Маленький

- Может быть, мне стоит начать носить высокие каблуки. Комментарий Стюарта, кажется, возникает из ниоткуда, случайная искра внезапно вспыхивает в этой крошечной комнате и тут же погасает. Джон не меняется в лице, но Стюарт знает, что тот слышал. Апрель 1961 года. Их второй визит в Гамбург. Стюарт уже поселился у Астрид и практически переехал, но почему-то снова вернулся сюда вместе с группой, сначала на одну ночь, а потом еще на несколько. Немного лучше по сравнению с их предыдущим приютом в кинотеатре 'Бэмби' прошлой зимой, но планка сразу была не очень высока. Свет тускло мерцает, в лампочках скопились мертвые насекомые, стены холодные и грязные, а кровати, хотя и не так сильно скрипят, все еще неудобны. Как бы то ни было, раньше Джордж спал в этой комнате с Джоном, а Пол и Пит—в соседней, но Джордж почти все время где-то шлялся, и никто не потрудился выяснить, почему. Стюарт свернулся калачиком там, где обычно спал Харрисон, но пока не мог заставить себя задремать. - Ты думаешь стать девчонкой, Стю? – проворчал Джон, даже не открывая глаз. – Сначала стрижка, теперь ты говоришь о высоких каблуках. Думаю, в ближайшее время мы увидим тебя на сцене в юбке, не так ли? - Может быть, - спокойно сказал Стюарт, и это явно был не тот ответ, которого ожидал Джон. – Когда мы выходим на сцену, все и так на меня пялятся. Каждый находит во мне что-то, что можно ненавидеть. Не думаю, что юбка будет иметь какое-то особое значение. В его хрипловатом голосе слышится горечь, которую Джон никак не ожидал услышать. Иногда в его словах чувствуется печаль, и Джон знает, что у Стюарта есть на то причины. Но не сейчас. - Черт возьми, не будь таким, - Джон не открывает глаз, но раздраженно потирает переносицу. После короткой паузы он широко ухмыляется, и торжествующе заявляет: - Если ты начнешь ходить на высоких каблуках, я заставлю всех нас носить их тоже, так что ты все равно будешь мелким по сравнению с остальными. Наконец раздался смешок. Джон самодовольно приподнялся на локтях, но Стюарт снова затих, и атмосфера исчезла. - Иногда я думаю, что было бы, если бы я был таким же высоким, как ты. Стюарт, хоть он тихий и задумчивый, обычно обладает твердостью речи. Но его уверенность сейчас отсутствует. – Может быть, ко мне бы не стали так часто приставать. Я мог бы заниматься спортом с другими ребятами в начальной школе. Но ты знаешь, я могу только мечтать,– он садится и вздыхает. - Я просто… маленький. И такой тощий, похож на скелет. - Можно подумать, Джордж не похож на скелет. Или Клаус. - Но Джордж еще не закончил расти, он будет таким же высоким, как и вы, - возразил Стюарт. – С Клаусом то же самое. Потом, у него широкие плечи и крепкая грудь. - Крепкая грудь? Что это вообще значит? - Иногда о нем трудно это сказать, потому что обычно Клаус стоит немного ссутулившись из-за застенчивости, но когда он в хорошем настроении, то выглядит гораздо лучше – с высоко поднятой головой и этим открытым выражением лица. Тогда он становится... увереннее, что ли. Если подумать, то в последнее время он кажется более изысканным. Интересно, что на него нашло? - Господи, - Джон покачал головой. - Не понимаю, как ты замечаешь такие вещи. Это, должно быть, сводит с ума - принимать каждую мелочь так близко, как это делаешь ты. - Я художник, это естественно, - говорит Стюарт, и его лицо расплывается в ухмылке, хотя он знает, что Джон этого не видит. - И я также нахожу, что ты, как правило, замечаешь гораздо больше, когда не снимаешь очки. Еще одна пауза. Стюарт иногда подумывал о том, чтобы спать с включенным светом, потому что иначе слишком тихо; тишина действует на него, и он чувствует себя неуютно. Жужжание от электрической лампочки заполнило бы пространство, которое теперь освещается только безмолвной луной. Мысль об этом заставляет его вздохнуть с легкой тоской по дому. На Гамбьер-Террас никогда не было полной тишины. Окружающие здания были слишком невысокими, чтобы блокировать ветер, который завывал по ночам в округе. Скрипели половицы, шептались стены. Он слышал, как люди шумят в других комнатах. Там, в 'Бэмби', был кинотеатр. Шумный гребаный кинотеатр. Но здесь? Они высоки и недосягаемы. Ни единого звука. - Пошли, - внезапно сказал Джон и встал с кровати. – Встань рядом со мной, на цыпочки. Посмотрим, действительно ли каблуки помогут. Стью неохотно соскользнул с кровати, пересёк комнату и встал лицом к лицу с Джоном. Теперь он рад, что вокруг темнота и рядом только лунный свет, потому что иначе Джон увидел бы, как быстро он краснеет. Поэтому Стю встает на цыпочки, чтобы имитировать эффект ношения каблуков, и молча пугается, обнаружив, что он все еще слишком мал, чтобы соответствовать росту друга. Джон только покачал головой с чеширской усмешкой. – Ты безнадёжен, мальчик мой. Да поможет тебе Бог, когда ты протянешь ноги и окажется, что ты не можешь дотянуться до ручки на воротах в рай. Стюарт открыл рот, чтобы возразить, но на цыпочках потерял равновесие и качнулся вперёд; инстинктивно Джон подхватил его, и Стю с испуганным вздохом уткнулся носом ему в грудь. Джон свалился на кровать, увлекая за собой Стюарта. Хрупкий. Джону почти хочется проверить, не разбился ли Стю, как будто он держит в руках изящную вазу или фарфоровую тарелку. А потом они так и остаются. У Стюарта слегка перехватывает дыхание, он смущён, но Джон рядом, и он чувствует себя в безопасности. Джон исследует фигуру Стюарта, ощущая его стройность, поникшие плечи и ровные, но странно женственные бедра. Стюарт так близко, что можно рассмотреть его лицо, даже не прищурившись; скулы у него высокие, и рот слегка приоткрыт, когда он тихо дышит. Он -ожившая греческая статуя, спасенная из горящей империи и теперь ищущая убежища прямо здесь, в грязном гостиничном номере в Гамбурге. - Знаешь что? В любом случае, ты слишком неуклюж для высоких каблуков, - мягко шутит Джон, толкая Стюарта в плечо. Стю в ответ осторожно кладет голову на грудь Джона, все еще молча. Затем тело его слегка вздрагивает, Джон слышит, как он всхлипывает, и чувствует, как внезапно на его футболке появляются слезы. - Мне так плохо, Джонни, - тихо плачет Стюарт. - Я слишком маленький для этого мира, понимаешь? Мое тело чувствует себя так отвратительно. Я болен. Мне все время больно, и я не знаю, почему. Я не могу заставить себя заснуть, а когда засыпаю, мне снятся кошмары. Я жалок, Джон. - Эй, эй, не плачь.… - он крепче сжимает поникшую спину Стюарта. - Это неправда.… Ну, не думаю, что когда-нибудь ты станешь выше. Но ты поправишься. Я знаю, так и будет. Стюарт и Джон, Джон и Стюарт. Меньший из них, более уязвимый, более хрупкий, издали кажется бесстрастным, но сердце его открыто для каждого. Это сердце настолько велико, что оно рвётся груди, оно трепещет с великолепным размахом крыльев и затмевает его крошечный рост. Маленькое тело Стю не может вместить его, оно бьётся, замирает и причиняет ему много боли. Сердце Джона тоже велико, но у того есть форма, чтобы соответствовать ему. Более того, его ребра ведут себя как клетка, надёжно заключая сердце внутри и охраняя так, что только самый храбрый и стойкий рыцарь может даже подумать о том, чтобы завоевать его. Рыцарь вроде Стюарта, чьи слезы блестят в лунном свете, словно серебряные доспехи. - Я так болен, - шепчет он снова и снова. - Я болен, я болен, я болен. Я схожу с ума, Джон. Я не должен быть здесь. Они должны отправить меня в больницу, запереть, закрыть в сумасшедшем доме - - Они ничего такого не сделают, любовь моя, - Джон легонько дотронулся до щеки Стюарта, на что тот из них ответил вздрагиванием и тихим всхлипом. - Ну и что, ты немного ипохондрик и в детстве пил мало молока? Нам всем в жизни сдают дерьмовые карты. Взгляни на меня, сынок. Я сирота, ни хрена не вижу, я промотал свое будущее, чтобы играть рок-н-ролл в грязных немецких стриптиз-клубах… Стюарт шмыгнул носом и вытер его рукавом. - Это неправда, - слабо запротестовал он. – У вас отличная группа. Вы будете продолжать делать великие дела, вы будете жить вечно. - И ты тоже, Стю, - ухмыльнулся Джон с рьяной убежденностью. – Представь себе - Сатклифф наравне с великими мастерами Ван Гогом, Пикассо, всеми ими. Разве не так? Стюарт снова медленно кладет голову на грудь Джона и не видит его лица, но Джон уверен, что чувствует его улыбку. - Не могу сказать, что такая мысль никогда не приходила мне в голову… - И тебе даже не понадобятся высокие каблуки, чтобы достичь этого. - Ну, тут всё же можно поспорить, не так ли? - Может, и так, - пожал плечами Джон и нежно взъерошил волосы Стюарта. Последнее напряжение покидает мышцы художника, и ими овладевает безмятежность. Джон высмеивал новый экзи-стиль Стюарта, когда тот впервые продемонстрировал его, но теперь Леннон, пусть и нехотя, примирился с этим, потому что выходило, что он может обращаться с волосами Стю, как ему угодно, не опасаясь возражений. Во всяком случае, Джон мог поклясться, что слышал мурлыканье Стюарта, когда он проводил пальцами по его шевелюре. - Спасибо, - тихо вздыхает Стю, и они вдвоём, не говоря ни слова, ложатся обратно на кровать так, чтобы удобно было обоим. - Я не часто говорю это, но… это действительно многое значит. Что ты можешь быть добр ко мне. Иногда. В ответ слышно только хриплое ворчание: типичный Джон Леннон. Но Стю чувствует, как объятья становятся чуть крепче и чуть теплее, и за мгновение до того, как он проваливается в невесомость, Стюарт чувствует, как сердце его разрывается заживо.