Невозможность

В какой момент ты понимаешь, что все - пиздец? Когда ты в розыске и вынужден бежать из страны в блядской женской шубе? А может, когда роешься по помойкам и пиздишь магнитолы исключительно чтобы было на что пережить очередной день? Или ты был обречен с самой первой секунды своего рождения? Ну, звезды не так сложились или черт его знает. Не повезло и все. Или все-таки пиздец - это когда какой-то пиздюк голосистый смотрит тебе в глаза, а у тебя ноги подкашиваются. Еще и смотрит так, сука. Вот же говнюк! Но говнюк красивый. А поет-то как, гад! Улыбается во все тридцать два, аж хочется ему эти тридцать два повыбивать! Ну что ж ты, пидарас, смотришь так на меня? Не смотри! Не смотри, сука! Леха совершенно не понимал, что чувствовал. Все повторял «да что ж за хуйня-то такая?!». Это было нечто необъяснимое, нечто пугающее. Нет, ну не любовь же это, в конце концов. Любить-то Лехе приходилось. Он помнил мать, красивую, теплую, с невероятным голосом и звонким смехом. Хотя смеяться она совсем перестала, когда отец Лехи начал пить из-за прогоревшего бизнеса. Но Леха так и не забыл ее колыбельные на ночь и этот смех. Она умерла, когда Лехе было одиннадцать, а отец тогда окончательно слетел с катушек. Вот мать свою Леха любил. А это что-то совсем другое. И больше всего парня раздражало, что он никак не мог определить, что же это все-таки такое. Ну, или боялся себе признаться. Леха помнил Леру со двора. Она была первой девочкой, с которой он держался за руки. Ну, в романтичном, так сказать, плане. Но тогда он лишь порадовался, что ладошка не вспотела, а то было бы стыдно, наверное. Помнил Ленку со школы, с которой он впервые поцеловался в 14. И с девушками он встречался. Особенно запомнил свою первую. Она была старше на два года, но почему-то ответила ему взаимностью. Для нее он даже однажды наворовал на целый золотой браслет. Все они вызывали в нем какое-то чувство. Может быть, даже любовь. По правде говоря, он и не задумывался никогда. И только это, новое для него чувство он все пытался для себя идентифицировать. Эта хуйня выводила его из себя уже который день. А всему виной этот любитель Шуберта, мать его. Кому расскажешь, не поверят же. Бред какой-то! Даже отца он любил, в какой-то мере. Любил лучшего друга. Лучшего и единственного, но он на этом свете надолго не задержался. А Леха решил для себя,что он не нытик какой-то и не будет сопли распускать. Сохранил только брелок этот гребаный. И это этот пиздюк испоганил. И надо ж было им оказаться тогда в одном автобусе! Еще его совершенно сбивало с толку, что этот пиздюк так на него смотрит. Влюбленно, как говорил сам Леха. А еще Леха говорил, что все это - хуйня какая-то. Нет, гомофобом он не был. Вообще, несмотря на нарочитую резкость, Леху нельзя было назвать злым человеком. У него не было привычки кого-то осуждать. Уж слишком он был занят своим выживанием, чтоб его заботило, кто и как ебется. Может, он и относился к этому с долей презрения, как, наверное, чуть ли не каждый первый выросший в России человек. Но это было скорее не осознанным, а навязанным чувством. И конечно, он полагал, что его-то все это гейство никогда и никак не коснется. Но вот теперь он стоял в этом ебаном переходе, совершенно вне себя от ярости, колотил стены и все также не понимал, что все это за хуйня. Ему, конечно, хотелось колотить не стены. Хотелось уебать Эрику, разбить ему лицо, отпинать ногами. Да какое право этот щенок вообще имеет... А на что, собсвенно? Влюбляться в него? Или влюблять в себя? На самом деле, ему больше всего хотелось уебать самому себе. Накрывала самая настоящая истерика. Ну что он в смом деле, пидор какой-то, что ли. Хотелось орать, что есть мочи. Хотелось вырвать из себя эту часть, что так болела. Но и, мать твою, заставляла млеть как школьницу на первом свидании от одного ебучего взгляда. Он ненавидел Эрика, всю эту ебаную ситуацию и больше всего, конечно, себя. Но поделать ничего не мог. Поэтому он подходит сейчас к нему вплотную. Утыкается носом и вдыхает его запах. Хватает за воротник и тянет. Теперь хватает за подбородок и сжимает, пока тот не отстраняется назад. - Сука ты, какого хуя тебе надо от меня? А? Иди и смотри так на своих пидоров, а от меня отъебись и не подходи вообще! - Леха снова срывается на крик и начинает тяжело дышать. Еще раз бьет по стене. Теперь Эрик подходит ближе. Сначала просто смотрит и будто бы не знает, что делать. А потом пытается обнять Леху. - Эй! Ебанулся? - Леха сразу пытается отскачить. Но Эрик и и не думает менять план действий. Снова подходит и обнимает. На этот раз уверенно и крепко. Леха теперь в ловушке и вырваться просто не успевает. Начинает только громко возмущаться. - Леша, тихо. Все хорошо. С тобой все хорошо. Тихо. - Эрик не отпускает потихоньку затихающего парня. - Это ты все, сука. - С каждым словом Леха говорит все тише. - Да, я. Все я. Тихо. - Эрик слегка поглаживает его по плечу. Сердце прекращает бешенно колотиться. Дыхание уже не такое отрывистое. Парню на секунду стало спокойно. На миг он будто обрел дом. Леха окончательно бросает попытки вырваться и поднимает глаза. Снова этот взгляд. Влюбленный. Через доли секунд ему просто сносит крышу. - А, нахуй это все! Леха, все еще в объятиях Эрика, делает уверенный шаг вперед, толкая того своим телом. Через пару шагов Эрик оказывается прижатым к стене и ошарашенно отпускает руки, выпуская своего пленника. На секунду он даже жмурится, ожидая удара. Но вместо этого чувствует поцелуй. И если поцелуи вообще бывают агрессивными, то этот определенно один из них. Он не похож на первый их поцелуй, что случился примерно двадцать минут назад на лестнице у Славы. Но этот определенно ошарашил Эрика не меньше первого. Да и Леху тоже. Леха привык брать и убегать. Ему мало что приходилось называть своим, поэтому он привык брать чужое. Хватать сколько может и бежать. Иными словами, жил он с жадностью. Так он и целовал, по привычке. Жадно, будто кто-то может отобрать, будто это, как и все остальное в его жизни, не принадлежит ему по праву. Эрик тоже целовал его жадно, будто пытаясь утонуть в этом моменте, ведь он и не надеялся на взаимность со стороны Лехи. Он целовал его резко и даже собственнически, хватаясь за это ощущение, как напуганный ребенок хватается за руку матери. Но в тоже время он старался вести себя аккуратно и нежно, будто бы боясть спугнуть Леху. Эти секунды были ему так дороги, ведь впервые за годы он по-настоящему чувствовал. Чувсвовал что-то кроме тупого алкогольного опьянения или покалывания в кончиках пальцев, когда те замерзали, пока тот допивал водку стоя на холодной улице. Что-то кроме ощущения собственной никчемности, когда он снова и снова повторял про себя: “Сон. Прогулки. Шуберт”. Что-то кроме пустоты, которая, может, уже поглотила бы его, если бы не этот гопник, которому понравился Шуберт. И он сам. Они целовали друг друга, кусая губы и периодически слегка отстраняясь, чтобы перевести дыхание. Эрик первым переключился на шею. Он целовал и всасывал кожу, снова слегка покусывая. На секунду это вернуло Леху в реальность и он даже снова успел задаться вопросом, что же за хуйню он творит. Но Эрик, слегка прикусивший его шею резко выдернул парня из этих размышлений и заставил тяжело выдохнуть, даже почти застонать. Но он держался. Пока. Тут его накрыло безумное желание сделать тоже самое. Резко одернув Эрика и слегка подняв его голову за подбородок, он впился губами в его шею. Снова мысль "Что за хуйня?", и снова отвлекший от этой мысли Эрик. На этот раз своим собственным стоном, ведь в отличие от Лехи, он не испытывал ни капли стеснения в этот момент. И этот стон просто снес Лехе крышу, к его, разумеется, неожиданности. Он бы и дальше продолжал целовать его шею, лишь бы тот снова издал этот опьяняющий звук. Но Эрик сам отстранился от него и уставился ему в глаза. “Хули зыришь?” - хотел было сказать Леха, но не успел. Эрик, все также глядя ему прямо в глаза, начал расстегивать его брюки. Леха, само собой, хотел хотел возмутиться и, может быть, даже съездить по физиономии этого героя-любовника. Но все что он сделал это лишь схватил его руку. - Леш, все хорошо. Пожалуйста. - Взгляд Эрика был действительно умоляющим. и, как ни странно, убедительным. За доли секунды он убедил Леху, что им это необходимо. И Леха сдался. Он выдохнул и убрал руку. Эрик быстро расстегнул брюки и неторопливо начал просовывать руку Лехе под трусы, снова стараясь его не спугнуть. Леха уже смирился с мыслью, что за последние годы Эрик стал первым, кому он доверяет. И в этой ситуации он решил ему довериться. Его рука была холодной. Еще бы, сегодня на улице минус 20, как минимум, а из верхней одежды у них только эта блядская шуба, и та одна на двоих. Эрих обхватывает его член, проводя рукой от основания до головки, постепенно увеличивая темп. Его рука уже согрелась, а Леха стал ощутимо расслабленней чем несколько секунд назад. Через несколько мгновений он стал тяжелее дышать. Когда Леха окончательно расслабляется, Эрик снова впивается в его шею. Это окончательно ломает Леху, и Эрик слышит первый стон. Этот стон еще слегка испуганный и виноватый, поэтому Эрик, с целью успокоить парня, целует его в губы. В какой то момент Эрик чувствует руку Лехи на своей ширинке. Он, конечно, в очередной раз ошарашен, но опять молчит, чтобы его не спугнуть. Рука Лехи нащупывает стояк Эрика. Эрик невольно толкается бедрами навстречу, и Леха начинает двигать рукой. И вот они стоят, целуются и дрочат друг другу, уже не стесняясь стонать. И похуй, что стоят они посреди подземного перехода, где в теории мог бы оказаться какой-нибудь человек, хуй знает, что делающий в этом блядском переходе посреди ночи. Наверное, если бы Леха мог задуматься, хоть на секунду, о том, что тут происходит, он бы немедленно эту хуйню прекратил. Как все-таки хорошо, что он слишком занят и не имеет ни малейшего шанса об этом задуматься. Вся эта ситуация, казалось бы, совершенно странная, исключительная хуйня. Но ни один из парней не имеет сейчас больше ничего ценного кроме этой ебучей ситуации. И гребаного колье в кармане шубы, конечно. Ни тот, ни другой, не имеют сейчас иного смысла жизни, только друг друга. И даже из этого ничего не выйдет. Ничего ведь не выйдет, так какого хуя! Почему бы просто не раствориться в моменте. Если нужно было бы описать их отношения (если это можно так назвать) одним словом, то это было бы слово “обреченность”. Ну или “безнадежность”. “Невозможность”, в конце концов. И если твоя жизнь - лишь череда невозможностей, разве стоит упускать момент чего-то настоящего, даже если оно кажется неправильным? Эрик кончает первым. Через пару минут кончает и Леха, издавая последний сдавленный стон. Ни одна шуба при оргазмах не пострадала, и парни лишь стряхивают ладони, переходя со стонов на тяжелое дыхание. Эрик вытирает угол рубашки рукавом. Оба они застегивают брюки. Они все еще находятся довольно близко друг к другу. Прирывисто дышат и смотрят друг другу в глаза, периодически отводя взляд, но снова возвращаясь. Эти секунды будто длятся вечность. Кто знает, что случится через несколько мгновений. Или часов. Проснется ли Эрик завтра утром? Он бы точно не хотел этого, если рядом не будет гопника, укравшего когда-то его телефон. Может, прямо сейчас их повяжет полиция. Или прилетит волшеник на гребаном вертолете - голубом, естесственно - и заберет Леху в Индию. А может, случится чудо, и они смогут вечно смотреть друг другу в глаза в этом переходе. И Эрик, и Леха, как бы он это ни отрицал, хотели бы именно этого. Но это всего лишь их невозможность. Никто не знает, что случится через несколько мгновений. Наверное, лучше не знать.