Сердце, вечность и коньки

«Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным…» Г. Х. Андерсен «Снежная королева» «Не все, кто блуждают — потеряны.» Дж. Р. Р. Толкин Я заправила за ухо прядь отросших волос и прислонилась лбом к холодному стеклу окна. Сквозь прутья решетки можно было увидеть заснеженный клочок двора и двух санитаров, украдкой куривших у входа. «Это для моей же безопасности» — говорили они. Самое страшное, что я начинала им верить. Месяц назад — Варя, спину прямо, ты джентльмен, а не ямщик, — вздохнула тетя. Я вздрогнула и оглянулась, проверяя, не услышал ли кто. Публика в кондитерской не блистала особой интеллигентностью, хотя в одном из посетителей я узнала известного питерского литератора Николая Рогожина. Уткнувшись в газеты и тарелки, никто не обратил внимания на странную реплику тети. — А если они догадаются? — прошептала я. — Сделай так, чтобы не догадались, — отмахнулась тетя и вернулась к изучению меню. Тете, конечно, легко говорить, это не она сидит в брюках в общественном месте. Я потянулась к стакану с водой. Зубы застучали о граненное стекло, и я быстро поставила стакан на место. Еще раз удостоверившись, что нас никто не слышал, я вновь посмотрела на литератора. Еще с гимназии я зачитывалась его романами и украдкой прятала их под подушку, чтобы воспитательницы не дай бог их не нашли. По моему глубокому убеждению, больше никто не умел так тонко и умно писать о любви, а еще он был ужасно хорош собой. Вот к нему подошла официантка с длинной русой косой и предложила налить еще кофе, а тот попытался ухватить ее за руку и поцеловать. Подумать только, он и в жизни такой же романтик! Увернувшись от непрошенных ласк, девушка подняла голову, и я увидела ее лицо, длинное и узкое, да еще и с внушительным носом. Странная девица — ее можно было бы счесть уродливой, если бы не большие выразительные глаза, от одного взгляда в которые сердце покрывалось льдом. Словно снежная королева — Сережа бы оценил, его вечно к таким тянуло. Не то, чтобы я сама отличалась особенной красотой: лицо конопатое, рот широкий, нос курносый. Когда в детстве хотела стать актрисой, то украдкой примеряла тетины платья, которые та носила на сцене. Однажды она застукала меня за этим занятием и сказала заветное: «Ты себя видела? Даже не мечтай». А теперь я актриса, пусть даже на день, зато какая роль! Уж кого-кого, а Сережу я знала лучше, чем себя саму. Помню, когда он врал, то всегда дотрагивался до своего носа, словно боялся, что он вырастет как у Пиноккио. — Помнишь? Никакой импровизации, — сказала тетя, не отрываясь от меню. — Говорить буду я. — Конечно, — ответила я и почесала нос. Перехватив взгляд официантки, я быстро отдернула руку, чуть не заехав локтем в масленку. Наградой мне стало то, что тетя наконец-то оторвалась от меню и обратила внимание на меня. — Спину прямо, голову выше. Вот сигарета, можешь закурить, — сказала она, протягивая пачку сигарет. — Это обязательно? — спросила я, украдкой беря сигарету. — Нет, но это поможет тебе вжиться в роль, — был мне ответ. Обливаясь потом, я закинула ногу на ногу и взяла сигарету. Кажется, что еще немного, и крахмальный воротничок окончательно решит меня задушить. — Не закидывай ногу на ногу, замуж не выйдешь, — тут же сказала тетя. — Сейчас даже старые девы выходят… — отмахнулась я, и почувствовала укол стыда. Тетя Муза в прошлом актриса большого театра вышла замуж не по любви за одного из своих богатых и престарелых поклонников, предложивших ей то, чего не мог предложить театр — будущее для ее племянников. По крайней мере, она сама искренне верила в эту историю. — Простите, я не хотела, — тут же ответила я. Тетушка наклонилась вперед и легонько потрепала меня по руке. — Ты молодец, — сказала она. В моей груди разлилось блаженное тепло. Не помню, когда она в последний раз хвалила меня вот так. Но, не успела я толком порадоваться, как взгляд тети скользнул по мне и остановился на ком-то за моей спиной. — Оленька, ты ли это? — воскликнула она, расплываясь в улыбке. — Где ты была, голубушка, я тебя потеряла. Я обернулась, но увидела лишь все ту же официантку. Подозвав девушку поближе, тетушка милостиво подала ей руку. — Здравствуйте, Муза Евгеньевна, — вежливо поздоровалась девушка. Даже голос у нее был холодным. Вот уж точно снежная королева… Словно прочитав мои мысли, она посмотрела на меня. Тетя перехватила ее взгляд. — А это… — сказала она. — Сергей Катаев, — подхватила я и, поднявшись с места, поцеловала ей руку. Ольга смутилась и поскорее выдернула руку. — Да, Сергей… мой племянник, — сказала тетушка, и почему-то голос ее звучал не так счастливо как минуту назад. — А это Ольга Суворова моя лучшая ученица. Большой талант, далеко пойдет, если не будет от уроков отлынивать. Ольга украдкой покосилась на мужчину за кассой и послушно кивнула. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы к нам не подошел нотариус — бодрый старичок пятидесяти лет. Мы и кондитерскую-то эту выбрали только потому, что она была его излюбленным местом. Завидев его, тетя быстро поправила прическу. — Принеси-ка нам, голубушка, еще вон тех пирожных и кофе подлей, — сказала она Оле и улыбнулась нотариусу. — Иван Игнатьевич, вы все молодее и молодее становитесь, небось, девицы прохода не дают! — Да полноте вам, — расплылся в улыбке Иван Игнатьевич, усаживаясь за свободный стул. — Так-с, так-с, а вы, должно быть, Сергей Катаев? Я кивнула и пожала протянутую руку. — Что ж, не станем кота за хвост тянуть, а то обеденный перерыв — сами понимаете, — продолжил нотариус. — Стало быть, ваш покойный муж все своему пасынку завещал? — Не иначе как из ума выжил под конец, — подхватила тетя, — но Сережа, добрая душа, не может меня без гроша за душой оставить. Кто ж их с Варей-то вырастил-выкормил, когда их мамаша непутевая, сестрица моя, на себя руки наложила? Иван Игнатьевич кашлянул из вежливости и поправил сползшее пенсне. — Что ж… дело семейное. Коли Сергей Александрович сам такое желание изъявил, то никаких препон я не вижу. Документы все оформлю, а вы только в контору подойдите и заверьте пару бумаг. — Что бы мы без вас делали! — воскликнула тетя и полезла промокать глаза платком. Пришла Ольга и принесла пирожные. Не знаю, какой гений додумался украсить их лепестками цветов. Выглядело эффектно, не спорю, но в пищу вряд ли годилось. Соскребая их ложкой, я лениво прислушивалась к разговору. — А как ваш сынок поживает? — вдруг спросила тетя. — У меня-то Варенька настоящей невестой стала… Я сама не заметила, как уронила ложку на себя, размазав безе по пиджаку. Нашли же вы, тетушка, время меня сватать. Стараясь не смотреть на тетю, я торопливо откланялась и пошла в уборную, но, вспомнив о своем необычном положении, замерла в нерешительности. — Позвольте вам помочь, — подошла Ольга. Я неловко кивнула, чувствуя, что начинаю краснеть. Она отвела меня в комнату для прислуги и попросила снять пиджак. Негнущимися пальцами я расстегнула неподатливые пуговицы и протянула пиджак ей. Вооружившись щеткой, она начала умело чистить пиджак от следов моей собственной неловкости. Не зная, куда деть руки, я спрятала их в карманы и качнулась с носка на пятку. — Если все ваши клиенты хотя бы вполовину похожи на меня, то вам пора открывать прачечную, — сказала я. Ольга улыбнулась, и улыбка ее оказалась неожиданно мягкой и доброй. — Я передам это предложение своему отцу, — сказала она. Мы снова замолчали. Я огляделась по сторонам. За окном мелькали тени прохожих, а за стеной слышался мерный гул посетителей кондитерской. На самой стене висели фигурные коньки — такие белые, что было больно глазам. Я посмотрела на Ольгу. Ее лицо вновь приняло то холодное и отстраненное выражение, какое я видела в кондитерской, и отчего-то мне опять захотелось ее развеселить. — Коньки вашего отца? — спросила я. — Мои, — ответила она без тени улыбки. Сгорая от стыда, я все же решилась продолжить нашу беседу. — Любите кататься? Она поднялась с места и протянула мне чистый пиджак. — Да… — И я тоже — почти каждый выходные бываю на катке. На какой вы ходите? — спросила я, лихорадочно вспоминая все известные мне катки. Но ответ Ольги не обнадёжил. — Ни на какой, — сказала она и уточнила. — Отец одну не отпускает, а брат в конторе работает, ему теперь не до того. Я надела пиджак и кое-как застегнула пуговицы. Пора было возвращаться. Ручка двери скользнула в вспотевшей руке, и я обернулась. — А, хотите, я составлю вам компанию? — спросила я. Ругая себя последними словами, я смотрела, как Ольга думала над ответом. Решив, что она просто не знает, как повежливей отказаться, я уже сама хотела облегчить ей жизнь, но ее ответ превзошёл все мои ожидания. — Да, — ответила она. — Почту за честь. Вернулась к тете я словно навеселе. Жаль тетя не видела, а, ведь, и не играла даже. Быть может, мне суждено было родиться мужчиной, но в небесной канцелярии что-то напутали? Иван Игнатьевич уже ушел, и тетя пребывала не в лучшем расположении духа. — И чего ты так долго? — проворчала она. — Не женихов же искала? «Невест, тетушка, невест…» — задорно подумала я и подала тетушке руку, помогая ей подняться. Пока я возилась со шнуровкой на коньках, ресницы успели заледенеть от мороза. Признаться, на коньках я стояла весьма неуверенно, хотя по дороге на каток зачем-то убедила Ольгу в обратном. Это Сережа был настоящим фигуристом. Кажется, что ему легко давалось все, за что бы он не брался. Пока я без особого успеха воевала с задубевшими шнурками, Оля уже сделала круг вокруг рождественской ели и вернулась ко мне. — Вы прямо как Щелкунчик, — рассмеялась она. — Такой же деревянный? — уточнила я. — Такой же волшебный. Я попыталась встать, но тут же упала, скорчив презабавную гримасу. Оля так смеялась, что упала сама. Когда мы отсмеявшись поднялись на ноги, я подала ей руку, и мы закружились в импровизированном танце. Ее глаза сияли десятками рождественских огней. Иногда она на спор повторяла за людьми, на которых я указывала, идеально воспроизводя их движения и мимику. Однажды она замерла и смущенно потупилась. — Простите, я заигралась. Актриса из меня весьма посредственная, — сказала она. Я замотала головой и заглянула ей в глаза. — Вы невероятная актриса… вы, ну, я даже не знаю. Я смотрю, на вас и верю, что вы можете сыграть все. Казалось, что ее улыбка приблизила весну. Позабыв про холод, мы затерялись в толпе людей и грели озябшие руки дыханием друг друга и ели яблоки в карамели, что продавали улыбчивые торговки, похожие на добрых волшебниц. Внезапно улыбка на ее лице погасла. — Ой, как поздно уже. Мне пора, а то папенька волноваться будет, — сказала она. — Позволите вас проводить? — спросила я, пытаясь не выдать своего разочарования. Она кивнула. Мы шли по заснеженным улицам. Порой навстречу попадались редкие прохожие, что были похожи скорее на призраков, чем на мирных обывателей. Оля казалась задумчивой. Лишь изредка мне удавалось заставить ее улыбнуться какой-нибудь непритязательной шуткой. «Что же я творю?» — билась в голове непрошеная мысль. Я не знала, чего хочу, не знала, куда это приведет, но знала одно: мне всегда ее будет мало. Ей было не надышаться, с ней было не наговориться, а красота ее эмоций завораживала и сводила с ума. Я споткнулась, чувствуя, как волосы на голове становятся дыбом и с ужасом понимая, что это была любовь. — Все в порядке? — спросила Оля. — Да, — кое-как ответила я. Мы подошли к подъезду. Оля жила на втором этаже над кондитерской, которая принадлежала ее отцу. Я опустила глаза, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями. — Мы еще увидимся? — спросила я с затаенной надеждой. — Я… мне бы этого хотелось, — сказала она. Я подняла глаза, и ослабила узел шарфа. Ольга выглядела такой же смущённой. Возможно, дело в дурацких брюках, волшебстве ночи или сказках, что до отказа забили мою голову, но я сделала то, что не прощу себе никогда — встала на цыпочки и ее поцеловала. Не прерывая поцелуя, она провела рукой по обнаженной шее, поправляя шарф. Ее пальцы были ледяными, но от их прикосновения кожа горела огнем. Часы пробили семь, и какой-то пьянчуга завыл словно волк на луну. Мы торопливо отстранилась. — Спокойной ночи, — сказала я. — И тебе… Домой я вернулась поздним вечером. В квартире было пусто, лишь играл соседский патефон. Я бросила фуражку на комод и взлохматила заиндевевшие волосы. Я не сразу заметила темную фигуру у окна, поначалу приняв ее за причудливую игру теней. Но вот фигура ожила и двинулась мне навстречу. Я шарахнулась к двери, но споткнулась о ботинки и упала бы, если бы она меня не поддержала. — Растяпа, — услышала я знакомый голос. — Черт побери, зачем было так пугать? — возмутилась я и отвесила Сереже подзатыльник. Он лишь отмахнулся и сделал глоток из бутылки, которую я запоздало заметила в его руке. Позабыв обо всем, я набросилась на него с объятиями. Колючая щетина царапнула щеку, но мне было все равно. — Я скучала, — прошептала я. — Я тоже скучал. Ух, ну и холодная же ты… Я разжала объятия и отступила в сторону. Казалось, он не обратил никакого внимания на мой наряд. — Что случилось? Куда ты пропал? Мы с тетей думали, что ты… Ты же не знаешь, дядя умер. Он поморщился от моих вопросов и вернулся в гостиную. Немного помедлив, я последовала за ним. — Тетя запаниковала, подумала что все наследство отойдет его дальним родственникам, о ней в завещании вообще ни строчки… Сережа опустился в кресло и пожал плечами. — Ну и что с того? — спросил он. Что-то в его голосе меня насторожило. Это был одновременно и он, и не он, и мне лишь оставалось гадать, где брат был все это время. — Сережа, дядя умер… — тихо сказала я. Матфея Венедиктовича мы всегда называли дядей, хотя, на самом деле, он скорее был нам вместо отца. Услышав его имя, Сережа сморщился, словно проглотил что-то кислое, и вновь приложился к бутылке. — Я знаю, — сказал он. — Знаешь? Но откуда? Он улыбнулся. Неровные тени исполосовали его лицо, делая его похожим на черта. — А что, если это я его убил? — спросил он. Я невольно сделала шаг назад. Не может быть, он умер во сне, у него было слабое сердце. Перед смертью он все время звал Сережу, и за что-то просил прощения, а тетя лишь разводила руками. Словно прочитав что-то на моем лице, он вновь улыбнулся, но на этот раз улыбка его была совсем другой. — Не бери в голову, Варек, шучу я так, — сказал он и почесал нос. — Где же наша звезда театра? — В гостях у подруги… той, которая ей гадает, — отозвалась я, думая о чем-то своем. Он кивнул, словно заранее знал ответ. — Вот и славно, а я пока вещички заберу. И вот еще что — не говори, что я приходил. И да, тебе идет. Я помогла ему собраться. Сам он никогда не умел складывать свои рубашки. Порой мы перебрасывались шутками, и казалось, что все как раньше, но это был лишь обман. Уже стоя на пороге с чемоданом наперевес, он взлохматил мне волосы и подмигнул. — Быть тебе богатой, — сказал он. — Все шутки шутишь? — вздохнула я. — Не наговаривай, я серьезен как никогда, — подмигнул Сережа и скрылся в тенях, унося с собой частичку меня. После ухода Сережи находиться в этой квартире стало невыносимо. Недолго думая, я торопливо оделась и вышла на улицу. Уже на улице я обнаружила, что вместо платья на мне снова были брюки, но возвращаться назад я не стала. Глупая и наивная девчонка, но как прикажете мне повзрослеть? Сережа многое не договаривал, берег меня от всех кошмаров мира, но он ушел, оставив меня одну. Уже стояла ночь, когда ноги привели меня на Сенную. Сложно было поверить в то, что еще днем мы гуляли здесь с Олей. Как выяснилось, она обожала яблоки в карамели, от которых ее губы становились алыми словно кровь. Побродив немного средь лавочек торговцев, я свернула в сторону канала Грибоедова. Городовой подозрительно покосился на меня, но останавливать не стал. Я ускорила шаг, все ощутимее чувствуя, как ночь вступает в свои права. Изо рта вылетали облачка пара, а ресницы и волосы покрывались инеем. Помнится, в рассказе Рогожина в одну такую ночь барышня покончила с собой от безысходной любви, сбросившись с моста. Я покосилась на канал, скованный толщей льда. Затруднительно же было той барышне утонуть. Эта мысль вызвала злую усмешку. И чего это я? Прохожих совсем не осталось. Только одна барышня стояла у канала, облокотившись о перила, и длинная коса покоилась на ее плече. К своему ужасу и восторгу я узнала в ней Олю. — Оля! — крикнула и я закашлялась от ледяного воздуха. Она обернулась, и я прочитала нескрываемое разочарование на ее лице. — Добрый вечер, — сказала она и вновь вернулась к созерцанию канала. — Оля, такой поздний час… хотите, я провожу вас до дома? Она покачала головой, но я не намерена была отступать. — Расскажите, что случилось? Я ваш друг по конькам, помните? Ее плечи и шляпа были занесены снегом, но ей самой словно было совсем не холодно, тогда как я вся дрожала от стужи. — Отец сказал, что пока я живу под его крышей, то могу даже не думать о карьере актрисы, и я ушла из дома, — сказала она так равнодушно, словно сообщала о погоде. Я ужаснулась. Своей тете я не смела возразить даже когда она выбирала, что я буду есть, а тут просто взять и уйти из дома… — И куда вы пойдете? — спросила я. — Я думаю. — Если хотите, то можете переночевать у меня, тут совсем недалеко. — За кого вы меня принимаете? — возмутилась она. — Вы, мужчины, только об одном и думаете. Вам бы только собственную гордость тешить. — Я не… — попробовала оправдаться я, но она продолжала. — Так приятно спасти девушку в беде, она, ведь, и отблагодарить может… Да я скорее умру. Провалитесь вы все. Я почувствовала, что начинаю задыхаться: от слез, от мороза, от понимания, что это конец. — Я не мужчина! — выдохнула я с остатками тепла и надежды. Она удовлетворенно кивнула. — Да-да, вы трус и подлец. — Да что ж ты заладила, не мужчина я, — разозлилась я. — Не муж-чи-на. Я Варя, а не Сергей, а это все маскарад для нотариуса, что б ему этими пирожными подавиться… Презрение на ее лице сменилось удивлением. — Так вы… ты, — пробормотала она. Я схватила ее за руку и прижала к своей груди. Пальто было таким тонким, что под ним можно было почувствовать, как бьется мое сердце. — Называй как хочешь, но замерзнуть я тебе не дам, — твердо сказала я. Я привела ее домой и помогла снять пальто. В квартире с ее появлением словно стало светлее, как было, когда здесь жил Сережа. — Тетя приедет только завтра, — сказала я, снимая перчатки. — Есть чай и немного варенья, будешь? Она покачала головой. — Мой брат уехал, и можешь занять его кровать, — продолжила я. Не зная, куда деть руки, я засунула их в карманы и огляделась по сторонам. Оля прошлась по коридору, рассматривая тетины портреты, висевшие на стене. Снег таял на ее волосах, заставляя их блестеть еще ярче. Я украдкой поправила свои рыжие вихры. — А где спишь ты? — спросила она. Я нервно сглотнула. Моя комната была совсем небольшой, но с балконом. Летом там стояли розы, делая ее похожей на маленький сад. Показать ее Оле было все равно что показать свою душу. Когда я провела ее в комнату, Оля подошла к туалетному столику, на котором вперемежку валялись мои книги и тетради. По ее лицу сложно было судить, о чем она думала. — В детстве я много болела и полюбила читать, — пояснила я. — Я выросла, но, как видишь, не разлюбила. Она улыбнулась и указала на одну из тетрадей. — А это? — спросила она. — Ах, это… Я торопливо подошла и засунула тетрадь куда подальше. — Так, сказки мои. — Прочтешь? — Как-нибудь потом. Она стояла совсем рядом, и мое сердце билось так часто, что это отдавалось болью во всей груди. Никто не говорил, что любить так больно. — Почему вы поссорились? — спросила я, чтобы отвлечься от неподобающих мыслей. — Брат рассказал, что видел, как я репетирую, — ответила она все так же отстраненно. — Да, братья они такие… Мой как-то раз наябедничал, что я съела все варенье, хотя это был он. Тетя уже хотела меня наказать, но дядя вступился и сказал, что это он все съел. — Здорово, когда у вас такая семья… — Да, здорово, — как эхо повторила я. — Я… мне жаль, что этот маскарад ввел тебя в заблуждение. Мне и правда не хотелось. Она помотала головой и взяла меня за руку. Ее рука была холодной, и я попыталась согреть ее своими. Она придвинулась ближе и зачем-то коснулась другой рукой моих волос. Я замерла. Все, что было во мне, тянулось к ней, и все силы уходили на то, чтобы не поддаваться. Я осторожно прикоснулась к ее косе, та была тяжелой и густой. — Расплетешь? — попросила она. — Я всегда сплю с распущенными волосами. Ком в горле не дал мне говорить, и я просто кивнула. Медленно прядь за прядью я расплетала ее косу, пока волосы не заструились по ее плечам, а потом она меня поцеловала. Внизу живота стало так горячо, словно внутри меня зажглось маленькое солнце. Это чувство было столь сладким и приятным, что я застонала. Это был стыдный звук. Мне захотелось отстраниться и прочесть молитву, но все слова рассыпались словно песок. Услышав мой стон, она прильнула еще ближе, и я почувствовала, как ее рука скользнула по моей ноге. Все было предрешено. Я проснулась от солнечного света, лившегося из окна. Тяжелые косы Оли лежали на моем плече. Ее дыхание обожгло щеку. Я придвинулась ближе, чувствуя тепло ее груди. Одеяло сползло с моего плеча, и кожа покрылась чешуей мурашек. Глаза слипались, но закрывать их было страшно, словно стоит их закрыть, и все окажется сном. Хлопнула форточка от сквозняка, и сердце болезненно заныло. Я осторожно выбралась из-под одеяла. Холодный пол обжег босые ноги. Я на цыпочках подкралась к груде одежды, сваленной на стуле, и запустила руку в карман брюк. Сердце уже не просто ныло, а болело. Боже, что я творю… — Варя? — послышался сонный голос Оли. Я нашарила холодный ободок кольца и сжала его в кулаке. Влюбилась в него с первого взгляда и купила на отложенные с подарков деньги, но никогда не могла носить, словно оно было сделано не для меня. Но теперь все сложилось словно пазл. Оно было сделано для нее. — Уже иду, — отозвалась я. Я скользнула обратно под одеяло, чувствуя, как мое тело окутывает блаженное тепло. Оля протерла глаза и посмотрела на меня. — Что-то случилось? — спросила она. Я покачала головой. Когда мы братом были детьми и хотели поделиться друг с другом секретом, о котором бы не узнали взрослые, то сооружали дом из одеяла и искренне верили, что его мягкие теплые стены защитят нас от мира взрослых. Ощутив внезапный прилив вдохновения, я накинула одеяло на нас с Олей, чтобы то закрыло нас с головой. — Ты чего, — захохотала Оля. — Я щекотки боюсь. Пощекотав ее для порядка, сквозь хохот я начала свой рассказ. — Давным-давно жила была разбойница, она побывала во множестве стран и избороздила все моря, чтобы найти того, кто скажет ей, почему ее сердце так болит, словно его поджаривают на костре, а все люди вокруг бегут от нее как от огня. Однажды на ее пути повстречался ледяной замок. В том замке жила снежная королева, сердце которой было таким ледяным, что могло заморозить целое озеро, и потому никто не мог к ней подойти. Услышав ее историю, снежная королева предложила ей обменяться сердцами, и разбойница согласилась. Они скрепили свой договор поцелуем, и тогда произошло настоящее чудо: сердце разбойницы растопило лед, а сердце снежной королевы погасило пламя. Когда снежная королева получила сердце разбойницы, по ее щекам заструились настоящие человеческие слезы, но, упав в снег, они превратились в драгоценные камни, и это один из них. Закончив сказку, я вложила кольцо в ее руку. Она надела его на палец и сняла с руки другое кольцо. — Оно принадлежало моей маме. Хочу, чтобы оно было у тебя, — сказала она и надела мне его на палец. Так сказка стала реальностью. — Я пойду помирюсь с отцом, — сказала Оля после завтрака. — Мне побыть рядом? — спросила я, отрываясь от чашки с кофе. — Не нужно, но я буду рада, если ты просто придешь. Где-нибудь после обеда. Я поцеловала ее в щеку. — Договорились. В кондитерской царила оживленная суета. Официантки сновали туда-сюда, и в одной из них я к радости узнала Олю. Она порхала от столика к столику и, завидев меня, счастливо улыбнулась. Я заказала кофе, и она, проходя мимо, едва коснулась моего плеча. А еще в кофейне вновь сидел Николай Рогожин. Я не заметила бы его, если бы он не ухватил Олю за руку. — Почему ты меня избегаешь? — воскликнул он, все еще редка ее за руку. — Я же сказала «нет», — ответила она, но тот и не думала ее отпускать. — Оставьте ее в покое! Вы джентльмен или ямщик? — воскликнула я. Говорят, я залепила ему оплеуху, но сама ничего не помню — глаза словно ослепли от гнева, а руку приятно саднило. Он повернулся ко мне, его щека пылала красным. Неужели когда-то я считала его писаным красавцем? — А вы кто такой? — спросил он. — Я ее жених. Он стянул перчатку и швырнул мне под ноги. «Дуэль» — грохнуло в голове. О дуэлях я читала только в книжках, а теперь буду стреляться с их автором — какая ирония. Оля подлетела ко мне. — Не надо, он отлично стреляет, — зашептала она. Я мотнула головой и высвободилась из ее объятий. Толпа восторженно, притихла, ожидая зрелища. Секунданты нашлись быстро. Я и опомниться не успела, как сжимала револьвер на заснеженном дворе. Кто-то мерил шаги, а кто-то писал протокол дуэли. Я лишь кивала и стучала зубами от холода. Когда становилось страшно, я вспоминала, как его руки сжимали ее, и чувствовала как страх сжигается в горниле гнева. Моя первая и последняя роль любить ее отныне и до конца, но этому не суждено было сбыться. Оля вырвалась во двор и прокричала то, чего я боялась больше всего. — Остановите дуэль, она женщина! Кольцо соскользнуло с пальца и закатилось под кровать. Я опустилась на колени и принялась шарить под кроватью. Никак не привыкну к юбке, в ней совершенно невозможно ходить. В конце концов кольцо нашлось. Я села прямо на пол и прижала его к губам. В коридоре послышались шаги. Я вздрогнула и открыла глаза. За эти недели я научилась безошибочно узнавать поступь шагов доктора. Вот сейчас он сядет на стул, предварительно вытерев его специальным платком, и начнет задавать мне вопросы. Больше всего его интересует то, как именно я могла любить женщин. Выспрашивая подробности, он сам не замечает, как его глаза становятся масляными, а губы наливаются кровью. Про себя я называю его упырем, потому что после каждого его визита у меня остается все меньше сил на то, чтобы жить. Однажды он сказал, что я одевалась как мужчина, потому что завидовала мужскому половому органу. На что я спросила, завидует ли он женскому раз ходит в халате. Кажется, он обиделся, а меня на неделю лишили ужина. Я не хотела, чтобы он видел, как слаба я стала, и потому я поспешно поднялась на ноги и надела кольцо, но то снова спало. Я с отвращением посмотрела на свои костлявые руки и сжала их в кулаки. Пусть наденут хоть десяток юбок, но я не сдамся. Мысли кружились словно снег за окном и были также холодны. Я много раз представляла, как она приехала бы меня навестить, но однажды приехала тетя. Она была не одна, ее сопровождал Иван Игнатьевич. Они что-то говорили про завещание Сережи и то, что теперь все досталось мне, что мне надо лишь подписать пару бумаг, и меня непременно отсюда выпустят, но я лишь качала головой. Мне не хотелось отсюда уходить — не все ли равно, в какой из клеток жить? — Неужели ты меня не любишь? — причитала тетя. — Не люблю, — ответила я, любуясь танцем снежинок за окном. Интересно, что стало с разбойницей и снежной королевой? Но вот дверь отворилась, и вошел доктор. От него пахло лекарствами и табаком. Увидев меня, он хлопнул в ладоши и довольно улыбнулся. — Доброго утречка, Варвара Александровна, у меня для вас хорошие новости. Внутренности словно покрылись инеем. — Женщинам разрешат носить брюки? — насмешливо спросила я. — Все то вы шутки шутите, — снисходительно сказал он и как бы между прочим добавил. — К вам приехал ваш брат и хочет вас забрать. — Брат? — переспросила я, ничего не понимая. Сережа здесь? Ком в горле не дал мне вздохнуть. — Я могу уйти? — недоверчиво спросила я. — Он ждет вас в приемной для посетителей. Медсестра поможет вам собрать вещи. Когда он ушел, я быстро спрятала кольцо в карман и принялась собираться, словно боялась, что он передумает. Когда все было готово, я встала, чуть пошатываясь. Но вот пришла медсестра и, окинув меня оценивающим взором, повела меня к выходу. Я не верила своему счастью: вот же он стоит у окна высокий и стройный. — Сережа! Голос срывается, но он меня слышит и оборачивается. Перед глазами пляшут цветные огоньки. Я прищуриваюсь. Это не Сережа. Это Оля. — Варя, я тебя уже заждался, — говорит она и, не давая мне ответить, поворачивается к доктору. — Это вы доктор? Спасибо вам большое, я перед вами в большом долгу. Они пожимают руки, и я слышу, как в ладони доктора хрустит несколько купюр. И мне вдруг становится очень смешно, и я начинаю хохотать, не обращая внимания на взгляды санитаров. Тетя права, она и правда гениальная актриса. Покончив с формальностями, она берет меня под руку, и мы выходим из больницы. Свет такой яркий, что больно глазам. — Тебе холодно? — спрашивает она. Я мотаю головой. — Твоя тетя сказала, где ты, — продолжила она. — Я хотела тебя навестить, но они не пустили, а я вспомнила про твой маскарад и подумала, почему бы не рискнуть? Ты же смогла. Я попыталась сглотнуть ком в горле, но тот стал только больше. — Я уже поняла, что ты во всем лучше меня, — проворчала я. — Зачем мне все время это показывать? Ее лицо омрачилось от боли, и мне стало немного легче. Я ненавидела ее, я желала закричать, что это маскарад, чтобы ее тоже раскрыли, но продолжала идти, вцепившись в ее руку. Вот показалась карета, похожая на катафалк. — Если бы не ты, я бы не смогла. Николай был таким настойчивым, он друг моего брата, они говорили, что у меня ничего не получится, а потом пришла ты, и сказала, что я могу все. Я… я понимаю, ты не хочешь меня видеть. Бери эту карету, а я пойду пешком. Она и правда собирается уходить, но я лишь крепче вцепляюсь в ее руку. Извозчик услужливо открывает дверь. Не понимаю, как мы оказываемся внутри. Карета дёргается, и я чувствую ее дыхание на своей щеке. Ее щеки раскраснелись от мороза. Она больше не похожа на снежную королеву, теперь она такая же смертная как и я. Я стаскиваю кепку и провожу по ее стриженным русым волосам. Слезы душат и царапают осколками зеркала, я прижимаюсь щекой к ее щеке и словно со стороны слышу свой голос: — Только не бросай меня, — шепчу я, прижимаясь к ней. — Я так тебя люблю. — А я тебя, — бормочет она сквозь слезы. Я знаю, что это глупо и наивно, что настоящая жизнь совсем не похожа на сказку, но все равно верю ей всем своим глупым сердцем, которое будет принадлежать ей, пока не пройдёт вечность и не затупятся лезвия всех коньков мира.