Грачи прилетели

Слэш
G
Завершён
35
автор
Размер:
17 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
35 Нравится 3 Отзывы 6 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Весной всегда прилетали грачи. В детстве маленький Кеша по прозвищу Водолаз дисциплинированно раскладывал на югославском полированном столе свои тетрадочки с формулами, наточенные перочинным ножичком карандаши, стопочку учебников и открывал дневник. В дневнике Кеша рисовал сердечки и кривоватым почерком, который он сам называл каллиграфическим, выводил рядом буковку “О” разных форм и размеров. За окном галдели и дрались за хлеб из косой кормушки клювастые птицы. Кормушку Кеша самолично смастерил на уроках труда строго по чертежу, перерисованному с доски в тетрадочку. Была с ней, правда, одна проблемка. Две. Ну, то есть, три. Из нее торчали гвозди, она криво висела на ветке, а в щелястый пол вываливался весь хлеб, так что Кеше пришлось найти инженерное решение и подстелить газетку. Сейчас взрослый Иннокентий по прозвищу Инженер пододвинул все тот же югославский стол поближе к свету и щелкнул кнопкой телевизора. По Девятому и единственному каналу подходил к концу выпуск новостей: “Это все новости на сегодня. Дальше вас ждет моя коллега с прогнозом погоды, а затем мультфильмы для самых маленьких сразу же после рекламы с Ричардом Сапоговым”. Прогноз погоды, который обещал одинаковую вероятность как выпадения, так и не выпадения осадков, сменился роскошной шевелюрой и кафельными зубами директора канала. Директор обещал полную обеззараженность и обеспростуженность этой весной. Злые языки поговаривали, что продажи гибидроциклофенодола форте, разработанного при участии Кешиного НИИ, падали не хуже звезд в августовском небе с тех пор, как по телевизору прошла серия выпусков “Загадки дыры” про ужасную тайну НИИшных препаратов. Кеша скорбно поднял бровки домиком. Реклама смилостивилась и сменилась на выпуск “Спокойной ночи, малыши”. Под рассуждения Хрюши и Степашки о лучших друзьях Кеша достал из серванта стопку тощих зеленых тетрадок и пухлую картонную папку на завязках. По поверхности стола лебедятами разметались подшивки “Юного техника” и перерисованные с доски на уроках труда чертежи скворешников. Кеша помуслякал пальцы, полистал странички. Нашел нужную: “Техника выжигания по дереву”. На экране давно отыграла заставка ежевечернего мультика и теперь Чебурашка вещал с крыльца домика для друзей: “Мы строили, строили и, наконец, построили! Ура!” Когда на стол упала зловещая тень, Кеша тихо ойкнул. Когда на оконное стекло обрушился первый удар, сказал: “Мамочки”. - Кор-роткий комментар-рий! Кеша вскочил. Кривой выступающий позвонок возмутился и прострелил резкой болью. Стекло дребезжало под градом ударов. - Сейчас, Юрочка, сейчас! Из-за окна раздалось раскатистое: - Видно птицу по полету, а человека - по стремлению докопаться до самой мякотки возмутительных бесчинств, которые творятся в этой, казалось бы, ничем не примечательной квартире за этим так называемым окном! - Юрочка, - Кеша распластался животом по чертежам и тетрадкам в попытке дотянуться до шпингалета, - ну, ты чего. Ну, ты прекращай, в смысле, перестань. Я тебе крысок из лаборатории принес. - Честной прессе рот не заткнешь! - Да ты заходи, заходи… Ну, то есть, залетай. Со двора донеслось медовое мяуканье. Юрочка истошно каркнул и заколотил в окно сильнее. Шпингалет, наконец, поддался, и через подоконник прямо на Кешу обрушились восемьдесят килограммов честной прессы. В воздух взвилось черное перо. Сквозь распахнутое окно доносился скрежет когтей по березе. Хрустели и мялись бумажки. В воздухе висело эхо Юрочкиного вопля. Очки почти сползли с одного уха, и Кеша поправил их пятерней, пока другой рукой успокаивающе гладил Юрочку по голове. - Ничего, Юрочка, ничего. Опять там Игорь какой-то бешеный, как скипидар весь. Это Жилин как в патруль на нейтральные воды как ушел, так и все. Ну вот ты чего каждый раз один и тот же театр разыгрываешь, как не родной? С претензиями этими и разбол… разобр… разоблачениями? Ну все, все. А у меня для тебя, между прочим, сюрприз есть, особенный. Для особенной особы, так сказать. Ты же у меня тоже очень особенный. Сначала крыску или сразу показывать? Театр разыгрывался уже не в первый раз. Месяц назад Юрочка, которого весь Катамарановск знал как “Грачевича с Девятого, ну, который “Загадка дыры”, объявил охоту на НИИ. На канале пошли ежедневные сюжеты о потрясающих до глубины корней волос бесстыдствах, которые разливались по пробиркам в пресловутом НИИ под видом передовых научных разработок. Две недели спустя после начала сюжетов полковник Жилин по требованию самого НИИ благословил хвостом ордер, согласно которому Грачевичу было запрещено подлетать к зданию института ближе, чем на пятьсот метров. Потом полковник пошептался о чем-то с главарем банды “Железная рукава”, тот передал это на ушко мэру города Марку Багдасарову, и бывший завод по разработке свиношпионов на окраине Катамарановска лишился остатков секретности в виде пяти километров драной проволочной сетки, а крышу НИИ оснастили противоптичьим барьером по одному Багдасарову ведомому ГОСТу. Пока мэр в прайм-тайм давал интервью о вкладе городской администрации в развитие передовой науке, Юра стал прилетать на подоконник и требовать справедливости. А началось все, разумеется, с Катамаранова. Кеша тогда честно трудился над кудрявыми кошечками, получал свои двести копеек и обедал кефиром с полбатоном, пока в лаборатории не сломался дефрижиратор. Все бы ничего, к поломкам в НИИ привыкли. Это раньше закрытый институт, вокруг которого и выстроили целый город, исправно снабжали и деньгами, и спецпайком, и наградными грамотами. А потом страна начала меняться, госзаказы на НИИшные продукты сошли на нет, и из остатков былой роскоши выжимали последнее. О новом оборудовании сотрудники, которые варили свои сыворотки в алюминиевых походных котелках, уже и не мечтали. Если что-то ломалось, звали Игоря. Игорь чинил плохо, зато брал много. Впрочем, часть брал скипидаром. Чем скромнее были в бухгалтерских ведомостях суммы тружеников интеллектуального труда, к которым, по крайней мере, по бумагам, Игорь тоже принадлежал, тем больше выдавалось скипидара, который распивался теперь уже даже не на пороге НИИ, а прямиком в лаборатории. - Игорь! - каждый раз увещевал Кеша. - Игорь, ну ты чего! Ты уже сам весь как скипидар! Ну вставай, ну мне работать надо! Катамаранов блестел стеклянными глазами, раскинувшись прямо поверх Кешиных колб и пробирок в позе витрувианского человека. Сначала в ответ на Кешины увещевания он убеждал, что не мешает. Потом спрашивал, когда конкурсы. Потом требовал то Серегу, то не выдавать его Сереге. А потом Игорь не сказал ничего. - Игорь! - завел Кеша свою обычную пластинку. - Ну Игорь же! Он опасливо потрогал лодыжку Игоря носком ботинка. В ответ не раздалось ни одного звука: ни рыка, ни всхрапа. Тогда Кеша наклонился. Катамаранов смотрел куда-то мимо и не моргал. Не ходил от скипидарного духа кадык. Когда Кеша наклонился и прислушался, понял, что из приоткрытого рта Игоря не слышно дыхания. - Игорь! В школе Кеша терпеть не мог уроки ОБЖ, да и в институте старался держаться подальше от обязательных сборов, на которых отрабатывали приемы первой помощи и прицельную стрельбу для сдачи нормативов ГТО. Если бы он ходил на сборы, то, возможно, жизнь в Катамарановске продолжала бы идти своим чередом. Но Кеша всегда был уверен, что сила не в нормативах, а в науке. Он не запомнил ровным счетом ничего из техники непрямого массажа сердца и искусственного дыхания. Поэтому вместо того, чтобы положить ладони на точку компрессии и начать ритмичные толчки, Кеша рванул к шкафу с препаратами. - Ну уже как-то нужно что-то… - бормотал Кеша, щурясь сквозь очки на узкие ярлычки с надписями. - Ну что же это такое творится-то… Колоть Игорю лицегрицефин было опасно, а лицеферин мог дать нежелательную реакцию с терпеноидами. Оставался только тристамисавин. По крайней мере, уколы Кеша умел ставить - насобачился на крысах. Кеша набрал полный шприц - на вес Катамаранова понадобились все кубики разом, и как бы не пришлось еще довкалывать! - и с размаху всадил иглу туда, где у Игоря предположительно было сердце. Притиснул поршень до упора. Поправил очки. Тристамисавин задействовался. Кеша закрыл глаза и стал считать до ста. На “двадцать четыре” раздался рев. Игорь дернулся, перевернулся на бок, отчего под ним захрустело лабораторное стекло, и по-кошачьи приземлился со стола на четвереньки. Замотал головой. - Сентябрь, Игорь! - поспешил пояснить Кеша. - Двадцатое сентября на календаре! Катамаранов хрипло рыкнул и попробовал встать, цепляясь сначала за ножку стола, потом за ногу Кеши. Шатнулся. Задел локтем дистиллятор. Кеша хотел было его поддержать, но Игорь уже оттолкнулся от него и на нетвердых ногах побрел к выходу. Кеша смотрел ему вслед, все еще сжимая в руке пустой шприц, с которого капало на пол темно-синим. - Вот это денек. В столовую Кеша спустился героем: плечи шире, подбородок выше, взгляд свысока. Все-таки целого Катамаранова спас, это вам не что-нибудь! Вот теперь-то все узнают! Вот теперь-то его ну так полюбят! Но страна не спешила чествовать своего героя. Страна не только не знала, что случилось, но ей оказалось возмутительно не до того. В столовой НИИ с жаром обсуждали грядущий эксперимент с новым продуктом, да так, что Кеше было ни словечком ни вклиниться, а когда Лешка со Стажером на этой почве поссорились и оттого выразительно друг на друга замолчали, в зал влетел Ставридов: - Там Виктор Сергеич себе “москвич” купил! Добрая половина обедавших ученых высыпала на улицу смотреть на новинку и поздравлять Виктора Сергеевича, а со второй половиной Кеша не стал бы делиться своим подвигом принципиально. “Москвич” обсуждали еще неделю, за которую Кеша понял две вещи: во-первых, что завидовать Виктору Сергеичу не стоит, потому что все равно электрика в машине не по НИИшной системе и вообще его “москвич” скоро точно угонят, а во-вторых, что признание придется искать по-другому. Так Кеша стал носить с собой запас ампул и шприцов на случай, если совершенно случайно какому-нибудь репортеру с Девятого канала, а то и - мало ли! - целому ведущему новостей понадобится срочная реанимация, про которую потом получился бы ну очень хороший репортаж. Его наверняка крутили бы по телевизору еще целую неделю два раза в день, и Кеша говорил бы с экрана очень умные и правильные вещи. Но никакой репортер Кеше не попадался. Запас ампул, однако, расходился только так. Одну Кеша вколол своему бывшему однокласснику Жилину, который успел превратиться в целого полковника милиции. Жилин сломал ногу на особо ответственной операции: снимал толстого рыжего кота с дерева и не удержался на ветке. Целых две ампулы у Кеши забрали хмурого вида ребятки в костюмчиках, которые подъехали к НИИ на блестящем черном автомобиле и скупо сообщили, что полковник Жилин и его целая нога рекомендовали Кешин продукт для форс-мажорных ситуаций вроде шальных пуль, прилетевших куда не надо. Потом по бог весть чьей рекомендации к Кешиному подъезду однажды подкатило аж целое такси. Водитель опустил стекло и сверкнул живым взглядом из-под козырька форменной фуражки: - Ну что, как говорится, время лечит, но за деньги быстрее? Так Кеша месяц бесплатно катался на работу на такси в обмен на продукт для народного артиста Старозубова, у которого перед ответственным концертом никак не проходило осипшее воспаленное горло. Такси - это, конечно, хорошо, но вот если бы товарищ Старозубов пригласил Кешу на концерт, а потом прямо посреди выступления во всеуслышание объявил, что хочет сказать кое-что кое о ком и пригласил Кешу на сцену, чтобы отблагодарить публично! Самое обидное, что когда с Кешей все-таки случился вожделенный журналист, а вслед за ним и остальные беды, Кеша был ну вообще не виноват. С Грачевичем они просто столкнулись нос в нос на улице. Кеша только вышел из НИИ и вертел головой по сторонам на случай еще какого-нибудь автомобиля, в котором могла бы понадобиться сыворотка. Грачевич спешил на съемки и на ходу протирал очки рукавом кожаной куртки. Так и врезались лоб в лоб. Кеша взвизгнул, Грачевич орнул. У одного на землю упал чемоданчик с запасом ампул, у второго - микрофон. Так и осели оба на четвереньки, чтобы подобрать свое. - Ну что же вы натворили такое, ну вы чего, ну у меня же тут вот, разве сами не видите? - запричитал Кеша, глядя, как из открывшегося при падении чемоданчика растекается синяя лужица. Там же впервые и поцапались. Грачевич кричал про беспрецедентную атаку на честную журналистику, превосходящую по своей наглости и уровню творимого бесчинства даже поползновения самой банды “Железные рукава”. Кеша пытался вклиниться в несуществующие паузы между словами, но безуспешно. Потом его потряхивало еще двое суток, а в ушах дребезжало. Через месяц оказалось, что это еще цветочки. Сначала у Жилина вырос хвост. Его - Жилина, не хвост, - привез к Кеше под окна Катамаранов, прямо в ковше экскаватора, до краев заполненном озерной водой. Кеша растерянно разводил руками и нервно поправлял очки, пока бывший одноклассник и образцовый милиционер бил по воде плашмя чешуйчатым хвостом с широким раздвоенным плавником на конце: - Это что это такое произошло, голубчик? Ты давай, прекрати мне срочно эту ерунду! - Да чего я-то? Причем тут я? - оправдывался Кеша. - Нечего мне тут! - возражал Жилин. - После твоей, значит, сыворотки, сначала в ванну потянуло каждый божий день по четыре раза, потом на озеро по выходным, а теперь вот, видишь? Это что вообще такое, это как я теперь, по-твоему, должен форму при исполнении носить? Между прочим, очень красивую! - Так ведь так тоже красиво, - лепетал Кеша. - Иннокентий! - Это у тебя от этого самого, пресс… стресса! Ты же вон бешеный весь, ну посмотри, какую волну поднял! Ты, ну, это самое, съезди, может, в легкий отпуск? На дачу, например, книжечки почитай, ну, там, “Моби Дик”... “Старик и море”... “Золотая рыб… рыбка”... Кеше удалось спастись бегством только потому, что у полковника не было никакой возможности его догнать. Он сам на всякий случай взял легкий отпуск на три дня, и то и дело выглядывал из окна, но ни экскаватора, ни Жилина не было видно. На четвертый день Кеша все-таки вышел на работу самой дальней обходной тропой через электрический лес. По телевизору объявили о нововведениях в катамарановской милиции: теперь в ней указом полковника Жилина открыли патрульную службу по охране водоемов, главным по которой был назначен, собственно, сам Жилин. По коридорам института на мягких лапах ходил Катамаранов, светил янтарными глазами и пах рыбой. Кеша с ужасом увидел, как за Игорем по коридору тянется хвост, но не чешуйчатый, а шерстяной и очень пушистый. Игоря, в отличие от полковника, ни хвост, ни лапы особо не заботили. Чинить оборудование они ему не мешали. Скипидар он теперь закусывал радиоактивной форелью, которую Жилин доставал для него с самой глубины. Кеша все равно на всякий случай шарахался. Товарищ Старозубов отменил все ближайшие концерты и спешно уехал в неизвестном направлении. По телевизору передавали новости о гигантской, похожей на змеиную шкуре, найденной на границе города и прилегающего дачного поселка. На экране шкура переливалась радужными и блестела как диско-шар над сценой в свете софитов. ОПГ “Железные рукава” в полном составе подкараулили Кешу у подъезда. К счастью, приметный автомобиль было видать издалека, и Кеша в срочном порядке развернулся и трусцой побежал обратно к институту. Всю неделю он ночевал в лаборатории, а рубашки одалживал у Лешки в обмен на свою ежедневную порцию столовских котлет. Потом четкие ребятки пропали так же внезапно, как появились, и оставалось только гадать, чего они от Кеши хотели. А потом оказалось, что и это еще не ягодки. Неделю разоблачений НИИ в “Загадке дыры” Кеша с коллегами снесли с честью. Собрали ученый совет и постановили работу продолжать в штатном режиме: пусть дело говорит громче слов. Потом выпуски про институт внезапно прекратились вместе с самой передачей. Лучше бы шли дальше, потому что вместо них на подоконник Кешиной лаборатории стал прилетать журналист Грачевич и требовать правды. Он дышал на стекло и царапал стекло когтями. Солнечный свет бликовал на ладном черном оперении и играл на толстых стеклах очков. Сотрудники ойкали, когда видели за окном гигантскую птицу с человеческой головой. - Слово - не воробей, вылетит - расскажет такое, что станет жутко даже самым умудренным сединами телезрителям! Сколько ни пытался завхоз шугать Грачевича шваброй, все равно повторялся стук в окно и резкий ор, от которого Лешка подскакивал на месте, а Стажер ронял колбы: - Рано пташечка запела, как бы кошечка правды не промяукала свое решительное “мяу”! Я так и не получил вразумительного ответа на поставленные мной вопросы, но я буду продолжать обивать пороги истины, чтобы вывести на чистую водицу бесчинства и всяческие безобразия, творящиеся за этими стенами! Самое печальное, что никаких вопросов Грачевич не задавал. Он возмущенно каркал, жаловался, грозил разоблачением, но ничего не спрашивал, а когда Кеша сквозь приоткрытую на щелку форточку сам пытался что-то объяснить, его голос тонул в громогласном грае: - Старого воробья на мякине не проведешь! Весь город до сих пор расхлебывает за непотребные тайные эксперименты так называемого ученого из так называемого научного и исследовательского учреждения! Я объявляю охоту на НИИ! Справедливости ради стоило сказать, что город порасхлебывал и перестал. Полковник Жилин пообвыкся в нейтральных водах и вспомнил, что в детстве любил смотреть по телевизору фильмы Жака-Ива Кусто. Теперь он сам изучал подводный мир, когда служба давала передышку, и перессказывал свои открытия мурлыкающему Катамаранову, который с удовольствием потрошил когтями свежую озерную рыбу. Кеша однажды опасливо заглянул на причал, и Жилин махнул рукой: присаживайся, мол. - Была у нас, значит, голубчик, милиция, а станет рыбнадзор. Игорешку вот устрою на полставки, а то чего он у вас там в институте сутками пропадает, как будто скипидаром намазано. Преступников, значит, будет в лодку сажать и отвозить на середину озера. Вывозить, так сказать, голубчиков на чистую воду, пока не перевоспитаются прямо на месте. Старозубов вернулся на голубые экраны с концертом. С экрана казалось, что у него желтая радужка и продолговатые зрачки, но в целом выглядел артист как обычно. Разве что извиваться на сцене стал еще замысловатее. А что до ребяток из “Железных рукавов”, так те все-таки подловили Кешу прямо на выходе из института. Кеша ойкнул, когда увидел слишком хорошо знакомую машину. Оконное стекло отъехало вниз и из темноты салона его поманила рука в перчатке. Кеша обреченно подошел. - Тут такое дело, отец, - заговорил салон. - Подгончик тебе в благодарность привезли. Поначалу, конечно, порешить тебя хотели, а потом оказалось, что после микстурки твоей работается даже удобнее. Держи. Кеша принял пакет, в котором позвякивало бутылочное стекло и торчал зеленый хвостик какого-то экзотического фрукта. Окно закрылось. Автомобиль обдал Кешу выхлопными газами и покатил прочь от института. Кеша так и не спросил, какой эффект экспериментальный продукт оказал на главаря банды. “Ну и ладно, лишь бы человек был доволен”. Так что когда Грачевич своими разоблачениями довел Стажера до дергающегося глаза и пролитого прямо на документацию по эксперименту трициклоблистерина, Кеша смело обратился к Жилину за помощью. Так крыша и окна НИИ стали для Грачевича недосягаемы и физически, и юридически, а сам журналист повадился летать к Кеше домой. Теперь вместо “доброго утра” от механического будильника “Ракета” по всей Кешиной квартире раздавалось раскатистое: - Здесь, на четвертом этаже этого, казалось бы, ничем не примечательного панельного дома, творится такое, что вслух сказать невозможно! Кешу подбрасывало в постели. Он наскоро нашаривал на тумбочке очки, искал под диваном убежавший тапок и жалобно выводил неуверенное: - Так если невозможно, вы бы, может быть, ну, я не знаю, помолчали тогда про себя? Грачевич, судя по всему, не умел ни молчать, ни про себя. Кеша купил беруши и завел привычку спать, спрятав голову под одеяло. Не помогало. От недосыпа начинало казаться, что Грачевич везде. Кеша видел его в зеркале, когда поправлял берет перед выходом в институт, и в собственном отражении в стеклах серванта. Телевизор давно стоял выключенным, потому что страшно было нарваться на выпуск “Загадки дыры”, но по ночам Кеша просыпался в холодном поту от того, что по стенам комнаты бликовал мягкий свет, вслед за которым должно было раздасться неизбежное “Всяк кулик на своей кочке велик, но мой репортаж не об этом!”. Даже убедившись, что свет на самом деле от дворовых фонарей, Кеша ложился только выдернув вилку телевизора из розетки. Все равно тревожно ворочался до утра. Каждый день Грачевич прилетал чуть раньше, а улетал чуть позже. Кеше в стенку начали стучать соседи, а потом дошло до того, что в дверь позвонил один из волосатиков с этажа выше: - Я тут, конечно, нахрен очень извиняюсь, дедусь, но как бы такое адское крошилово творится, что мои нежные ушки на, блин, макушке, вянут, ю ноу? Шершнягу, блин, не слышу, когда он на барабанах херачит. Дальше терпеть было невозможно. Раз уж волосатики говорили, что было громко, следующим шагом можно было ожидать внеочередного собрания совета дома, в котором Кешу и так не любили по непостижимым для него причинам, а еще за опоздания со взносами на капремонт. Кеша закрыл дверь на замок и цепочку. Уставился на свое отражение в трюмо. Пожевал губами, сдвинул брови посуровее. В окно поскреблась птичья лапа. Кеша решительно развернулся и пошел прямо в комнату. Забрался на табуретку, приоткрыл форточку. - Послушайте, - начал он, - ну это ведь черт знает, что вообще такое происх… творится. На меня из-за вас вот уже и соседи жалуются. Да. Из-за вас между прочим. Потому что сам по себе я ну такой хороший. А вот из-за вас уже не такой. Тут вам, знаете ли, не здесь, вы давайте, что ли, прекращайте это. Вот это вот все. Если честно, Кеша не очень-то рассчитывал, что его речь возымеет эффект. Он догадывался, что в ответ Грачевич может возмутиться еще громче, каркать еще зловещее, осыпать Кешу обещаниями еще более внушительных разоблачений. Чего он точно не ожидал, так это того, что журналист всхлипнет и блеснет влажным глазом. - А у меня тоже соседи, между прочим! - заявил Грачевич тоном ребенка, у которого старшеклассники отобрали деньги на обед и закинули сменку на крышу школы. Очки покрылись туманной испариной. Из-под мутного стекла покатилась слеза. Журналист снова всхлипнул. И снова. Кеша только ойкнул в ответ от растерянности. Но когда Грачевич полноценно заголосил - тоненько и жалобно, - не выдержал. Потянул шпингалет, распахнул окно. - Товарищ Грачевич, ну что же вы тут этом самое. Вы же тут сейчас весь фасад обрыдаете, штукатурка будет отслон… отслаиваться, знаете. Да вы не стойте там как неродной, что ли. Может, зайдете? У меня вот чаечек теплый… На словах про чаечек Грачевич сделал паузу в горьком плаче и уточнил: - Гречка есть? - Есть м-макароны. Журналист опять шмыгнул носом. Кеша изо всех сил старался напрячь память и вспомнить, что рассказывали на уроках природоведения о том, что полагается класть птицам в кормушку. - Бутербродики еще есть. С колбасой. И яйца. Вы бы предупредили, что зайдете, я бы вам крысок из лаборатории принес. Грачевич неловко переступил жилистыми лапами и шагнул внутрь. Когти зацокали по полировке. За журналистом по столешнице оставалась вереница следов, похожая на миниатюрные пулевые отметины. Чтобы спрыгнуть со стола, Грачевич расправил крылья. На пол полетела ваза с физалисом. Следом полетел карниз для занавесок - коготь зацепился за тюль. Жалобно звякнули парадные чашки в серванте. По дороге на кухню за журналистом тянулась дорожка хаоса и разрушения. Он умудрился зацепить крыльями и обрушить вешалку в прихожей, вышитую держалку для газет и праздничную декоративную корзиночку с новогодними шишками, которую Кеша так и не убрал с прошлых праздников. Кеша, к счастью, не успел этого увидеть, потому что колдовал у газовой плиты с подкопченным с одного бока чайником. Пока чайник закипал, подоспели обещанные бутербродики. Кеша настрогал целую тарелку и сам же первый ухватил ближний к краю, на котором лежал самый толстый ломтик розовой, как язык дворового кота, вареной колбасы. - Вы угощайтесь! Берите бутербр… ой. Кормить Грачевича, в конечном итоге, пришлось с руки. Микрофон он еще мог зажать под мышкой - ну или там, где у нормальный людей находилась подмышка, а у птиц, наверное, какая нибудь подкрылышная впадина, - но на этом его хватательные навыки заканчивались. - У меня, между прочим, нет больших пальцев! - объявил он таким тоном, как будто весь мир был ему должен за этот факт. Так и получилось, что Кеша ломоть за ломтем скармливал журналисту колбасу с налипшими хлебными крошками, а потом поил чаем из блюдечка, поднося прямо к губам. Грачевич шумно, по-купечески, дул, чтобы остыло, и с прихлюпыванием втягивал горячую ароматную жидкость. Под чай и бутербродики Кеша узнал от разморенного теплом и едой журналиста, как все началось. Сначала просто захотелось мяса. Но это еще полбеды. Беда была в том, что на корреспондентскую зарплату, эти мизерные крохи, которые отщипывал пустой и насквозь коммерческий Ричард Сапогов, и в другие-то дни мяса особо не напокупаешься. Разве что ту самую пресловутую колбасу. Если очень повезет, то сырокопченую, которую хранить нужно было не в холодильнике на коммунальной кухне, а в собственной комнате, чтобы соседи не съели. А уж когда составчик в полную силу начал играть в крови, Юру понесло. Хотелось стейков, хотя как выглядят эти самые стейки, он очень смутно представлял по американским фильмам и детективам в мягких обложках. Хотелось свиную лопатку и говяжий антрекот. Хотелось гуляш и рульку, причем сразу. Юра один за одним снимал сюжеты для “Загадки дыры” о том, как стены древнего Кремля красили кровью забитых для кремлевского стола бычков, а таксисты-сатанисты проводили свои демонические ритуалы, обвешавшись свиными потрошками, оставшимися от последних свиношпионов с тайной фермы. Все это привело к тому, что, насмотревшись собственных сюжетов в вечернем повторе после “Спокойной ночи, малыши”, Грачевич прокрадывался на общую кухню и, стараясь не дышать, сдвигал одну за одной крышки на чужих кастрюлях, пока не находил искомое: десять литров наваристого борща. Утром он сам же первый бежал на кухню с микрофоном в вытянутой руке, под соседские крики оттирал всех плечом от плиты и демонстративно совал микрофон прямо в осиротевшую кастрюлю: - Как видите, здесь, в этом эмалированном гастрономическом сосуде, произошло то, о чем в приличном обществе принято молчать: беспрецедентная дерзкая кража говядины прямиком из гущи событий! Поначалу ему все сходило с рук. Потом соседи сложили два и два. Систематически пропадало мясо из суповых кастрюль, колбаса из холодильников и ливерная начинка из немилосердно раздербаненных домашних пирожков. Грачевич громче всех возмущался бесчинствами анонимного вора. Стало понятно, что эти два факта как-то связаны. Примерно в то же время сам Грачевич имел крайне неприятную серию рандеву с директором Девятого канала. - Товаrищ Гrачонок! Это абсолютно непrиемлемо и возмутительно! Ваша пеrедача и без того как абсолютно неrоскошное пятно на обвоrожабельном личике нашего канала, но я готов был ee теrпеть. Но это! - Да как смеете такое говорить про мою сенсационную программу, вы, ничтожный вы продажный коммерческий богач! - Я не говоrю пrо вашу так называемую пrогrам, Гrачонок! Я говоrю про тот эбсолютный кошмаr, в котоrый пrевrатилась ваша и так совеrшенно нефешенебельная шевелюrа! Шевелюра у Грачевича и правда была нефешенебельная, чем он ужасно гордился: пусть унитазными зубами и сногсшибательными локонами блистают всякие там разные Сапоговы с их рекламешками, а у честной добротной журналистики лицо должно быть такое же, как у народа, который ее смотрит! Но по утрам Грачевич теперь не мог даже пригладить волосы, которые упорно топорщились во все стороны, прямо как у героев информационных плакатов, призывающих не совать пальцы в розетки на телестудии на своем несчастном примере. Грачевич ломал расчески, но все равно напоминал взъерошенного злого птенца. В один день Грачевич получил постановление о расторжении трудового договора с каналом и уведомление о выселении из коммуналки по инициативе других жильцов сроком в один месяц. Тогда-то он и объявил охоту на НИИ. Пока Грачевич рассказывал историю своего превращения в птицу, по его носу катились крупные слезы возмущения. От переживаний журналист заглотил ломоть колбасы так, что стукнул зубами по Кешиным пальцам. Кеша ойкнул. - Ну все-таки вы бы не по-живому, знаете ли… - Да что такое эти ваши пальцы по сравнению с той болью унижения, которое в наше время приходится претерпевать свободной демократической прессе! Воля птичке лучше золотой клетки! - Ну так вы, это самое, вот и вышли, можно сказать, на волю. Грачевич снова всхлипнул. Кеша почувствовал, как в том месте, где у людей находится сердце, что-то екнуло. Под волей Кеша, конечно же, имел в виду канал и работу на ничтожного продажного богача. Но бросил взгляд на настенный календарь с котиком и кое-что сообразил. Грачевич сказал, выселение сроком в один месяц. На столешницу с глухим кап-кап-кап падало мокрое и соленое. “Вот бывает птичье молоко, - подумал Кеша, - а тут какие-то птичьи слезы”. В том месте, где только что екнуло, теперь заныло, совсем как поясница после того, как Кеша однажды попытался повторить танец креветки. Он вдруг заметил, что перья у Грачевича топорщатся совсем уж несчастно. А что, если это Кеша бы лишился своей лаборатории потому, что какому-нибудь Виктору Сергеевичу не понравилась бы его шевелюра и тот факт, что Кеша заимствовал из холодильника Лешкины бутерброды с вареной колбасой и отламывал от котлеты Стажера в столовой, если тот уж очень увлекался каким-нибудь научным диспутом? Кеша почувствовал праведный гнев в отношении Виктора Сергеевича, который и без того слишком уж нагло разъезжал по улицам на своем “москвиче”, и острую, почти нежную жалость к Грачевичу, который вывалил в чай сразу пять кубиков сахара и теперь мешал их указательным пером. В конце концов, одному не всегда весело. Квартира у Кеши, конечно, удачная: ковер, всякие штуки, диван стоит, Алла Борисовна, опять же. Но хочется же иногда, чтобы не только Алла Борисовна. Чтобы рядом был какой-нибудь человек, с которым можно обсуждать Виктора Сергеича, говорить про бухгалтерию и выводить Лешкины злодейства с яблоками на чистую воду. Как Жилин с Катамарановым. Им-то хорошо вдвоем! Один сидит себе на причале, радиоактивную форель лопает, а второй рядом плещется и рассказывает, как патрулирование прошло. Кеша поправил очки и решительно выпалил: - А как вы рассмотрите на такой счет? И прежде, чем озвучить предложение, смущенно добавил: - Юрочка... *** Вот так и получилось, что теперь Кеша искал узоры для выжигания, чтобы украсить скворешник, который он уже неделю как мастерил по школьным тетрадкам. Ну, как скворечник. Скворечник - он для скворцов. А тут получался какой-то грачевник. По официальной версии Кеша строил домик на крыше, чтобы порадовать Юрочку. Предоставить, так сказать, отдельную жилплощадь со всеми удобствами. Правда, здесь инженерная мысль Кеши давала сбой, потому что он слабо представлял, какие удобства могут понадобиться большому грачу. Котику, понятно, нужна миска и лоток, рыбе - аквариум с камешками, а вот что нужно птице, кроме кормушки? На деле домик был насущной необходимостью для самого Кеши. За две недели совместного быта Кешина квартира сама стала как какой-то грачевник. Поскольку постоянно держать окна было чревато сквозняком, а сквозняк - ранним радикулитом, Кеша каждый раз вынужден был открывать окно, чтобы впустить Юрочку. Юрочка за время ожидания исцарапал когтистыми лапами металлический подоконник в мелкую стружку. Стекло тоже дало трещину от скребущихся когтей, и Кеша посматривал на него с опаской: как бы не лопнуло к зиме. Югославский стол теперь походил на деревянный макет свежезасеянных редисовых грядок. По поверхности тянулись глубокие борозды, тоже оставленные когтями. Когда Юрочка был на взводе, он рыл ими еще глубже, а на взводе он был всегда. Кажется, даже не сразу вспоминал, что прилетел домой: по привычке продолжал обещать вывести Кешу вместе со всем институтом на чистую водицу, пока Кеша не наглаживал его по голове и крыльям до относительного спокойствия. Тот факт, что Грачевича уволили с канала, никак не повлиял на регулярность выхода “Загадки дыры”. Она по-прежнему шла каждый вечер, но не по телевизору, а вживую, для одного-единственного зрителя. Зритель взволнованно протирал очки, кивал и охал в нужных местах, и соглашался с Грачевичем по поводу того, что таких безобразий не видывал свет, что этот, что тот, и что от происходящего за окном волосы, действительно, скукоживаются в липкий комок негодования. А за окном творилась вопиющая несправедливость! Соседи, к примеру, стали жаловаться на стук и птичий ор, разносящийся по всему двору. От соседей, в свою очередь, страдал сам Кеша. Хорошо было только волосатику с верхнего этажа, который встретил однажды Кешу в подъезде и полез обниматься: - Тебе, короче, дедуль, рокерское, нахер, спасибо, и твоей птичке, блин, невеличке тоже! Шершняга у меня колдырить бросил, ю ноу, блин! Возвращался вечером с вечерухи, увидел, короче, этого пернатого хренозавра, и решил, что эта птичка - это, блин, белочка, нахер. Мы с ним уже с трезвых глаз такую хитяру накипитярили, что все, нахер малыхи когда услышат, просто закачаются! На кухне Юрочка задевал крыльями все, что можно и нельзя, сколько бы Кеша ни просил его держать их поближе к бокам. Одна за другой на пол падали и разлетались разноцветными осколками чашки и забытые после завтрака тарелки. Трижды Юрочка своротил пятилитровую кастрюлю со свежесваренным перловым супом, которую Кеша после третьего раза приучился убирать в холодильник. Кастрюля, конечно, не билась, зато на ручке холодильника появилась глубокая вмятина от зубов, когда Юрочка попытался совершить дерзкое проникновение в знаменитый сталинский фреон, хранящий в себе несметные кулинарные богатства родины. Впрочем, проку от кулинарных богатств Юрочке не было. Птичья натура въелась до самых косточек. Теперь от человеческой еды ему бывало плохо до пены изо рта. Кеша вздыхал и пытался стереть ее кухонным полотенчиком, а Грачевич отбивался и убеждал, что это всего лишь пена ярости на губах честной прессы, которую враги пытаются взять голодным измором. Кеша вздыхал и шел звонить в логово “Железных рукавов”, чтобы поинтересоваться, не нужен ли им внеурочно какой-нибудь препаратик или составчик. После того, как главарь опробовал на себе чудодейственный эффект, в нем проснулся лютый интерес к Кешиным разработкам, а у Кеши - встречный интерес к шелестящим купюрам, которые ему отсчитывали в обмен на ампулы из окна “мерседеса”. По городу ползли слухи о пропаже торгашей с рыночка и появлении крысомутантов в ближайшем лесу, но Кеша только отмахивался от слухов и шел сначала в магазин за творогом и крупой, а потом на пристань, чтобы забрать выпрошенный у Жилина пакетик с дачным редисом и свеклой. Все равно дачный урожай полковнику был сейчас без надобности. Птичьи кашки, овощная подкормка и крыски, которых Кеша приносил в кармане из лаборатории, слегка облегчили совместный быт. Юрочка перестал покушаться на Кешин суп. Но этого было мало. Проблема требовала научного подхода и инновационных решений. Кеша одолжил с жилинской дачи необходимый инструмент. Чего не нашел, то взял в долг у “Железных рукавов”, стараясь не думать, зачем этим ребятам лобзик и коллекция разнокалиберных напильников. Главарь сватал ему клещи и паяльную лампу: - Тебе, отец, если инструментик для дельца нужен, то бери этот, не ошибешься. Кеша взял чисто из уважения, а еще потому, что хотел поскорее отделаться от лекции на тему пользы клещей и применения паяльничка для решения проблемок. Клещи оставил на случай, если нужно будет вытаскивать неправильно забитые гвозди, а паяльником решил выжечь по домику треугольник с глазом, чтобы Юрочке было приятно. Так и получилось, что очередное возвращение Грачевича после летучего рейда, на котором он с высоты птичьего полета собирал сенсационный материал, застало Кешу посреди его инженерных дел, да и сбило с толку. И не только с толку, но и с ног. Теперь он прижимал к себе теплое пернатое тело, поглаживал по голове и успокаивал: - Все в порядке, Юрочка, ну не надо так карк… кряк… кричать. Грачевич перестал трепыхаться. Кеша, наконец, смог выползти из-под журналиста и вдохнуть. Повернулся к Юрочке. Осторожно кончиком пальца потыкал в крыло. - Тяжелый денек? Тогда давай сначала крысок, а потом сюрприз. На крышу выбрались уже в сумерках. Горизонт был тронут вечерней дымкой. Кое-где тепло светились окна катамарановских панелек. Кеша придерживал Грачевича под крыло: глаза тот по Кешиному настоянию прикрыл перьями, правда, предварительно поорав о том, что многие в этом городе пытались отвести от себя пронзающий взгляд честной журналистики, но на правду шоры не наденешь. - Вот так, - приговаривал Кеша и осторожно вел Юрочку по расчищенной среди палой листвы и битого кирпича дорожке. - Вот так. Еще шажочек вот сюда-а… Грачевич вздрогнул, когда под лапами закончился рубероид и началось мягкое покрытие ковролиновой дорожки. Дорожку Кеша лично позаимствовал за ненадобностью в подсобке НИИ, пока Лешка за тройную порцию котлет отвлекал завхоза вопросами о том, можно ли обновить материально-техническую базу лаборатории и заменить алюминиевую кастрюльку на эмалированную из столовой. Конечно, полагалось расстелить красную, как по телевизору показывали, но Кеша решил, что сойдет и коричневая в мелкий цветочек, тем более, что если смотреть на торжественные мероприятия не по цветному, а по-черно-белому телевизору, то дорожки как раз и выглядят коричневыми, а цветочки пусть будут для украшения. Не хватало только музыки, но Кеша так и не придумал, куда на крыше подключить проигрыватель, чтобы включить торжественную Аллу Борисовну для демонстрации сюрприза. А жаль. Он уже и песню придумал, про художника, который жил-был и имел домик. - Еще нельзя, - тянул Кеша, - еще не смотрим, и еще не смотрим… На пустой крыше, в тишине, которая нарушалась только приглушенным звуком шагов, было слышно, что Грачевич задышал чаще и издал сумбурный хриплый “карк”. Возможно, он представлял себе сто кило сырой говяжьей вырезки, или статуэтку премии “Сотрудник года”, которая ежегодно вручалась на канале Ричардом Сапоговым, и чаще всего самому же Ричарду Сапогову, или даже собственную независимую студию с выходом на все голубые экраны граждан города. Но что бы ни рисовалось Грачевичу на изнанке птичьих век, оно явно не могло превзойти реальность. Это стало понятно по выражению лица Юрочки, когда он встал и по Кешиному “теперь можно!” открыл глаза. И рот. Рот сразу же и закрыл. И снова открыл. - Нравится, Юрочка? По центру крыши возвышалась конструкция из досок, ощерившаяся гвоздями словно еж - иголками. Три стены стояли более-менее ровно, четвертая отсутствовала вовсе. Вместо нее прямо с крыши спускались под углом прилаженные друг к другу доски, поперек которых были набиты листочки фанеры, которые удерживали их вместе. Гвозди были забиты примерно на треть. В одной из стен зияло полукруглое окошко на уровне пола. Над окошком на клее ПВА держался клетчатый листочек с надписью “Добро пожаловать”. - Нравится? Я сам сделал! Получилось хорошо, а потом я отдохнул и еще раз переделал, чтобы стало совсем хорошо. Вот, смотри. Тут все есть. Ковры я постелил... Вот тут гвоздики, чтобы на ночь на них микрофон вешать. Тут вот вход, чтобы, ну, входить. А я потом еще вот тут узорчик тебе нарисую вместо телевизора, чтобы ты на него смотрел. Ну, или, если хочешь, можем настоящий телевизор у меня. Юрочка, ну что ты молчишь, ну скажи, как сильно тебе понравилось! Грачевич стоял, не шевелясь, и беззвучно разевал рот. Сначала Кеша подумал, что от восторга. - Очень или очень-очень? - уточнил он. Грачевич в очередной раз открыл рот. С соседней березы снялась стая ворон, когда чистый вечерний воздух пронзился горестным протяжным плачем. Юрочка рыдал со вкусом. Смачно хлюпал, ронял круглые слезы и заламывал перья. Кеша растерянно моргал глазами и пытался понять, бывает ли такое, чтобы человек, или даже не вполне человек, настолько плакал от радости. - Вопиющая по своей печальности история творится на ваших глазах на этой пресловутой крышной поверхности, - всхлипнул журналист и утер клюв микрофоном. - Юрочка, ну что ты, ну почему печальная? Радостная же! - Никогда прежде этот город не знал грусти настолько тоскливой, что слезные железы завязываются тройным узлом! - Ну Юрочка, ну смотри, вот тут ковер есть, гвоздик для микрофона есть… Грачевич хлюпнул особенно выразительно и горестно взмахнул крыльями. - Меня никто не лю-убит! Этого Кеша никак не ожидал. Ожидал аплодисментов. Признания его усилий. Ну и самую малость благодарности. И, конечно, торжественного эксперимента, в котором Юрочка залезал в грачевник и рассказывал, как ему удобно и хорошо. Может быть, даже пения Аллы Борисовны вслух на два голоса без проигрывателя. Да как так-то? Да он же старался! Да он же для Юрочки! Да он же это именно потому, что… Додумать Кеша не успел. - Соседи выгнали! - Юрочка, - лепетал Кеша, - ну ты чего, ты чего. Везде тебе рады. А вот мои соседи знаешь, как радуются? Каждый день по лестнице поднимаюсь, и они навстречу ну такие радостные, ну такие счастливые! - С канала выгнали! - А знаешь, как твоей передаче радуются? Мы ее всем институтом смотрели, да. Вот прямо приходили, собирались в зале заседаний, где у нас демонстрации проходят, и смотрели все вместе. Виктор Сергеич знаешь, как радовался каждый раз? А Лешка? А Стажер, тот ну вообще, ну так он твою передачу любит. - А теперь и ты тоже-е! - А я? А я знаешь, как тебе радуюсь! Я ведь раньше один был. Ну, как один. У меня, конечно, Лешка, и Стажер, и Виктор Сергеич, и даже Ставридов, и Алла Борисовна. Телевизор есть, радио работает. Но хочется же иногда, чтобы не только Лешка и Алла Борисовна. Чтобы, знаешь, рядом был кто-то, с кем можно говорить про всякое, и чтобы переживать, и чаечек теплый вместе пить. Вот у Жилина есть Игорь. У Старозубова - водитель. У Лешки - яблоки… ну, в смысле, Лешка любит яблоки. Ну, то есть… Я тебе, в общем, радуюсь, как Лешка - яблокам. Может быть даже как Виктор Сергеич - “москвичу”. А то, то кружки там побились, ну так это дело наживное. Не в кружках же счастье. Грачевич поднял зареванное лицо. Сверкнул влажными глазами. - А в чем? И неуверенно переступил с лапы на лапу. Кеша не успел ответить. Кривой коготь запутался в ковролине. Грачевич дернул лапой, чтобы его выпутать, но безрезультатно. Тогда дернул посильнее, и дорожка подалась от рывка. Чтобы не потерять баланс, Грачевич по человеческой привычке выставил крыло и оперся о стенку домика. Раздался тревожный скрип. Кеша словно в замедленной съемке увидел, как кренится и без того косая стена, как расползается фанера и как любовно собранный грачевник стремительно уходит в сторону. Грачевич взмахнул крыльями и удержался на лапах. У грачевника крыльев не было. Ему ничто не могло помочь. - Ой, - сказал Кеша, глядя на груду досок, которая меньше, чем минуту назад была домиком. - Ай, - отозвался журналист. Со двора донеслось протяжное “мяу”. Потом они сидели на краю крыши и пили чай из алюминиевой кастрюльки, которую Кеша принес с кухни вместе с пакетом семечек. Грачевич заглатывал их прямо с шелухой, а Кеша лущил и аккуратно складывал черные чешуйки в кучку рядом с собой ровно до того момента, пока не подул ветер и не смахнул ее вниз, прямиком во двор. На Катамарановск опустилась бархатная ночь. Кеша хлебнул из кастрюльки. - Юрочка? Ты, пожалуйста, оставайся. Мягко светились теплые окна. На причале мурлыкал Катамаранов и плескался после смены полковник Жилин. Доносились гитарные рифы из квартиры волосатиков. За жилым массивом темнели верхушки деревьев там, где начинался электрический лес, к которому прямо сейчас катил черный “мерседес” с хануриком в багажнике и мэром города на заднем сиденьи. - Честно, Юрочка. Я завтра передам кое-куда один препаратик, и у нас будут новые кружки. И каша. И крыски. И вообще все-все, что захочешь. Грачевич покачал в воздухе лапами, а потом вздохнул. Повернулся к Кеше. Кеша уже ни в чем не был уверен. Вдруг Юрочка снова заплачет? Еще хуже, вдруг он закричит? Вдруг скажет, что не нужна ему никакая каша, и крыски тоже не нужны? - Я тебе к ручке холодильника привяжу веревочку, чтобы ты за нее открывал. Или, знаешь, вообще не буду ничего в холодильник убирать. Ты только не говори вот такого, что ты сейчас говорил, хорошо? Они помолчали. А потом Кеша почувствовал, как его босой ноги в одном носке осторожно касается твердый коготь. Он повернулся и встретил взгляд темных круглых глаз за толстыми линзами очков. - Хочешь первым услышать о сенсационных бесчинствах, которые творятся без всякого стыда и совести прямо на опушке вон того пресловутого леса? Кеша кивнул и поправил очки. - Очень, - сказал он. - Я очень хочу.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.