У Николая Лукашенко было все и даже больше. Синие глаза его всю жизнь наблюдали яркие пейзажи, написанные роскошью: путешествия, стопки купюр, дорогие рестораны и машины-иномарки.
Он правда был рожден, держа во рту чисто золотую ложку, и эту ложку невозможно было вынуть.
И жизнь будто парню подвластна, ей богу, что ж еще нужно?
Женщины кидались на него, как кошки на кошачью мяту. Люди завидовали ему порой по-черному. Длинные пальцы на кистях украшали кольца из чистого белого золота — самого дорого в мире. От него пахло парижскими духами. Одежда выглажена до идеального, чиста и род ее лежит в модных домах Италии. Николай остроумен, харизматичен и
горяч.
Да, черт возьми, горяч, словно Солнце, ярок, как Альдебаран.
Но отчего-то кожа бледна, глаза потухшие, губы сохнут. Отец настрого запретил курить ему, когда поймал примерного Колю Лукашенко с поличным.
И
велел сыну не позорить семью.
Фильтр вновь касается губ, а табачный дым расстилается, вступая в отчаянную борьбу с комнатным воздухом. Парень лежит на кровати в одних лишь шортах и взор его протыкает белый четырехметровый потолок. Невольно по щекам течет соль с водой вперемешку, нос сам по себе пошмыгивает, горло поражает острое резкое раздражение слизистой.
За чистый разум зацепилась психея.
Что такое любовь?
— Девочка с золотыми кудрями, как у ржи, янтарными глазками и редкими зубками. С доброй улыбкой, крыльями за спиной и пухлой складочкой на руке. Одетая в белое платье и веснушчатая такая, смешная.
Бросила стрелу из старомодного лука — сердце насквозь пронзила, а рану лечи сам, будь добр. Такая вот она, девочка.
Стрела торчит, торчит, а рана все медленно кровоточит. Гноится, нарывает, болит…
Николай обзавелся такой и терпит, стиснув белые зубы. Пускай хоть сгниет!
Когда вынимаешь стрелу — кровь начинает лить фонтаном, приводя к смерти.
От любви сильному стану не умереть, но душа гибнуть от того вполне умеет. Погибнет, и ты есть приведение, мешок плоти с костями, бесчувственная сущность.
Стоит ли тогда, кой есть шанс смерти?
Николай — отнюдь не рисковый парень, он готов отмучаться за весь народ, дабы искупить их грехи и дать им то самое «хорошо». Даже если будет шанс бегства, нет, он потом сбежит. После мучения.
Альтруизм и нравственность погубили его натуру, превращая в терпящее тело. Когда он помогал, лучезарно раздавая улыбку — его топтали. Когда он искренне проявлял эмоции — топтали. Жил личной, интересной ему, жизнью — топтали.
Как ни странно, любовные его проявления и высокие чувства тоже неугомонно топтали.
Училась в лицее его одна девушка, ее звали
I. Она была темноволосая и маленького роста, с неказистой худой фигуркой и лисьими глазками. Новенькая, переехала недавно.
Десятый класс, Николая посадили рядом с
I. Блондину не очень-то хотелось отдаляться от вечного друга-соседа по парте, которым тот прекрасно играл в «Морской бой», «Крестики-нолики» на скучнейших уроках. Коля ведь и так все схватывал на лету. А эта девушка только молчала, поглядывая на плакаты, украшающие стены аудитории.
«Николай Лукашенко — гордость десятого химико-биологического класса!»
Ее малахиты-глаза пронзали его физиономию, она улыбнулась и наивно спросила:
— «Это ведь ты, да?»
— Да, я. А что?
—
Да так. Ничего.
И отвернулась, следя за записями на темно-зеленой доске. Такая она странная.
А главное, даже его не узнала! Как же?
Ради него тогда даже девушки переводились в лицей, подходили и настойчиво знакомились. Николай — парень скромный, лишь сдержанно отвечал, фальшиво выдавливая улыбку хоть какую-то.
Ибо да кто он такой что бы разбивать сердца чужие?
Однако та была немного другая. Неуклюжая, смешная и добрая
I. У нее мягкие волосы и короткие ноготки на пальцах, она любила говорить без умолку.
Девушка твердила независимое мнение изо дня в день, шепча на ухо Николаю то, что не осмелился бы сказать кто-то иной.
Ох, и как она раскритиковала белорусскую власть!
Коля и сам не понял, как влюбился в нее. В ее острый язык и невозмутимость. В ее слабую коммуникабельность и отрешенность.
«
Милая, моя милая I…»
Ради нее он был готов ругать государство, встав в оппозицию. Ради нее он был готов жертвовать репутацией мальчика-пай. Ради нее он, черт возьми, был готов на все, лишь бы коснуться губ малиновых и вознестись на грез небеса.
Он признался ей на выпускном. Признался, а она улыбнулась так хитро и смело, построила брови треугольником и наивно, почти шепотом, спросила:
— «
а зачем?»
Ответа на этот вопрос парень не нашел. Есть ли объяснения процесса любви? Теорема, формула, уравнение реакции? Анализ произведения, точка на графике?
I положила тонкую руку ему на грудь, дав девочке-любви знак на выстрел, и она, словно высококвалифицированный снайпер, выпустила ядовитую стрелу прямиком туда. В само сердце.
А потом университет.
Девушка и парень даже в одну группу попали, проклятье эдакое.
Она была готова целовать его губы по вечерам, шептать ему на ухо сладко, сливаться воедино. Она позволяла ласкать себя, словно кошечку, но никогда бы не разрешила своему разуму ласкать в ответ. Она заимела его полностью, но сама же
I принадлежала лишь себе, не подпуская ни одного в ледяной дворец сердец своих.
«
I, моя хорошая I, моя Психея-ласточка!»
Ее глаза стали коварными изумрудами, охраняемыми старухой-горницей.
Оболочку же Николая девушка нагло содрала, оголив нервные окончания, и играла на них, как на арфе, словно она и есть Психея.
Девушка сделала ему еще больнее, когда после полугода прелюдий, снова открыла миру наивную улыбочку:
—
Коленька, милый, нам так хорошо вместе, когда мы свободны! И не стоит нам этих серьезностей, ведь жизнь столь коротка…
I верила в то, что пробуждает в чувствительном гении юноши-поэта, стимулируя остроту ума.
Николай верил, что в глубине души у I тепло, что та любит его хоть на миллиметр
Он вновь был готов для нее. Терпеть ее парня, терпеть подзатыльники за списанные курсовые, терпеть пощечины и гадкие ядовитые слова-шприцы.
***
Николай докурил, поднявшись. За окном сегодня солнце. Пробираются золотые лучики и ласкают блондинистые волосы парня. На столе лежит клочок бумаги, в углу чемодан.
Размазан, как чернила по кремовой странице рукописи.
Сегодня он улетит навсегда, и перед глазами уже стоит образ встречающей его в людном аэропорту Германии матери.
Кинув взгляд на комнату, где протекла его молодость, он подошёл к столу, взявшись за ручку.
На клочке бумаге, где были готовы три четверостишия, он вывел:
»…Остался только корпус. Бесчувственное тело.
Ты хитро улыбаешься. Ты мучаешь столь смело.
И участь мне на полке стоять твоим очередным трофеем
Я, бессомненно, есть Эрот, а ты — моя Психея!»
Он свернул письмо пополам и вышел во двор, где ждало такси класса «премиум».
***
Проезжая дома, дома, дома, в голове все крутились воспоминания о школе и университетской молодости юного первокурсника.
Все. С него хватит.
Коля попросил остановиться у подъезда, он наизусть знал куда идти.
Перед парнем чёрная дверь. Палец проламывает звонок.
— Коля? Что-то случилось? — На пороге, сонная и небрежная, стояла она.
Его ненаглядная I.
— Прощаюсь. — Цедил Николай, вручая конверт с клочком бумаги внутри.
Не смотря больше на ту, он побрел обратно. Таксист укоризненно посмотрев, предупредил, что возьмёт с него чуть больше денег, чем было обещано изначально.
Машина тронулась, Коля отчего-то уснул под мелодичное радио и убаюкивающие лучи его друга-солнца.
***
Парень вбежал в аэропорт впопыхах.
I, судорожно читала строку за строкой, чувствуя, как в каменное сердце всаживается кол за колом.
Это он. Дарит ей свою пронзающую боль. Точнее, отдаёт ее обратно.
Она и сама не поняла, как глаза наполнились горькими слезами. Девушка сползла по стенке вниз, осознавая свою гнилую натуру, трогая себя изнутри, пачкая при этом руки чёрным грязным нутром.
Так, наверное, надо.
Парень смотрит на табло, разворачивается и идёт чуть прямее.
На рейс он, кстати, сегодня опоздал.
