Бегство

      — Ого, — я проснулся от дикого сна. Так забавно, что не прошло и секунды, а уже его забыл. И вряд ли вспомню, вот что ужасно.       — Странно, — тихо проговорил я, заметив, что нахожусь не в своём доме, а на вокзале. В руках у меня мятый билет. Какой сейчас день? А сколько времени?       — Чёрт, — мой телефон. Его нет в карманах. Неужели потерял? Там могло быть что-то ценное. И вокруг никого нет, чтобы спросить, хотя нет, вон мужчина заходит на вокзал. Он меня увидел, какой грустный же у него взгляд. Я никогда не видел, чтобы люди носили такие длинные плащи, хотя что-то в этом есть знакомое.       — Хей, извините, но не подскажете, какой сейчас день и сколько времени? Он подошёл ко мне.       — Сейчас довольно поздно. Что вы здесь делаете? — я лишь усмехнулся в ответ.       — Да так получилось, что не знаю. Не помню, почему здесь сижу.       Мужчина только в ответ вскинул бровь, он подсел ко мне и какое-то время молчал, пока не произнёс, глядя в никуда.       — Я не знаю, какой сейчас день. И потерял счёт времени. — он заметил у меня в руке билет. — Но билет у тебя явно просрочен. Этот месяц уже прошёл, вот что я знаю.       — Так странно — завёлся я, — Что же я здесь делаю? — я пристально начал рассматривать свой билет, вдруг на меня накатил лёгкий смех.       — Представляете, у меня амнезия. Могу забыть всё, что происходило через час или два. — моя рука схватилась за голову. Я мало что могу вспомнить. Где находится мой дом? Почему я здесь?       Пока мысли всячески окружали и путали меня, краем глазом я заметил что-то в руке мужчины. Что-то длинное, завёрнутое в газету. Странно, что я раньше этого не заметил. Цветок? После этого мои мысли вновь окутали меня с новой силой. Я вспомнил о ней. Где сейчас моя жена?       Как же её зовут. Я не помню её имя? Нет, её зовут. Её зовут Эля. Я не мог забыть её имя. Но где же она? Почему я об этом так беспокоюсь?       Чтобы как-то отвлечься от этого, я решил спросить у незнакомца:       — Это же цветок, верно?       — Да, я нёс это жене. — грустно произнёс он и развернул газету, внутри лежала одна роза. Как вдруг из его уст вырвалось то, о чём даже нельзя было подозревать. — Она мертва.       — Вы — я какое-то время не мог найти слов. — довольно откровенны. Соболезную вашей утрате. — мне было всё равно, меня ни капли не трогала его ситуация, но удивляло, что он так легко высказался об этом незнакомому человеку.       — Считайте, что мне раньше некому было говорить об этом. У меня нет близких знакомых. Была жена. И сын. — только я хотел что-то сказать, как у него вырвалось ещё одно горькое слово. — Подлец. Он даже на похороны не пришёл. Она тяжело болела. Он даже ни разу не навестил её. Я всё думаю, что может это я что-то не так сделал, что он стал таким? Или людям свойственно быть подлецами с рождения?       — Честно говоря, — я растерялся тому, насколько он стал откровенным, как всё до такого дошло? — я думаю, что не бывает людей подлецов. Да, действительно, то, что он сделал, это плохо. Но я не могу называть людей плохими или хорошими. Нет просто чёрного и белого. Вот моя мать, к примеру, — после его слов, я почувствовал, что мне тоже захотелось открыться ему немного.       — Хорошей ли она была? Не скажу. Она была очень строга. Многое заставляла делать, а потом переделывать, чтобы всё было идеально. Ей мало чем можно было угодить. Но в то же время, можно ли назвать её плохой? Не думаю. Эта женщина старалась, чтобы я стал лучше, давала мне всё, что могла, чтобы я потом в ответ ухаживал за ней в старости. С её стороны выглядело так, что она всё правильно делает, — я начал тереть затылок, в какой-то момент я на мгновение забыл, к чему я всё это говорю. — Поэтому не могу однозначно сказать, что люди могут быть по определению плохие. Хотя, есть и исключение. Мой отец. Его я с уверенностью могу назвать плохим человеком.       — Хм, и почему же? — с интересом спросил он.       — Потому что ему было всё равно на семью всегда. Ему было плевать на меня, на мать. Он просто всегда приходил домой с бутылкой алкоголя, садился перед телевизором и делал вид, будто нас не существует. Вот это исключения. Таких людей я могу назвать плохими.       После моих слов мужчина долго молчал, я подумал, что сказал то, чего не стоило. Поэтому, чтобы прервать напряжённое молчание, я решил спросить:       — Значит этот цветок вашей покойной жене? А почему один? Просто, не поймите неправильно, мне интересно, принято вроде же чётное число дарить человеку, которого уже нет.       — Кто это сказал? Кто сказал, что нельзя дарить нечётное количество цветов умершему? — этот вопрос заданный вялым и грустным голосом поставил меня в тупик, ведь я не знал ответа. И будто прочитав мои мысли, он продолжил говорить:       — Я не хочу менять свою привычку, не хочу, чтобы она думала, что для меня что-то поменялось по отношению к ней. Чётное число будто завершает какой-то цикл. Я не хочу, чтобы она думала, что её цикл закончился. Она всё ещё жива внутри меня.       — Вот как — только и смог выдавить я из себя. — Она была дорога для вас?       — О да. Я не могу её назвать идеальной женой, но любимой уж точно. Хотя при её жизни я этого даже не понимал, о чём жалею. И вот моя расплата. Я остался без неё, без сына.       В этот момент я вспомнил об Эле. Это прелестное лицо.       — У меня тоже жена есть. Странно осознавать, насколько она не похожа на мою мать. Она всегда меня прощает и продолжает любить. Думаю, если бы она умерла, я бы тоже потерял счёт времени или потерялся бы вообще.       — Так держать, парень. — эти слова внезапно будто врезались в меня, — Цени то, что тебе дорого.       Эти слова. Так знакомы.       Под моими ногами лужа. Моё отражение в ней такое странное. Но это ведь. Не моё отражение. Я вижу ребёнка. Ребёнка, ждущего своего отца. Он очень радуется, когда отец приходит, наконец, домой и вручает ему праздничную коробку в подарок на День Рождения. В коробке был долгожданный плёночный фотоаппарат. Лицо мальчика озарилось счастливой детской улыбкой, на что отец потрепал его по маленькой головке со словами «Так держать, парень, ты хорошо постарался».       Я оглянулся. Мужчина исчез. Злость охватила меня с ног до головы, и я не мог понять почему.       — Опять кидаешь меня? — отчаянно вырвалось из моих губ.       Я выбежал из вокзала и начал искать тот длинный плащ, те грустные глаза, с которыми отец всегда после работы садился перед телевизором, его нигде не было, но я наткнулся взглядом лишь на дом. Такой знакомый.       Я подошёл к окну, там ничего не горело.       — Что-то не так, — с опасением начал вглядываться сквозь стекло. Я не мог понять, что мною двигало.       Тёмная комната, никто не позаботился занавесить окна. Лунный свет помогал отчасти разглядеть, что находилось внутри. Почему я заглядываю туда? Разве это не невежливо?       Стоило мне просто немного вглядеться, как меня сковал страх. Передо мной безжизненно висели ноги над лежачим стулом.       Жуткая картина развернулась в этом тёмном мраке. Кто она? Почему всё так произошло?       Моя память выдала мне что-то чего я не просил и в самых закоулках подсознания опасался. Я вспомнил прекрасную Элю сидящей на кровате в мешковатой чёрной тунике, которую сама сшила и очень гордилась этим.       Но эта туника.       Она на ней.       Передо мной висела Эля. Нет, это не может быть она. Это другая девушка. Не она. Это не Эля. Это ведь не она, верно?       По моему лицу начали катиться слёзы.       Её любимая чёрная мешковатая туника. То наполненное гордостью и детским наивным счастьем лицо после того, как одежда была готова.       Это не она. Верно?       Это всё же она. Сколько бы я не вглядывался. Это её тело. Её руки. Её ноги. Это она. Я это знал, но…       — Я не понимаю! — я начал бить по окну.       Я хотел спрятаться. Схватить чью-то руку и спрятаться за ней. Будь то рука матери, Эли или Анны.       Анна?       Точно. Анна. Та девушка. Я обещал ей, что не уволю с работы, за которую она так отчаянно держалась, если она проведёт со мной ночь.       Почему я стучу по окнам? Почему они не разбиваются? Почему я не могу забежать в дом? Почему я продолжаю стоять и бить по стеклу?       Эля не реагировала ни на мои крики, ни на битьё по стеклу. Она мертва. Она не сможет больше пошевелиться. Не сможет больше мне улыбнуться. Не сможет меня больше простить.       Что к этому привело?       У неё нет кольца на руке. В отражении я вижу своё разъярённое отражение. Это я? Нет. Это отражение не полно отчаяния, оно полно лишь ненависти. На что я так злюсь?       Передо мной открывается картина нашей с Элей ссоры. Я собирался бросить её. Почему?       Эля плачет. Мне не хотелось утешать её. Почему мне хотелось бросить её? Я кричал. Я хотел расстаться, хотел оставить, потому что чувствовал вину.       Хотелось убежать.       Всё оставить.       Начать новую жизнь.       Я обещал Эле, что буду верен ей. Я обещал матери, что не брошу её в старости. Я обещал отцу стать хорошим человеком.       Хочу убежать.       Но Эля. Она теперь не сможет простить. Я подлец? Но ведь я старался. Я не плохой человек. Я хороший.       А я всё продолжаю бить по стеклу. Почему же оно не разбивается?       — Прости меня, Эля! Слышишь, прости, пожалуйста. Какой же я жалкий. — после этих слов, я стукнулся лбом по стеклу, как вдруг заметил недалеко от окна календарь. Над ней были наши с Элей фотографии. А на календаре была поставлена такая же дата, как и на билете.       Что же всё это значит?..       — Ого, — я проснулся от дикого сна. Так забавно, что не прошло и секунды, а я уже его забыл. И вряд ли вспомню, вот что ужасно.