кто бы мог подумать, что козуме окажется такой шлюхой?
***
куроо сидит на протёртом диване, широко расставив ноги, меж которых удобно устроился кенма, смотря на него снизу вверх глазами преданного щенка. если честно, такими взглядами он медленно, но верно рыл себе глубокую могилу, в которой куроо похоронил бы его без единой секунды промедления, как следует позаботившись о том, чтобы о пропаже треклятого сопляка никто и не вспомнил. куроо больше доставляло видеть в кукольных глазах козуме сопротивление, растекающееся приятной негой по витиеватым сплетениям набухающих от напряжения вен. ему нравилось, когда кенма позволял себе быть честным и открытым, нравилось, когда он раздражённо шипел в самое ухо, раздирая широкие плечи продолговатыми полосами. — интересно, если я обоссу твою рожу, ты продолжишь смотреть на меня так? — без особого энтузиазма интересуется куроо, подпирая щеку тыльной стороной ладони. его скучающий взгляд медленно скользит по фигуре напротив, замирая на линии кофейных глаз. — очень надеюсь, что ты не промахнёшься, — не без смешка выпаливает кенма, растягивая потрескавшиеся губы в прохладной полуулыбке. куроо в ответ лишь недовольно цыкает. — воспользуйся языком по назначению. кенма не из тех, кому стоит повторять дважды. его костлявые пальцы машинально скользят от колен куроо к напряжённым бёдрам, к застёжке ремня, ловко справляясь с ней и последующей преградой в виде двух тугих пуговиц. куроо молча отрывает ладонь от щеки, зарываясь поджарыми пальцами в жестковатых волосах на макушке увлечённого сокомандника. когда кенма касается влажными губами оголённой плоти, куроо шумно выдыхает сквозь стиснутые зубы, грубо хватая его за подбородок, тянет на себя и заставляет взять глубже, из-за чего козуме очевидно давится, не удерживая во рту вязкую слюну. куроо наблюдает за умелыми движениями проколотого языка с ленивой насмешкой, заботливо зачёсывает крашенную чёлку к макушке и внезапно гневно рявкает, ударяя связующего коленом под рёбра. тот только хищно скалится, клацая клыками. — не думай, что я не могу отгрызть тебе член. куроо улыбается. улыбается широко, ещё немного и выразительные скулы начнут трещать по швам, доходя до ушей, делая эту грязную улыбку жуткой и драматичной. — ещё раз выпустишь свои клыки, — обманчиво-нежными прикосновениями кончиков пальцев к щеке, вниз по молочной шее, раскрашенной заживающими гематомами, сквозящей меж строк угрозой и цепким взглядом по самому сердцу. — я оторву тебе голову и выебу в образовавшееся отверстие. по телу козуме проходится отрезвляющий холодок. играть с куроо всегда весело и интересно, но в то же время чертовски опасно, вплоть до того, что банальными побоями и изнасилованием подручными средствами не обойдётся. как-то раз куроо собрал компанию своих друзей, чтобы те порезвились с кенмой в конференционном зале, в котором должно было пройти общее собрание всех курсов во главе с директором академии. в то утро козуме стал посмешищем для всего учебного заведения. его обнаружили голым, истерзанным и оттраханным во все возможные щели, но на его разбитых в мясо губах была безумная, воистину ненормальная и довольная улыбка, въедающаяся под кожу смертельно-опасным ядом. куроо смотрел на сие представление с самых последних рядов, не выражая при этом ни одной эмоции. так уж повелось, что кенма чёртов психопат, ему доставляет, когда его унижают, особенно прилюдно. — неужели за столько времени ты так и не понял, что мне нравится всё, что ты со мной делаешь, м? у кенмы зрачки размером со спичечную головку, в то время как зрачки куроо расползаются до краёв антрацитовой радужки. — завязывай болтать и соси дальше. у нас не так много времени до начала тренировочного матча. тяжёлая рука куроо ложится на фарфоровую щеку, измазанную естественной смазкой, перемешанной со слюной. большой палец размыкает мягкие податливые губы и козуме слегка его прикусывает, на что получает одобрительный смешок и несильную пощёчину. куроо тянет его на себя, заключая тонкие запястья в стальной хват длинных пальцев. кенма только успевает врезаться ладонями в его крепкую грудь, придавливая оголёнными ягодицами чужое возбуждение. — сегодня обойдёшься без смазки. — мне не привыкать. и действительно, козуме не привыкать к подобной жестокости со стороны куроо. тецуро никогда не заботился о таких вещах, как смазка или растяжка, кенма всегда готовил себя сам, иногда вымаливая разрешение на отсосать куроо перед тем как он войдёт в него, снова выбивая из-под ног землю, а из головы — любые мельтешащие в ней мысли. сегодня куроо не изменяет традициям, грубо разводя молочные ягодицы козуме в стороны, так, что недавно оттраханное дилдом колечко мышц неприятно ноет. волна дикой боли проходится по всему телу, затрагивая поджавшиеся пальцы на ногах и кончики ушей. куроо обладал фантастическим умением входить под нужным углом с самого начала и это определённо подводило козуме к пограничному состоянию: тому самому, когда хотелось вопить в три глотки от болезненных вспышек по всему периметру заходящегося судорогой тела и в то же время скулить от того, насколько хорошо и приятно чувствовать большой член куроо в себе. — ты подозрительно тугой. я ведь говорил тебе подготовиться, разве нет? думаешь, я идиот? — нет, я так не думаю. — правда? а мне кажется, что ты всё-таки так думаешь. мышцы под пальцами куроо напрягаются мгновенно. он касается козуме везде, до куда может дотянуться, а после безучастно откидывается на спинку дивана и, закинув жилистые руки за голову, не без ухмылки чуть щурится. — я когда-нибудь тебя обманывал? как бы кенма ни злился, а стояк никуда от него не денется, по крайней мере до тех пор, пока член куроо находится в его заднице. приходится двигаться самостоятельно, опираясь на широкие плечи. —ты ссыкун, сомневаюсь, что осмелился бы. по ягодице прилетает первый хлёсткий шлепок. козуме вздрагивает всем телом, на секунду сжимая куроо в себе до неприятного скрежета зубов. ногти впиваются в карамельную кожу, раздирая её длинными царапинами, с уголка губ стекает слюна, которую куроо ловит где-то у самого подбородка влажным языком, сжимая в костлявых пальцах молочную задницу, с характерным звуком ударяющуюся о его бёдра с каждым новым толчком. кенма врезается лбом в лоб куроо, больно ударяясь, издавая собачий протяжной скулёж, но обороты не сбавляет, продолжая резко и жёстко насаживаться на колом стоящий внутри него член. плачущий, раскрасневшийся, вспотевший от дикого темпа и духоты, стонущий приторно-приторно козуме был похож на само божество, способное пустить бешеный разряд тока в аорту куроо, чтобы заставить её гонять кипящую кровь с удвоенной скоростью. божество, способное вонзиться в его душу слоящимися когтями и вытащить её наружу, способное свести с ума, ввести в заблуждение, вынудить делать то, что хочется самому козуме. видя подобную картину, куроо готов был разбиться в тонкий слой кожи, лишь бы кенма продолжал его просить, отчаянно цепляясь за его предплечья дрожащими пальцами, ища в нём опору и видя в нём того единственного, кто способен утолить его голод. глаза кенмы поблёскивают и предательски закатываются к потолку, он продолжает горячо дышать куроо в самый рот, едва касаясь своими искалеченными губами его губ. каждый атом его тощего тела готов взорваться, потому что хороший секс — это неотъемлемая часть его жизни, доставляющая ему безграничный океан удовольствия, хороший секс с куроо — это нечто за гранью любых возможностей человеческого тела, та самая черта, которую не стоит пересекать, если твой сосуд недостаточно подготовлен к шквалу хладнокровного насилия. кенма оказался крепкой ёмкостью и каждый получил то, что хотел. один — здоровый член, предоставленный ему двадцать четыре на семь, другой — выносливую живую игрушку, с которой можно забавляться на постоянной основе, разделяя специфическое удовольствие на двоих. куроо всегда трахает кенму так, что тот бесстыдно воет от адской боли, а после с неделю хромает на обе ноги и едва может разогнуться. на парах он почти ревёт в ладони, потому что и без того изувеченная задница затекает и под кожей начинает резко колоть, словно изнутри её пронзают тысячи острых игл. куроо всегда сидит позади, наблюдая за его страданиями, и они оба ловят от этого некое наслаждение, ведь сожалеющие взгляды окружающих, адресованные козуме, были своего рода забавным зрелищем. для всех хозяев этих взглядов кенма в запасе имел один и тот же ответ: — у дяди проблемы с алкоголем, но я в порядке, правда. акааши был единственным, кто знал об истинных причинах и о том, что происходило между этими двумя. он никогда не задавал лишних вопросов, но постепенно начинал за собой замечать, что ему страшно оставаться с куроо наедине. пусть они и близкие друзья, но то, что куроо творил с кенмой — просто предел всему допустимому. это какое-то животное, нечеловеческое поведение, как будто оба с цепей сорвались с одной единственной целью — уничтожить друг друга. и только бокуто кретин подначивал их в этом. глаза куроо снова сочатся ленивой насмешкой. кенма хватается за его шею, тянет к себе для поцелуя, но в ответ лишь былое бездействие и, расползающаяся на губах, змеиная улыбка. козуме плюёт на это и целует её с особой нежностью, из-за чего куроо очевидно смягчается, нарочито медленно входя в него до упора. кенма скулит в чужой рот, пытаясь двигаться самому, но крепкая хватка на бёдрах не позволяет ему сдвинуться с места, будто приковывая тяжёлыми кандалами. — пожалуйста… челюсть начинает ныть от долговременного скулежа, кенма кусает тецуро в основание шеи, заглушая вскрики, внедряющиеся под черепную коробку адресата и, наконец, дающие долгожданные плоды. куроо доводит кенму до разрядки спустя пару мощных и жёстких толчков. сухой оргазм въедается под сетчатку глаз, фокус предательски плывёт и всё тело моментально обмокает, не способное функционировать дальше. куроо хватает нескольких движений, чтобы закончить самому. кенма настолько оглушён собственными ощущениями, что не обращает внимания на то, что куроо в очередной раз изливается в него, до побелевших костяшек сжимая внутреннюю часть нежных бёдер. наверняка останутся налитые кровью синяки. — что ж, было неплохо. голос у куроо осипший и низкий, будто это он целый час разрывался стонами и душераздирающими криками. кенма медленно приподнимается с его бёдер, для опоры используя широкие плечи, на которых вот-вот начнут цвести алые отметины. обмякший член со шлепком ударяется о бедро куроо, когда кенма окончательно избавляет себя от заполненности. вытекающая смазка выглядит не то соблазнительно, не то мерзко, куроо пока ещё не определился. — ты хотел сказать, что это было невероятно. — нет, я сказал то, что хотел сказать, придурок. куроо джентельмен, если что. именно поэтому он поддерживает кенму за тонкую талию, помогая ему сползти на мягкий диван. — твоя бесстыжая рожа во время оргазмов прекрасна, только поэтому было неплохо. в целом, ты полный профан и совершенно не умеешь сосать. так как я человек сентиментальный, я просто не могу оставить это так. с этого дня я буду твоим тренажёром, идёт? козуме в ответ лишь самодовольно хмыкает, продолжая игнорировать присутствие куроо вплоть до тех пор, пока тот не решает устроиться между его ног, сжимая в пальцах острые коленки. не то чтобы два раунда перебор, но… — эй, тецу, как думаешь, у тебя достаточно глубокая глотка? у куроо сытый взгляд, но его прикосновения так и норовят спровоцировать второй заход. кенма не уверен, что его тело готово вынести такую нагрузку, но не без присущей лени всё же закидывает тощую ногу на рельефное плечо и, притянув куроо к себе, шкодливо улыбается в его губы. — мне кажется, нам стоит проверить. — мне кажется, ты охуел. кенма давит на шею куроо ладонью, прикусывая его нижнюю губу. тянет её на себя, не скрывая томный взгляд под крашенной чёлкой. лодыжка трётся об сетку мраморных рёбер, распаляя желание тецуро всё больше. он обхватывает длинными пальцами колено кенмы, крепко сжимая его и фиксируя ногу в одном положении. — так что, тецу, ты сделаешь это для меня? куроо ведёт тёплыми пальцами по худосочным рёбрам, пересчитывая их под глухие удары бешено колотящегося в груди сердца. ядовитая улыбка сама собой расползается на уголках рта. — я не приспособлен сосать карандаши. когда отрастишь нормальный член, тогда и поговорим. — это было жестоко. кенма легонько царапает погрызанными ногтями выбритые виски куроо, сцепляя пальцы в замок на его шейных позвонках. ответом ему служит жилистая рука, подхватившая его ногу под коленкой. куроо плотнее налегает, до едва ощутимой боли сжимая нежную кожу. — к тому же, я никогда никому не делал минет. да и тебе вряд ли кто-то по собственной воле отсасывал. я веду к тому, что в мои планы на жизнь подсос другим парням не входит. если бы такое произошло, я бы совершенно точно убил тебя. — такими темпами ты и правда меня убьёшь. — ты знал под чем подписывался. — да, я знал, что ты конченый уёбок. куроо выдерживает драматичную паузу, после чего резко отстраняется от кенмы, чья нога теряет опору и с глухим ударом летит на мягкую подушку дивана. — если я проявил по отношению к тебе немного жалости, это ещё не значит, что в следующую секунду я не сотру тебя в порошок голыми руками. уверен, у тебя было достаточно примеров, чтобы убедиться в правдивости моих слов. когда куроо покидает медицинский кабинет, стены которого давно пропахли специфическим запахом их тел, секса и различных медикаментов, кенма, наконец, позволяет себе свободно вдохнуть обжигающий носоглотку и лёгкие воздух. куроо — грёбанный абьюзер, которому козуме всецело подчиняется по собственной воле, из раза в раз собирая себя по жалким разлетевшимся осколкам, которые никогда, уже никогда, чёрт возьми, не станут целостной, красивой картиной. пессимистичный, самовлюблённый, созерцающий ненависть к себе — его одержимость насилием, болью и тецуро оставляет его слабым, усталым, но непередаваемо уродливо-красивым и счастливым. продолжать трахаться с куроо — единственное, что может позволить ему оставаться рядом с этой безжалостной машиной, обделённой раскаянием и совестью, состраданием и любовью. и ведь кенма давно привык, что на скулящее «я люблю тебя» его обслуживают тысячами миллиграммами тишины. он так, блять, устал от всего, но чувствует себя хорошо, стоит лишь куроо подарить ему один безразличный взгляд.