***
Утром, едва разлепив глаза от назойливого звона будильника, Поляков в очередной раз пообещал себе, что сегодня ляжет спать не позже двенадцати. Есть хотелось страшно, но вот только Матвей не был уверен, что вообще сможет что-то приготовить в таком состоянии. Будить Алекса в его законный выходной не хотелось, хотя готовил в их небольшой семье предпочтительно он, поэтому оставалось надеяться, что в холодильнике будет хоть что-то, что поможет унять тянущую боль в желудке. Прошлёпав босыми ногами по паркету на кухню, Матвей открыл окно, впуская свежий морозный воздух. На самом деле он искал способ, чтобы ему стало легче. Хоть какой-то, кроме как забить на все и уйти спать под боком у Алекса ещё часов пять. Он даже выпил стакан воды, чтобы утолить голод, это даже немного помогло, но поесть все-таки стоило. Сорок минут спустя, в метро, судорожно повторяя записи за семестр, Матвей проклинал всё: людей, которые разговаривали и мешали ухватить хоть какую-то информацию, себя, потому что оставил все на последнюю ночь, препода, который поставил зачёт настолько не вовремя, насколько это вообще возможно, даже тетрадь попала под раздачу, потому что страницы перелистывались от покачивания вагона и не давали сосредоточиться. Когда при очередной остановке поезда на станции страницы снова зашевелились, то его терпение кончилось и он закрыл тетрадь, решив, что как-нибудь сдаст. В конце концов, отец с детства учил его верить в чудеса, вот сегодня и посмотрит, случаются они или нет. Главное только Алексу не говорить, что он до такой крайности дошёл, а то засмеёт ведь. Сейчас Матвей думал о том, что для полноты картины ему не хватало бы только опоздать, но сегодня этому не суждено случиться, и он не будет бежать по морозному Питеру до дверей университета, потому что вышел вовремя, и у него ещё было двадцать минут. «Какая скукота», — вспомнилась ему почему-то одна из любимых фраз Алекса.***
Рядом с аудиторией Матвей столкнулся с Алисой. По ней было видно, что она совсем не волнуется за зачёт, потому что явно знает к нему все и даже больше. Вся группа до сих пор помнит случай, когда ей снизили оценку за экзамен, потому что она решилась поправить препода, которому говорить что-то не по предмету было себе дороже. И если раньше Вяземская носила не очень почетное «заучка», то после этого инцидента ее стали уважать все. Увидев пришедшего Полякова, она со всей своей грациозностью спрыгнула с подоконника, на котором все это время сидела, и подошла к нему. — Привет, Моть. Готов к зачёту? — Привет. Если честно, то не очень, надеюсь, только если на чудо. А у тебя, я думаю, даже спрашивать не стоит. Когда это Алиса была к чему-нибудь не готова. — Ой, спасибо, Моть. А чудеса случаются, Новый год ведь скоро, — Алиса улыбнулась, немного смущаясь. Матвей всегда считал её красивой девушкой, даже пробовал добиться на первом курсе, но на все свои попытки получал отказ, хоть она и всегда дружелюбно к нему относилась. А на втором курсе он познакомился со слишком обаятельным юристом-пятикурсником, и Алиса как-то отошла на второй план. Но иногда Матвей смотрел на неё и не понимал, почему у неё до сих пор никого нет, хоть среди студентов и ходили слухи, что она встречается с Марго с исторического. — Уже решил как будешь Новый год отмечать? — спросила Алиса, пытаясь как-то поддержать диалог, потому что других однокурсников ещё не было, а стоять им оставалось минут десять. Вот только этот вопрос совсем застал его врасплох. Потому что с учёбой, зачётом, недосыпами, у него совсем из головы вылетело, что скоро Новый год. А ведь они с Алексом все ещё не сходили на каток, хотя уже на протяжении трёх лет делали это в последний числах декабря. Они не украсили квартиру и не достали ёлку, не приготовили имбирное печенье, не пересмотрели ни одного новогоднего фильма и даже ни разу не съездили по магазинам, чтобы закупиться всякой ерундой и найти друг другу подарки. Матвей понял, что ситуацию нужно исправлять с сегодняшнего дня. — А, что? — он понял, что так и не ответил на вопрос Вяземской, которая понимающе улыбалась, видя какую-то мыслительную деятельность на его лице, — Новый год? Я думаю, что как обычно, дома, с семьёй. А ты? Пока Поляков слушал рассказы Алисы о том, что родители наверняка, как всегда, позовут всех родственников, будет очень шумно, и она просто уйдёт читать в свою комнату, сославшись на головную боль, он думал о том, в какой день можно вытащить Тарасова походить по магазинам, а главное, что ему подарить. Вечно предусмотрительный Алекс наверняка выбрал ему подарок месяц назад и уже спрятал в месте, в котором Матвей его точно не найдёт. Ему было стыдно за то, что, как всегда, он все откладывает до последнего, а потом бегает, как белка в колесе, ничего не успевая. Алекс, кажется, жаловался, что у него часы плохо ходят, но только Матвею вряд ли хватит его стипендии, чтобы купить новые, а просить у Алекса денег на его же подарок, было бы кощунством. Думай ещё, Мотя, думай.***
После зачёта желание было только одно (или не одно, но Матвей вообще-то на иностранных языках учился, а не на математическом): уснуть и не просыпаться часов пятнадцать. Но учитывая то, что завтра все ещё стояли пары, это было невыполнимо. Поэтому Матвей планировал хотя бы провести время с Алексом, пока ему дали два выходных, потому что к нему внезапно пришло осознание, что вообще-то последнюю неделю их взаимодействие было только во сне, и то, в случае Матвея, неосознанное. Зачёт он сдал, правда так и не понял, что ему помогло: чудо или то, что он выглядел (да и соображал тоже), как будто не спал, как минимум, месяц. Но преподаватель прогнал его буквально по двум вопросам, а после попросил зачётку, при этом рекомендуя выспаться, потому что в следующий раз зачёт не поставит. Добираясь до дома на метро, Матвей думал о занятиях, от которых не уснет. Он знал, что отрубится на второй минуте фильма, при том, что обычно отрубался на пятой, и уснет, если Алекс будет ему читать, хотя очень любил его слушать, если это, конечно, был не «Капитал» и не уголовный кодекс. Но, к сожалению, в его совсем не светлую голову ничего больше не пришло, и теперь он надеялся на своего парня, который был посообразительнее некоторых, и даже не засыпал на ходу. Матвей был уверен, что если спросить у Алекса «чем займемся?», то он достанет свой список «1000 идей, чем заняться, когда у тебя немного тупоголовый парень, но которого я всё равно люблю» (у него такой явно есть), и вычленит оттуда самые идиотские варианты, «сыграть в шашки» или «испечь то абсолютно дурацкое печенье в форме снежинок», под номерами 999 и 1000. Другие варианты, откуда брались у Тарасова все эти идеи, в роде «сходить на выставку современного искусства» или «пойти на пробежку в дождь, в 8 утра», он отказывался рассматривать. Наконец вваливаясь в квартиру после этого, хоть и недолгого, но тяжелого дня, Поляков почувствовал, что он дома. Привычный бардак в прихожей, который они обещают разобрать с самого переезда, любимое чёрное пальто Алекса, «Ничего оно не выпендрежное, и я в нём не мерзу», так и не выгулянное сегодня, как всегда висело на вешалке, а сам он чем-то гремел-шуршал-шкварчал на кухне, видимо, как обычно что-то готовя. Да-да, тот самый крутой адвокат Алексей Тарасов, к которому все в фирме обращались по имени-отчеству (кроме Трубецкого, конечно), готовил для своего «кудрявого недоразумения» (прямая цитата), потому что тот, наверняка, придет со своего зачета голодный, и вообще почти не ел ничего с утра, потому что не хотел готовить. Может именно сегодня Матвей не хотел есть, но осознание того, что дома его ждут и готовят специально для него, приятно грело душу. А от осознания того, что это человек, который любит его и знает про него все, от того, что он любит есть на завтрак и до того, в какой позе он спит, и вовсе хотелось обнять весь мир, если бы у него на это были силы, конечно. Со всей этой суетой вокруг учебы, он иногда забывал, что у него все еще есть человек, которому не важны его отметки в зачетке, а важно то, сколько он сегодня поспал и как себя чувствует. — Моть? Это точно ты? — донеслось из кухни, — Почему я тогда до сих пор не слышу твоего возбужденного галдежа о том, кто там тебе на ногу наступил в метро, а кто толкнул? Сидя на кухне, воруя у Алекса из-под ножа овощи и слушая его истории с работы, Поляков ощущал себя по-настоящему счастливым, впервые за эту неделю. — Сдал свой зачет-то? — Алекс спросил об этом только сейчас, показывая, что учеба интересует его во вторую очередь, после его состояния. Но его все еще интересовало все что угодно, связанное с Матвеем, неважно в какую очередь. — Да, только он мне его буквально за красивые глазки вывел. Хотя скорее за сонные, — он зевнул, подтверждая свою догадку. — И ты мне сейчас будешь говорить, что я тебя зря за сон гоняю? Хороший аргумент. Кстати, а почему ты мне раньше никогда не рассказывал о своей тяге к архитектуре? — Я опять банки не убрал? — Матвей сразу понял о чем говорит Алекс, проклиная свою забывчивость и отсутствие привычки убирать все сразу. — Да, но я не скажу, что ты меня сильно удивил, — Тарасов подошел к нему вплотную, — Мотька, я сейчас говорю, как тот самый отстойный, скучный взрослый, но начни себя беречь хоть немного. Оно того не стоит. — Леш, но это ведь образование, вклад в мое будущее, раз ты решил говорить словами скучного взрослого. — Просто вспоминай иногда, что мне ты важен, а не кем-то выведенное отлично в зачетке, — Алекс наклонился и поцеловал его в лоб, убирая вьющиеся волосы, после чего вернулся к готовке. От этого нехитрого действия Матвей немного стушевался, а в голове набатом забило осознание: «Он тебя любит! Цени это!». Иногда он до сих пор не верил, что такой уверенный в себе Алекс, обратил внимание на закомплексованного тогда ещё Матвея, который в любой компании предпочитал отсиживаться в углу. Сейчас Тарасов работал с тем, чтобы комплексов было меньше, а впоследствии и не было совсем, каждый раз внушая, что он нужен, и он важен. Матвей же в ответ тоже пытался отдавать заботу, но часто путая это с жертвенностью. Это Алекс тоже пресекал сразу же, как замечал. Поляков вспомнил о своих планах на последние дни декабря, которые он вынашивал во время разговора с Алисой, в университете. Он решил уточнить у Алекса, хоть и домоседом его назвать было трудно, но и постоянной натурой его назвать было ещё труднее. Мало ли, ему в голову пришло в свои два выходных сидеть дома, а не шататься на катке или в торговом центре. — Не хочешь завтра по магазинам пройтись? А то Новый год скоро, а мы с тобой и квартиру не украсили, и даже не сходили никуда. — Почему бы и нет, — Алекс пожал плечами, — Давно мы с тобой никуда не выбирались. Он видимо уже закончил со своим шедевром высокой кухни, мясом с овощами и рисом, и теперь вытирал руки кухонным, когда-то белым, полотенцем. После чего он сел рядом с Матвеем, придвигая стул максимально близко, отчего тот издавал очень неприятный звук скольжения по дорогому паркету. Матвей сразу же положил голову ему на крепкое плечо, один из его любимых жестов, и почувствовал, как ему это нужно, и как он все-таки сегодня устал. Все вокруг, как будто, сразу же отошло на второй план, и остался только теплый и такой домашний Алекс, с которым можно было не бояться ничего, и чувствовать себя в безопасности. Тот же лишь обнял его за плечи, притискивая себе, чувствуя, что ему это тоже нужно, и как он скучал по таким объятиям на кухне-диване-кровати да и вообще где угодно. Они вообще оба были тактильными до одури. Трогать-гладить-обнимать, это было что-то вроде их кредо. Такой хладнокровный с виду Алекс просто обожал обниматься. Ему важно было ощутить, потрогать, провести по плечу, погладить по голове. Он обожал ощущение, когда Матвей засыпал на его плече, во время просмотра фильма или в метро, чувствуя в этом бесконечное доверие. Единственное, что он не любил, это держаться за руки, потому что считал это слишком показательным проявлением ласки. Поляков же обожал прижиматься к Алексу во сне, сворачиваясь калачиком, спать у него на плече, буквально везде, а еще гладить коротко стриженные волосы. Тарасов, который ненавидел, когда кто-то трогал его волосы, позволял это только ему, что, несомненно, грело душу. — А ты не помнишь, где наша ёлка? — Матвея затопила нежность во взгляде, которым Алекс посмотрел на него сверху вниз, и он ощутил себя маленьким ребенком. Ребенком, в котором души не чаят, что важно заметить. — В прихожке, вроде, была, в шкафу, — Матвей почувствовал, что объятия Алекса разморили его ещё больше, но абсолютно ничего не планировал с этим делать. — Ты может поспишь? А то на тебя смотреть жалко, воробушек мой, — удивительно, как Алекс мог сочетать такую топящую нежность во взгляде и язвительность в голосе. Матвею спать может и хотелось, но он понимал, что Тарасов не будет ему мешать, поэтому он уйдет работать, а когда Поляков проснется под вечер, то они успеют, разве что, посмотреть какой-нибудь фильм. — Нет, я не хочу, — на этой фразе он подавил зевок, — Чем займёмся? — А я смотрю, ты сама продуктивность сегодня. Можем украсить квартиру. А то и правда, скоро Новый год, а нас, как будто, праздник стороной обходит. Матвей одобрил эту идею, потому что так его не будет клонить в сон, и это было, пожалуй, одним из его любимых занятий. Сразу навевало какие-то воспоминания из детства, когда мама ещё была жива, они все втроем выбирали самую пушистую елку на елочном базаре, покупали много мандаринов, и маленький Мотя старался помочь и маме с готовкой, и отцу с перетаскиванием стола в комнату. Но вслед за этим приходили и другие воспоминания. Как в прошлом году, когда они только стали жить вместе, Поляков потащил Алекса по магазинам, купить разной новогодней мишуры (в прямом смысле), «Новый год же скоро, как мы без ёлки, а без игрушек?», сопровождая это еще и хлопаньем своими оленьими глазами, зная, что Алекс не сможет против этого устоять, хотя тот не то, что бы был против. Поэтому они купили ёлку, которая хоть и была искусственной, но выглядела как настоящая, кучу ёлочных игрушек и несколько гирлянд. Тарасов даже втянулся, «Давай купим вот этого гнома, он на тебя похож», хотя изначально смотрел на эту идею странно, соглашаясь только ради сияющих глаз Матвея. Но никто из них не подозревал, что Икея — это ловушка, и выйти оттуда без жертв не получится, поэтому кроме этого они купили новый плед, несколько комнатных растений, «Моть, у нас в квартире мало воздуха, они нам нужны», плюшевого слона, «Алекс, ну он же прямо в душу смотрит, видишь?», и ещё два пакета разных мелочей, которые слишком важны в быту, и как они вообще раньше без них обходились. После этого Матвей понял, что, хоть Алекс и обладал трезвым умом и расчетливостью, но в трудных жизненных ситуациях, таких как поездки в Икею, эти черты характера переставали функционировать. Сам Тарасов впоследствии признался, что для него праздновать Новый год вот так, дома, по-семейному, это что-то новое, в хорошем смысле новое. Отмечая Новый год со своей семьёй, он не чувствовал ничего подобного, всё было слишком чинно и спокойно, никто не делал ничего вместе, а после часа все и вовсе уходили спать. «Не дом, а замок Снежной королевы» — проводил он аналогию с недавно прочитанной сказкой. Маленький Лёша, когда слушал рассказы одноклассников о том, как они провели праздники с семьёй, поневоле завидовал, хотя и знал, что зависть — это чувство морально слабых. Подростком он начал сбегать из дома, праздновать в каких-то сомнительных компаниях и сомнительных местах, по типу непонятно чьей хаты или непонятно чьего двора. Тогда ему было вообще как-то все равно на семейные ценности, домашний уют и прочий, как он тогда считал, ванильный бред. Зачем быть там, где тебе постоянно читают морали и пытаются консерватизмом задавить твое собственное «я», если можно пойти и гулять где-нибудь часов до десяти, а если у кого-то пиво есть, то и вовсе жизни удалась. Конечно, лет в 17 он понял, что это все не стоит его внимания, и что просто писать на гаражах политические агитации — это всего лишь вандализм, а не выражение гражданской позиции, поэтому углубился в учебу, грезя о юрфаке. Успешная сдача экзаменов, побег из дома, поступление в престижный университет — все это Алекс прошел в одиночестве, окончательно разочаровываясь в людях и человеческих отношениях. Он отчаянно убеждал себя, что ему не нужны отношения, забота и человек, который бы ждал его дома. Ему хорошо было и с Трубецким, его одногруппником и, по совместительству, соседом по комнате, хотя непонятно было почему они вообще сошлись и стали друзьями. Тот был, в отличии от Алекса, тем ещё консерватором, хотя гордо называл себя либералом. Алекс до сих пор не может перестать шутить на этот счёт. А потом в его жизни появился Матвей. Этот второкурсник, его личное кудрявое недоразумение (кстати, можете попробовать назвать Матвея также, и выслушаете от Алекса двухчасовую лекцию о том, какой его Мотя замечательный, чудесный и вообще самый лучший, а недоразумение здесь только вы), которое принесло в его жизнь слишком много перемен. Алекс вообще не привык о ком-то заботиться, но глядя на Матвея, с кучей комплексов, который с недоверием относился к каждому комплименту, он понимал, что привычки нужно менять. И если Матвей не верил, что такой человек как Алекс мог вообще обратить внимание, то Тарасов боялся, что просто сломает его своим холодом и неумением любить. Но оказалось, что Матвей был нужен Алексу также, как Алекс был нужен Матвею. Алекс учил его принятию себя, отказу от синдрома спасателя, заботе прежде всего о себе, а не о других и даже здоровому сну и еде вовремя. Матвей же научил его принятию заботы, умению делится проблемами, и тому, что просить помощи это нормально. Матвей показал ему, каково чувствовать себя дома, что дома может ждать не головомойка по поводу будущего, а тот, кто приготовит ужин, хоть и не очень умело, но зато с душой, отчего это становится самой лучшей едой в мире, спросит, как прошел день и уложит спать. Украшать ёлку с Алексом было отличной эмоциональной разгрузкой. Как бы Матвей не уставал от учебы, от каких-то своих проблем, в присутствии Алекса это все уходило на второй план. Он чувствовал, что его любят и поддержат, в какую бы ситуацию он не попал. Это даже не нужно было выражать словами, это чувствовалось в каждом жесте. Алекс ко всем делам подходил серьезно (по крайней мере пытался), даже к украшению ёлки. Он с абсолютно серьезным лицом пытался распутать гирлянду, но спустя пару минут уже бормотал себе что-то под нос (Матвей не мог утверждать, что там не было нецензурных выражений). Уже после того, как гирлянда была повешена на ёлку, и он придирчиво осмотрел свою работу, то больше не смог сопротивляться вечной жизнерадостности Матвея, поэтому каждая повешенная игрушка сопровождалась воспоминаниями о том, как они ее выбирали, и возгласами «А помнишь?..» Алекс даже разрешил надеть на себя рожки оленя, которые они тоже нашли в коробке, поворчав (для вида), что они бы больше подошли Трубецкому. Когда коробка опустела, то Алекс неожиданно сорвался с места, скрывшись где-то в другой комнате. Послышался какой-то шум и шорох, и когда что-то упало, Матвей собирался встать и посмотреть, что там происходит, но Алекс уже вернулся, бережно держа в руках какую-то коробочку. — Что это? — он недоуменно смотрел на Тарасова. — Смотри, — он открыл коробку, — А я думал, что они их выкинули, как напоминание обо мне. В коробке лежали разные ёлочные игрушки. Все они выглядели слишком дорого, так что Матвей даже в руки их брать побоялся, но одна привлекла его внимание. Немного кривовато вылепленный Щелкунчик, как будто детскими руками, покрашенный красками, которые в некоторых местах уже облупились. Поляков взял игрушку в руку, покрутив её, чтобы получше рассмотреть. — Я сделал его, когда мне было шесть, — наконец заговорил Алекс, подойдя к Матвею вплотную, — Они никогда не говорили мне, что я молодец, но он всегда висел на самом видном месте. Матвей аккуратно отложил игрушку и обнял Алекса за шею, чувствуя момент. Тарасов только что буквально вывернул перед ним душу наизнанку, ведь воспоминания из детства, связанные с семьёй, были для него слишком болезненными. Матвей догадывался, что Алекс до последнего момента ждал от родителей одобрения того, что он делает. Но он был слишком гордым, чтобы просто придти, поговорить и зарыть топор войны. А потом просто стало слишком поздно. — Ура, обнимашки! — Матвей услышал приглушённый голос Алекса в районе своего плеча. «Снова спрятал все чувства в себе» — грустно подумал Матвей. Он чувствовал, что Алекса что-то гложет, но он не хочет нагружать Матвея своими проблемами, потому что в этом нет ничего глобального. Он пока не знал, что с этим делать, потому что Алекс слишком долго выстраивал вокруг себя стены, и даже за те два года, что они вместе Матвей не смог их разрушить. Но он постарается, иначе какой в этом всем смысл? — Обожаю тебя, — Матвей как всегда расчувствовался, но не скрывал этого, потому что знал, что Алекс любит его любым. Хотя и на осозание этого понадобилось время. — Я тебя тоже, Моть, я тебя тоже, — он почувствовал, что Алекс поцеловал его в плечо, прижимая к себе.***
В темной квартире горели лишь разноцветные лампочки гирлянды, которую Матвей еле как уговорил Алекса повесить на стену, «Блять, Матвей, я не буду ее на скотч вешать, отстань». Матвей и Алекс сидели на полу, смотря на украшенную ёлку. И на игрушку Алекса, которую Матвей повесил на самое видное место. Точнее, только он и смотрел, а Алекс просто пытался не показывать, что не понимает, зачем они это делают, «Моть, а почему мы выглядим как коты из того мема?», но стоически терпел, стоило ему увидеть как в больших глазах Матвея отражались огни гирлянды. Алекс вообще считал, что глаза Матвея способны очаровать любого человека, даже самого чёрствого и отрицающего буквально всё, как он сам когда-то. Если бы Алекс знал какие-нибудь пресловутые цитаты, то он бы сказал, что они похожи на глаза оленёнка Бэмби, но, к счастью, он читал только книги и новостные каналы в телеграме, поэтому сравнивал его глаза с неведомыми и неизведанными космическими объектами. Матвея, конечно, устраивало и так. — Алекс? — он не заметил, что взор Матвея из-под длинных ресниц теперь был направлен непосредственно на него. — Да, свет очей моих, — Алекс улыбнулся зная, что Матвея бесит, когда он употребляет «эти свои словечки из девятнадцатого века». — Ты никогда не перестанешь, — Матвей даже не спрашивал, просто констатировал факт, — А почему к нам Аркаша в последнее время не заходит? Видимо знакомить Трубецкого с Поляковым было ошибкой. Эти двое поразительно спелись, имея на Алекса слишком сильное влияние. Советовали, что ему нужно делать, заставили бросить курить и говорили, что одеваться нужно потеплее. «Тоже мне» — думал Алекс — «как будто, я этого без вас не знаю». Но курить все-таки бросил, «это только потому, что я сам понимаю, что это вредно». — Не называй так Трубецкого, меня сейчас стошнит, — он показательно поморщился, — Кто его знает, давай спросим. Алекс уже потянулся к телефону, который лежал на спинке дивана, но в последний момент его остановила рука Матвея. Тарасов бросил на него недоумённый взгляд. — Ты можешь хоть один день провести со мной, а не с телефоном, — его прекрасные глаза смотрели как-то грустно, Алексу даже показалось, что они блестели. Видимо привиделось в темноте. — Иди сюда, — он расставил руки для объятий, в которые Матвей сразу же упал. Чувствуя, как Матвей дышит ему в шею, прижимаясь ближе, он ощущал настоящее спокойствие и домашний уют. То, чего у него не было всю жизнь, Матвей дарил ему одним присутствием. — Лёш? — М? Я надеюсь, что это что-то действительно важное, иначе я тебя укушу за то, что портишь момент. — Возьми плед, холодно, — действительно, Алекс только сейчас заметил, что у Матвея холодные руки, и кожа покрыта мурашками. Наверное, им стоило закрыть окно. — Сейчас, надо окно закрыть, а то и правда тянет. Алекс медленно встал, потягиваясь и разминая мышцы, затёкшие от долгого пребывания в одной позе. Все таки двадцать четыре года — это не шутки, а уже почти старость. Матвей на такие его изречения обычно лишь закатывал глаза: — Вот так, Моть, ты любишь деда. — Ой, да иди ты, дурак. Захлопнув окно, и взяв любимый плед Матвея, тот самый, который они купили в Икее в прошлом году, Алекс вернулся обратно в гостиную. Там он обнаружил почти уснувшего Матвея. Было видно, что он очень устал, но заканчивать такой уютный вечер не хотел, поэтому сейчас сидел и клевал носом. — Моть? Моть, не спи, спина будет болеть утром. Пойдём в кровать лучше. Матвей подчинился, потому что сил на сопротивления не осталось никаких.***
— Лёш, а ты помнишь как мы познакомились? — Матвею больше не спалось, поэтому он как всегда начал доставать всех вокруг какой-то сентиментальной чушью. — Господи, Матвей, что у тебя за приступы влюблённой пятиклассницы. Помню, конечно, — видимо, Алекс уже собирался засыпать, потому что голос у него был человека, который хочет кого-то убить. На самом деле, в их знакомстве не было ничего особенного. Оно даже было каким-то тривиальным и киношным. Матвей врезался в Алекса, когда тот шёл по коридору университета с кучей бумаг. Естественно, Матвей рассыпался в извинениях, помогая Алексу это все собирать. Но тот успокоил его тем, что все в порядке. После этого они постоянно виделись на каких-то студенческих тусовках, но началось все именно с того столкновения. В общем, все вышло как в типичной романтической комедии. Но Алекс с Матвеем любили шутить, что так началась великая история любви, вторая по значимости после Титаника (и то, это потому, что Алексу нравился этот фильм). Непонятно, почему Матвей решил вспомнить об этом именно сейчас, но вместе с этим пришли мысли о том, что в этот период жизни он абсолютно счастлив. Несмотря на все проблемы, которые периодически возникают в их жизни и иногда портят погоду в доме, в такие моменты как сейчас, лёжа в кровати и слушая спокойное сопение Алекса (все таки заснул, пока Матвей думал), он чувствовал, что все хорошо. Эти отношения подарили им обоим слишком многое. То, чего не хватало в их жизнях, словно недостающего кусочка пазла в яркой картинке. За многое из этого, они никогда не смогут сказать спасибо, но всегда чувствовалась безмолвная благодарность. Конечно, многое им придётся понять друг в друге. Смириться со многими привычками. Научить друг друга тому, что не умеют. Да, возможно, это будет трудно, но ведь никто не говорил, что будет легко. После стольких испытаний, которые были у каждого в жизни, они обязаны это сделать. Иначе какой в этом всем смысл?