Палачи Ленинграда

— Дорогая, нам муку привезли? Людмила Иосифовна подняла на мужа глаза и пожала плечами, закрывая книгу. — С чего ты это решил? — встала, отчего качнулись бусы на шее. — Машина пришла. Под фонарем поблескивали стекла новой свежевыкрашенной полуторки. У кабины курили две фигуры в низко надвинутых на лоб кепках. — Да, это мука. Новая партия, — на лбу у нее пролегла еле заметная морщинка. — Я попросила для снятия пробы привезти сюда. — Ты слишком устаешь на работе, — Глеб Романович тяжело вздохнул. — Я почти тебя не вижу. Ты только и делаешь, что работаешь. — Не капризничай, — она легко приобняла его за плечи, поцеловала в щеку. — Я зарабатываю деньги. — Дорогая, я не виноват, что мои рукописи в Академии отклоняют и критикуют за антинаучность! Но она уже не слушала его, быстрым, решительным шагом пересекая коридор и выходя на лестничную площадку. Отперла дверь соседней квартиры. Включила свет, сбросила в прихожей теплую шаль и натянула серое пальто. Ненадолго задержалась у телефона, смахивая туго накрученный локон со лба, потом сняла трубку и прокрутила диск. — Ян, пришел груз. В трубке сначала раздалось шипение, пришлось подождать пару минут, когда связь восстановится и будет слышен его голос: — Мне выезжать сейчас? — Да. Я жду машину ровно через десять минут. И скажи этим кретинам, чтобы отогнали грузовик за угол. На нас пялится вся улица. Ян был пунктуальным, поэтому еще оставалось время на чисто женские хитрости. Подкрасила губы алой помадой, коснулась подушечкой пальца короткого шрама над губой, замазала его пудрой. Старый подарок, еще с детских лет. Бросила взгляд на часы. Пора. Худой, еще не отъевшийся с блокады, Лешка сдвинул кепку на лоб и посмотрел на Костю. — Долго нам здесь мерзнуть? — Заткнись, Тля. Сколько надо, столько и померзнем, — огрызнулся Костя и потер шрамом на щеке. Это бывало у него в минуты сильного волнения. Со стороны Ломанского переулка раздалось гудение мотора, и он заозирался. Мягко покачиваясь, ГАЗ-11-73 доехал до полуторки и, скрипнув тормозами, остановился. Окно со стороны пассажира опустилось, и водитель шикнул: — Отгоните борт за угол. — Все, погнали, Лешка, — Костя выплюнул сигарету и влез в кабину. Шум отъезжающей полуторки она услышала еще в парадной и напоследок оглянулась на лестницу — не идет ли кто? Время было позднее. Ян открыл дверь машины, и она села, бросив сумочку на колени. — Сколько их? — Двое. Шестерки. — Значит, Ворон пожадничал, решил с бабой не ручкаться. Что ж… — задумчиво протянула женщина. — Ни во что ставит. А мы посмотрим, как дело обернется. Едем. Полуторка замерла в одном из дворов Выборгской стороны, и ГАЗ-11-73 развернулся, блокируя единственный въезд и выезд. Костя оглянулся, скрипнул зубами, но пошел прямо, проклиная и Ворона, и жизнь свою горькую. Людмила Иосифовна вышла из машины и спокойно стала ждать, когда Константин дойдет до нее. Ян хлопнул дверью, встал чуть поодаль, как и положено правой руке. Это была нейтральная территория на стыке Выборгского и Калининского районов. Все было давно продумано. Никакой поспешности, никаких эмоциональных всплесков. Она ждала этого давно, еще с сорок пятого. — Ворон тебя на нож взял, — бухнул Костя без предисловий. — Велел передать, чтобы ты, сука конченая… Грохнул выстрел. Бандит взвыл, схватился за колено, а Ян, умница, передернул затвор ТТ и навел пистолет на Тлю. — Продолжайте, Константин Павлович, — голос Людмилы Иосифовны был спокоен. Она с легкой полуулыбкой смотрела на воющего от боли бандита. Тот уткнулся лицом в брусчатку, затих. — Сказать нечего? Проговорила это насмешливо, застегивая на запястье черные перчатки на кнопочках. — Ты договаривай, Константин Павлович, договаривай. Ворон на нож взять хочет, это я поняла. А еще что? Что, например, в машине? — Тля, открой, — просипел от земли Константин, силясь подняться. Лешка трясущимися руками потянул запор. Громко хлопнул борт, зашуршал откидываемый брезент. Сашка Козырь… Жаль. Хороший был балагур и весельчак. Теперь дырка во лбу, на небе душа грешная из-за придури Ворона. — Что еще сказать попросили? Почему он сам не приехал? — Потому что ты баба… И хана тебе! — Мы посмотрим еще. Кто кого сожрет. А еще что ты знаешь? — опустилась рядом с ним на корточки. — Говори. — Ничего не знаю. — Врешь, — пальцы в черной перчатке сцапали за горло. — Все ты знаешь, Костя. Даже знаешь то, чего сам не знаешь. Хватка у нее была железная. А еще сверху навалилась, и между пальцами сверкнуло тонкое острое лезвие. — Где вторая хавира у Ворона? — Не знаю. Мягкое, несильное движение. Сгусток кроваво-черной крови. Для надежности еще в ране провернула. Охнул Лешка Тля, позеленел аж в мгновение. Заорал Костя Порченый, и голос Людмилы Иосифовны из бархатного стал металлическим: — Отвечай. А то второй глаз выколю. Нацелилась лезвием в черный зрачок. Веки Порченого мгновенно зажмурились, а вместо правого глаза зияющая рана закровоточила хуже прежнего. Рожа в крови. Но это не преграда. — На Заневском… у кино… квартира сорок шестая. Больше ничего не нужно, и Людмила Иосифовна поднялась спокойно. Запачканные перчатки завернула в платок, усмехнулась: — Война объявлена. Сашку Козыря похороните по-человечески. А от меня Ворону привет передавай. Сзади заурчал мотор. Машина сдала задом, развернулась и выехала на пустынный ночной проспект. — Что делать будем? — Ян нажал на газ. — Воевать. Другого выхода у нас нет. — Ленинград в крови захлебнется. — А что поделаешь? Ворон мне давно поперек горла стоит. — А мусарня? — Что, мусарня? — она пожала плечами. — Лягаши без дела топчутся который месяц. От них толку мало. Мне результат нужен. Положительный результат. — Я не против. Но статья расстрельная. — Испугался? — усмехнулась. — Так и скажи? Будет время тебя в овраге кончить.

***

Три выстрела прогремели друг за другом. Последняя пуля пробила ветровое стекло и разнесла его вдребезги. — Андрей Януарьевич! Вчера вечером у горисполкома Красногвардейска был застрелен секретарь Потапенко Максим Федорович, девятьсот третьего года рождения. Вместе с ним были убиты его жена и шофер. Это ж ЧП почти общегосударственного масштаба! — Разберемся. Выстрелы были произведены профессионально — в левую нижнюю часть затылка. Стреляли из ТТ. С Потапенко он был связан давно, еще по первой нелегальной командировке от ИНО НКВД. Заграничная работа кончилась в тридцать седьмом, когда он стал штатным исполнителем. Ланган пережил все чистки в аппарате НКВД, несмотря на то, что начинали обычно именно с них — рядовых палачей. Вчера снова поступил сигнал, и Потапенко пришлось убрать. Как он убрал всех, кто пришел арестовывать его. Мельком пробежал глазами утренние сводки. Ничего интересного. Кражи, грабежи, убийства. С сорок четвертого волна бандитизма росла, и силами милиции старались хоть как-то сдерживать ее. Это удавалось, правда, с переменным успехом. Заневский. Дом семнадцать, квартира сорок шесть. Кодла Ворона. Убиты все. Наморщил лоб, припоминая что-то, потом кивнул и снял трубку затрезвонившего телефона: — Майор Ланган слушает. Есть. Буду через сорок минут. Сорок минут, чтобы быстрым ходом домой на Фонтанку, переодеться в китель с орденской планкой, похлебать вчерашнего супа и на Литейный. Обычно просто так туда не звали. — Федор Иванович, других умельцев у нас нет. И раскрываемость у него высокая, и репутация незапятнанная. Генерал вздохнул, нацепил очки, коснулся пальцами листка. «Ланган Андрей Януарьевич, 1913 года рождения, капитан СМЕРШ…» От чтения Федор Иванович тут же отвлекся с вопросом: — И чего ему в СМЕРШе не сиделось? Человек Абакумова? — Неизвестно. Мы его проверили как могли. Но своими руками он карьеру делал, в этом сомнений нет. По головам не шел. — Я вижу. Послужной список на четыре страницы. А в годах пробелы. Это что? — Засекречено. — Особой важности птица, понимаем. Что ж, посмотрим, каков он на деле. Совещание в десять ровно. Что по записи? — Будут: следователь по особым делам Ланган Андрей Януарьевич, прокурор Казанцева Вероника Алексеевна, курирующая от горкома партии Ильиченко Людмила Иосифовна, от МГБ — Валентинов Ян Леонидович, — дочитал секретарь список и посмотрел на часы. С Ильиченко обменялись взглядами еще на проходной, но заговаривать не стали. Не до этого. Ланган отдал фуражку в гардероб, получил маленький жестяной номерок с цифрой «17» и поднялся на второй этаж, спустился на другой, перешел в тихое, малолюдное крыло здания. На столе два стеклянных графина, два ряда стульев. Четверо по бокам, один во главе стола. Генерал рассматривал каждого, оценивал, примеривался, прокручивал в голове биографии. А еще в глаза смотрел. Глаза — это у человека главное. Прокурорша жиденькая, никакущая, с крючковатым толстым носом и бровями в ниточку. Блокадница. Глаза сине-серые. По привычке генерал наделил ее кличкой: «Устрица». Ильиченко — женщина красивая, но строгая. Красота тоже суровая, как у сфинксов на Арсенальной. Подбородок грубо выточен, губы плоские, глаза серые, немигающие. «Сфинкс» и есть. Валентинов — смазливый брюнет в защитном кителе с золото-лазоревыми погонами. Волосы зализаны назад, а в глазах утонуть можно. Видимо, женщинам такие нравятся. Кличка «Щеголь». Ланган… На этого генерал посмотрел повнимательнее. И лицо простое, неприметное, и выправка совсем не офицерское, а глаза… Как два дула — черные, немигающие. Генерал Рассохин про себя приклеил: «Палач». Разговор сразу пошел не по-сухому, по-деловому, а в своейобычной многословной манере. — Беспорядок, товарищи. Бардак, — Федор Иванович рубанул рукой в воздухе. — Город завален трупами. Конечно, не как зимой сорок второго, но прилично. Сводки все посмотрели? На Заневском убили десять человек. Не пять, не шесть, а десять! Это что такое, товарищи? Новый разгул преступности? Покосился в сторону Лангана и продолжил: — Но с этим без вас разберутся. Проблема очень деликатная и курируется она сверху… Промолчал для того, чтобы все ситуацией прониклись и вздохнул. — Убивают видных деятелей, наших товарищей. Не абы кого, а партийных. За этот месяц убито четверо. Потапенко с женой, Якимович и Смолов. Потапенко застрелили вчера в Красногвардейске, в Гатчине то есть. Якимович повесился на прошлой неделе. Вернее, не повесился, а его убили и потом подвесили. Смолов был убит на пробежке в парке третьего ноября выстрелом из пистолета в затылок. — Как был убит Якимович? — подала голос прокурорша. Генерал покопался в бумагах, но ответил вместо него Валентинов: — Задушен с помощью бельевой веревки и на ней же подвешен в ванной. Голос холодный, чуть хрипловатый, отметил про себя Рассохин. Самоуверенный, жесткий и педантичный. — Отпечатков пальцев нет, следов ограбления тоже, — у Лангана голос был ниже, но в нем была мягкость. Как женина шаль кашемировая. Неожиданный контраст с внешностью. Пятно белое. У Ильиченко спросил сам: — Жалобы на Потапенко и Якимовича поступали? — Нет. Образцовые работники. С железнинкой голос, металлический. Властная, неуступчивая, кремень, а не женщина. Такие в горкоме ценятся. У прокурорши голос бесцветный, тускленький, с первоначальной характеристикой «Устрицы» совпадающий. Да и в деле она ни к чему, только в самом конце получит разгадку на блюдечке, но законы нужно уважать. Раз нужен прокурорский, то пусть сидит. — Срок дан нам партией, — кивок на Ильиченко, — месяц. С учетом сложившейся обстановки может быть урезан до двух недель. Не справитесь, — пауза, — пенять на себя будете. Не угрожал, сказал мягко, но все подтянулись. Так и надо с ними вести. — Дело особо секретное, поэтому людей подберете на свое усмотрение, но по согласованию со мной. Каждого проверят до последней запятой в автобиографии. Полномочия вам даны почти что неограниченные, в рамках законодательства, конечно. Отчитываться о проделанной работе каждый день. Особенно надеюсь на вас, Андрей Януарьевич. Вас же и назначаю руководителем следственной группы. Работать будете вместе и по отдельности, каждый по своей линии. От госбезопасности, партии и уголовного розыска соответственно. А товарищ прокурор завяжет в конце бантик на папочке. И в суд. «Суда не будет», усмехнулся про себя Ланган.