Вэнь Нин не спрашивал — они так и не обмолвились ни словом — но видел в грозовом взгляде тоску. Тоску, которая разрывала мысли отчаянными «а может, не нужно никуда уходить»… Цзян Ваньинь со злобой на свою судьбу отворачивался, стоило разглядеть в Вэнь Нине позабытую семью. Казалось, что здесь и сейчас он был дома. Он нашел хранителя очага, которого опасался, как лесного пламени, и любил так сильно, что хотелось задушить его, а после — себя. Потому что ходить по земле, на которую больше не ступит он, Цзян Чэн бы не смог. Цзян Чэн даже начал считать свое прошлое ложью, иллюзией, проклятием. Чем угодно, наполненным пустотой и безжалостностью. За эти семь дней все в его жизни было правильно. Они все делали вместе. Цзян Чэн сопровождал Вэнь Нина в Цайи, когда тот ходил за покупками, и стоял чуть поодаль от торговых прилавков, чтобы ненароком не услышать тихий голос. Цюнлинь и сам разговаривал с продавцами шепотом, словно у него пропал голос, чтобы… чтобы что? Цзян Чэн таскал корзину с едой и носил на руках Вэнь Нина, который на второй день поскользнулся на огромном мокром валуне и подвернул лодыжку. Перебинтовывал ушиб, гладил худые ноги и утыкался в мягкий живот лицом, пока его распущенные волосы перебирали холодными пальцами. В благодарность Цюнлинь перед сном ласково расплетал косички на висках, снимал увесистую заколку и распускал пучок, массируя кожу головы, тщательно расчесывая волосы. Ваньинь, слушая тихие вздохи, массировал ладони Вэнь Нина, болезненно затекшие от сбора злосчастных целебных трав. В прохладе сумерек случился их первый поцелуй. Вэнь Нин тогда лег на влажную землю, кладя руки под щеку и смотря на стекающий с горы журчащий водопад. Эта привычка осталась у него с тех пор, как он бродил по Поднебесной в лохмотьях и прятался в высокой траве, озерных водах и между скал. Цзян Чэн, сидевший в позе лотоса, откинул распущенные волосы назад, ощущая себя донельзя расслабленным и спокойным. Он аккуратно уложил Вэнь Нина на свои колени, накинув на его плечи свое фиолетовое ханьфу, потому что у воды было зябко. Цюнлинь, на мгновение заглянув в грозовые тучи глаз, уткнулся лицом в живот Ваньиня. Цзян Чэн подумал, что он может... что имеет право. И наклонился, мазнув робким поцелуем по скуле, убирая пальцами волосы за аккуратное ушко. Вэнь Нин слегка удивленно распахнул нефритовые глаза, осторожно поглядывая на Цзян Чэна и думая, как много ему дозволено. А потом решил — много. Он приподнялся на локте, не поправляя спавшее с плеча ханьфу, и приложился губами к слегка дрогнувшим губам Цзян Чэна. Мимолетное касание. Миллионы бабочек в животе. Что-то внутри Цзян Чэна в очередной раз надломилось. В момент первого поцелуя словно были сняты главные барьеры. Наклоняясь к читающему трактаты Вэнь Нину, Цзян Чэн не упускал возможность провести чуть влажными губами по розовым щекам, с ухмылкой наблюдая, как в пятый раз бегает по одной и той же строке взгляд возлюбленного. Цюнлинь с благодарностью чмокал сурового главу клана, когда тот тащил корзину с продуктами из Цайи, когда помогал застелить постель на сквозном полу или чистил собранные с грядки овощи. Каждый вечер, при свете одной-единственной свечи они долго, до саднящих губ целовались, не произнося ни слова. А после, когда Вэнь Нина начинало клонить в сон, Ваньинь обнимал его за талию, прижимая к себе, и утыкался лицом в пахнущие травами волосы. Тем не менее не все недомолвки между ними были преодолены. Засыпая, они, будтт незнакомцы, отворачивались друг от друга, стараясь не касаться чужой кожи. Утром, когда солнце освещало ещё рассеянный туманом мир, Цзян Чэн всегда просыпался один. Словно они не делили спальное место на двоих. Последняя ночь. Вэнь Нин знал, что наутро Цзян Чэн исчезнет, оставив лишь воспоминания о вновь упорхнувшем счастье. Когда он был живым мертвецом, в забытых людьми и небожителями храмах Цюнлинь молился о благополучии бывшего возлюбленного. Сквозь боль улыбался, представляя его будущую красавицу-супругу и непоседливых детишек. Горько улыбался и за трапезой. Тоже последней, конечно. Сожаление Вэнь Нина передалось Ваньиню через кончики пальцев, невесомо оглаживающих скулы. Тот заглядывал в серые глаза и отмечал, что в юности они были глубокого синего цвета. Настолько глубокого, что из воспоминаний о тех омутах Вэнь Нин не смог вынырнуть даже спустя две жизни. Догорала последняя свеча. Цюнлинь подался вперед, оседлал бедра удивленного Цзян Чэна и прильнул в смелом поцелуе. Догорающая надежда, что его не оттолкнут, только сильнее резала по хрупкому стеклу души. Вэнь Нин почти сразу же спустился к загорелой шее, ледяными и дрожащими пальцами оттягивая воротник ночных одежд. Сильные руки подхватили под ягодицами, и Вэнь Нин задрожал всем телом, зажав рот рукой и смаргивая слезы. Главное — подавлять всхлипы. В ту ночь Вэнь Нин снова подарил свою невинность Цзян Чэну. Сожалеть было решительно не о чем. Вопреки ожиданиям и страхам, Цзян Чэн был нежен. Он помнил слова племянника о том, что Вэнь Нин ощущает мир острее. Любой ушиб — болезненный синяк, щекотка — до заикания и слез, смех — до головокружения, поцелуи — настолько пьянящие, что тяжело было оставаться в сознании. Как-то позже пришло понимание, что их поцелуи в ту ночь были очень солеными. Горькие слезы безостановочно текли по щекам. Лицо Вэнь Нина пылало румянцем, а сердце пылало разрушительным огнем, похожим на тот, что спалил Пристань Лотоса, похожим на тот, в котором горела сестра. Слишком много невысказанной боли они причинили друг другу. Бежало время, но углы не сглаживались, а ненависть, обида, ожидание не давали спокойно вздохнуть. Той громкой — впервые те отвесные скалы слышали не отчаянное молчание — ночью Цзян Чэн, может, и хотел быть грубым. Хотел отомстить, сделать так больно, как было ему самому. Оставить на запястьях следы от пальцев, разложить на шершавом полу без растяжки и вбиваться в безвольное тело до остановки дыхания. Вэнь Нин, может, и стерпел бы в очередной раз, угнетенный собственной виной, смирившийся с участью, выпавшей на его бремя. Но Цзян Чэн не смог. Не смог представить зажмуренные от страха глаза, сжатые до посинения губы, опухшие от слез глаза. Ему стало тошно от самого себя. Хотеть причинить невероятную физическую и душевную боль ему — тому, кого любит, кого обещал защищать. Вероятно, это была самая нежная ночь любви, которую они дарили друг другу. Даже первый раз, полный неопытности и смущения, длительных ласк не мог сравниться с тем, как они отдавали друг другу все накопившиеся чувства без остатка в ту последнюю ночь. Они не стали набирать бочку, чтобы помыться. Лежали на сквозном полу. Цзян Чэну все же пришлось встать, чтобы закрыть до конца ставни и укрыть Вэнь Нина одеялом. Они вновь отвернулись друг от друга. Цзян Чэн долго думал. Думал о произошедшем, о неизбежном. О Вэнь Нине. О живом Вэнь Нине. Цзян Чэн не выдержал и прижался со спины, обнимая поперёк живота так до отчаяния крепко, что стало тяжело дышать. Вэнь Нин закрыл лицо руками. Он зарыдал в голос, вспоминая, как саднило горло после семи бессонных ночей, когда он пытался подавлять всхлипы и прятать слезы в рукавах ханьфу. Больше они не молчали. Наутро Цзян Чэн не мог поверить увиденному. Хрупкий, эфемерный Вэнь Нин сладко сопел под боком, обдавая шею теплым дыханием. Не ушел по обыкновению с рассветными лучами заниматься хозяйством, не читал в отдалении и не собирал травы на склонах. Спал рядом. А после недовольно насупился, разбуженный легкой щекоткой. Цзян Чэн улыбался. Разбито, сломлено, но с надеждой. Вэнь Нин, ласково притянув его голову к своей груди, пригладил спутавшиеся волосы. — А-Чэн, — голос Вэнь Нина был хриплым. — А-Чэн, прости меня. Пожалуйста. Цзян Чэн не простит. Они оба это понимают. Точно так же, как и Вэнь Нин не простит ему смерть сестры, которую он мог спасти, но не стал. Цзян Чэн любит Вэнь Нина. Вэнь Нин любит Цзян Чэна. Болезненное прошлое станет частью их будущего, но самое важное, что это будущее, их будущее, теперь точно настанет. Пока чайная заварка настаивалась, Ваньинь держал Вэнь Нина в своих объятиях, закутав его в мягкое одеяло и расцеловывая заплаканное с ночи лицо. Глаза Цюнлиня все ещё были покрасневшими. Но почему-то казалось, что теперь у них было все время мира. — А-Нин, — Цзян Чэн прислушивался к болезненным ощущениям в груди, называя своего избранника так же, как когда они любили друг друга в юношеские годы. Ласково, нежно, по-домашнему тепло. — Когда ты был лютым мертвецом… Ты что-то чувствовал? Вэнь Нин отвел спокойный взгляд к раскрытому окну. — Ничего. Не только физически. Эмоции, переживания тоже стали мне чужды. Ни сожалений, ни страха, ни радости. Я понимал, что должен был что-то чувствовать. Но… Фраза повисла незаконченной. — Честно, — Вэнь Нин поднял на возлюбленного чистый, наполненный искренностью взгляд, — Когда господин Вэй подарил мне второй шанс, я обрадовался, потому что подумал, что ничего не чувствовать — это больно. Но оказалось, что чувствовать гораздо больнее. — Почему?.. Цюнлинь улыбнулся так вымученно, что Цзян Чэн пожалел, что задал этот вопрос. Ответ покоился в его собственной душе. — Каждую ночь я засыпал с уничтожающей мыслью, что и воздух, и вода, и земля были словно отравлены одиночеством. Я возжелал не чувствовать вновь, но это было невозможно. Жить… без тебя, дышать без тебя было очень тяжело. Цзян Чэн сглотнул вязкий ком в горле. — Мне тоже, — после длительного молчания голос осип. — В храме Гуаньинь… когда ты закрыл нас с А-Лином собой… Я слышал, как ломались твои ребра… — От них осталась лишь пыль. Пар больше не дымился над чайничком. Чай начинал остывать, оставаясь нетронутым. — Я испугался, что ты умрешь, — Ваньинь крепче прижал к себе вздрогнувшее от неожиданного признания тела. Вэнь Нин покачал головой. — А-Чэн, но я уже умер. — Имеет значение только то, что ты жив сейчас. Цюнлинь мягко пожал плечами. Он закрыл глаза, чтобы не расплакаться. Обнажающий души разговор был необходим им обоим, но какой ценой он им давался. — Иронично, что в прошлой жизни я сильнее всего боялся именно смерти. — А в этой? Вэнь Нин глубоко выдохнул. — Ничего не изменилось. По ту сторону нет тебя. Цзян Чэн откровенно устал. Разговор вымотал его настолько, что хотелось лечь на спину, прижав покрепче завернутого в кокон Вэнь Нина, расплакаться от безысходности и затягивающего в пучину отчаяния. Он больше не мог выносить такое существование. Одинокое, наполненное озлобленностью на судьбу, на всех богов, на сбежавшего братца, на погибшего ни за что Вэнь Нина, на себя. За то, что не уберег. За то, что позволил Вэнь Нину, контролируемому тьмой, убить Цзинь Цзысюаня. За то, что не защитил Вэнь Цин, стоявшую на пороге смерти, от пожирающего огня. За то, что их недостроенное будущее было разрушено до основания, но их прошлое душило чувствами, которые не утихали с годами. За то, что ни один из них не сможет обрести свободу без другого. За то, что ни один из них не станет счастливым с кем-то другим. — А-Нин. Цюнлинь поднял покрасневший взгляд. — Вернись со мной в Юньмэн Цзян. Сердце бешено заколотилось. Нужно было отказаться. Во благо будущего Цзян Чэна, во благо осиротевшего по его вине Цзинь Лина. — Я не могу бросить… — Вэнь Нин закусил губу, пытаясь придумать убедительное оправдание. — Что? — Злобно спросил Ваньинь, до боли прижимая пискнувшего Цюнлиня к себе. — Что ты бросить не можешь? Этот дом в отдалении от мира? Одиночество? Что?! — Грядки, садик… Я… Цзян Чэн пальцами схватил его за подбородок и заставил посмотреть в грозового цвета глаза. Печально выдохнул, целуя зажмурившегося Вэнь Нина в завиток, спадающий на лицо. — А-Нин, какие грядки… Какой садик?.. У тебя будет все, что пожелаешь. Хоть личные плантации — только скажи. Почему ты отказываешься? Вэнь Нин робко прижался к дрожащим губам. Цзян Чэн не плакал, но нервничал. Он не хотел принуждать возлюбленного, но совершенно не знал, что будет делать, если тот отправит его в Пристань Лотоса одного. Выпроводит за деревянную дверь и захлопнет, обрывая вместе с этим звуком все прошлые связи. Думать о том, что за этим он к Вэнь Нину и пришел, Цзян Чэн не хотел. — А дальше что?.. Ваньинь удивленно заглянул в испуганные нефритовые глаза. — В смысле — что? — Как мы будем жить в Юньмэне? Настала очередь Цзян Чэна краснеть. Он незаметно прикоснулся ко внутреннему карману ханьфу, чтобы убедиться, что обручальное кольцо все ещё при нем и не затерялось. — Как супружеская пара. Вэнь Нин вспыхнул, как спичка. Он даже мечтать о подобном боялся, услышать… казалось безнадежным сном, из которого не хочется выбираться. После пробуждения обычно жизнь теряет всякий смысл. — Я… не согласен. Цзян Чэн терпеливо возвел глаза к низкому потолку. — И почему же? — Пока наши отношения не одобрит юный глава Цзинь, я не согласен. — А ты не меняешься, — отгоняя тревожные мысли, Цзян Чэн завел за ухо надоевшую прядку, мешающую целовать румяные щеки. — А если одобрит? — Все равно тебе будет лучше без меня, — отнекивался Вэнь Нин. Он и сам не был уверен в том, о чем говорил. Сердце грозило износиться от сумасшедшего ритма, кричало: «соглашайся, глупый, это твой единственный шанс на счастье». Сердце Цзян Чэна билось с этим отчаянным восклицанием в унисон. — Если бы мне было лучше без тебя, я бы никогда сюда не пришел. А-Нин, слухи расползаются, как змеи по ущелью. Горе-мстители, возомнившие себя героями, найдут ожившего Вэня и убьют. — Значит, мне суждено будет просто умереть, — скорбно отвечает Цюнлинь. — Не суждено. Я защищу тебя. На этот раз точно, — Ваньинь, горько усмехаясь, замечает, что их поцелуи все ещё соленые. Пальцами стирает слезы с мягких щёк. — А-Чэн, — хриплым голосом шепчет Цюнлинь, — ты… люблю тебя… Тебя одного — все жизни. С мягкой улыбкой, без лишних слов Цзян Чэн все же надевает на палец лотосовое кольцо.