Turn back

Есть отличная пословица: «Что имеем - не храним, потерявши - плачем», но Дазай никогда не относился к ней всерьёз. Если у тебя что-то есть, оно никуда от тебя не денется, если речь не идёт об обстоятельствах непреодолимой силы. К тому же, большинство людей на самом деле не имеет ничего. Они одиноки сами по себе, и всё, что находится у них под рукой, это лишь вещи первой необходимости, которые ценны сами по себе, потому что облегчают жизнь. Впрочем, эту пословицу больше всего любят применять по отношению к людям, и это на самом деле довольно смешно. В таком ключе человеческая личность как никогда показывает себя хаотичной и неопределённой, потому что каждый считает себя знающим о собственных желаниях всё, но на деле оказывается, что даже собственная душа - потёмки. Несмотря на подтверждённый факт своего существования, соулмейты - тема больших споров в современном мире. Люди находят друг друга, в головах что-то щёлкает, и они понимают: вот она, моя половина. У соулмейтов после встречи возникает духовная связь. Достаточно одной встречи взглядов в толпе, чтобы этот человек занял все твои мысли; чтобы по телу пробежала дрожь; чтобы в голове произошёл тот самый щелчок. Случился он однажды и с Дазаем, хотя вот уж кого, а своего соулмейта он никогда не ждал, находя покой и самодостаточность в своём одиночестве. Вот только коньячно-карие глаза встретились с ярко-голубыми, и мир вокруг на мгновение перестал существовать. Дазай не относился к связи с кем-то отрицательно. Ему это просто было не нужно. Поэтому, когда в его жизни появился Накахара Чуя, это едва ли что-то изменило. Да, соулмейт. Да, если верить мифам, вторая часть души, поделённой пополам и помещённой в разные тела. Да, образовалась связь, облегчая понимание и совместную работу, из-за чего о «Двойном Чёрном» начало ходить немыслимое количество легенд, основанных на реальных фактах и нет. Только для Дазая это ничего не изменило. Его жизнь оставалась только его. Возможно, будь он «нормальным» в общепринятом понятии, мог бы встать на сторону тех, кто считал, что соулмейты - бесполезная парность, навязанная людям насильно и лишающая их выбора. Но Дазай никогда не поддавался стадному инстинкту. Он умел пользоваться своими мозгами и определять своё личное «хорошо» и «плохо». Поэтому связь с Чуей была ему понятна и ясна, не неприятна, но в целом абсолютно безразлична. Соулмейт и соулмейт. Напарники, коллеги, друзья с натяжкой - этого было вполне достаточно. Впрочем, однажды эта связь всё-таки встала костью в горле Дазая; когда в его жизни появился Ода Сакуноске. Дазай на тот момент не задумывался о том, любил он этого человека или нет. Ода был странным, необычным, интересным и завладел его вниманием безраздельно. Но Дазай никогда не проявлял каких-то особых знаков внимания, которые могли быть поняты двояко. Тем не менее, однажды странный разговор всё-таки состоялся. Впрочем, не разговор даже, всего одна оброненная фраза. Это произошло в «Lupin», когда Дазай со сверкающими глазами в очередной раз слушал истории Оды о его буднях. Тогда Ода неожиданно прервался на полуслове и вдруг потянулся к Дазаю, взъерошил его волосы и мягко, но устало улыбнулся. - Не надо, Дазай, - покачал он головой. - Поверь мне, оно того не стоит. Это было сказано таким тоном, и пальцы так ласково зарылись в его кудри, что Дазай сразу понял, о чём речь, пусть изначальный разговор и был совсем на другую тему. Тогда он только вскинул брови и негромко рассмеялся, ластясь к тяжёлой ладони, но на душе заскребли кошки. Конечно, Ода знал, что Чуя и Дазай - соулмейты; все знали. Понял он и природу постепенно зарождающегося желания Дазая как можно чаще проводить время вместе. Сам Дазай понял это только спустя годы, уже после того, как со смертью Оды покинул Порт. Даже смешно было анализировать своё такое «рациональное» в прошлом поведение и осознавать, что действительно вёл себя влюблённым мальчишкой, который старался постоянно быть рядом, ненавязчиво касаться, и смотрел со звёздами в глазах. Тогда-то Дазай считал это лишь интересом к необычному человеку. В настоящем было смешно от собственной слепоты: влюбился и не заметил. Да уж, гений. Точно. Эту влюблённость большинство назвало бы неправильной. Как можно влюбиться в другого человека, когда нашёл своего соулмейта? Дазай лично не видел в этом никакой проблемы. Влюбиться можно и очень легко. Во внешность. В голос. В привычки. Во вкусы. В мысли человека и его суждения. Поэтому он и относился к обожествлению соулмейтов с непониманием и даже неприязнью. Людей действительно по-своему лишали всякого выбора. Кто-то однажды сказал, что соулмейты должны быть вместе, и никого не волновало, что такое внушение подавляет сознание людей. Хочешь или не хочешь, можешь или не можешь: через «не хочу» и через «не могу». А ведь соулмейт мог оказаться намного старше, мог оказаться преступником, мог оказаться кровавым садистом-маньяком с кучей психических отклонений, запертым в тюремной лечебнице. И общество всё равно считало, навязывало, вбивало: это - твой соулмейт, ты должен быть рядом, ты обязан любить его. Дазай не считал, что кому-то что-то должен или обязан кроме самого себя. Поэтому, когда Ода погиб, решил последовать его совету и оставить Порт. Да, вместе с Портом он оставлял и своего соулмейта, но едва ли видел в этом проблему. У Чуи голова, руки и ноги свои. У него «Смутная печаль» и кодовые фразы-блоки на «Порче». Уход Дазая не стал бы его смертью, не стал бы каким-то критическим моментом, переломом. Поэтому Дазай ушёл, спокойно оставляя тёмное кровавое прошлое за спиной. Через связь соулмейтов он очень хорошо прочувствовал тот момент, когда Чуя обо всём узнал. Ярость обожгла по этой связи, но вспышка была совсем короткой, почти мимолётной. После неё Чуя просто закрылся от Дазая, поставив очередной барьер, разделивший их стеной, и не то чтобы Дазая это расстроило или опечалило. Без отголосков чужих эмоций только голова стала яснее. Как сильно ошибался, как много ошибок совершил на самом деле, Дазай понял только спустя годы своей кажущейся беззаботной, но на деле абсолютно пустой жизни. Это произошло совсем недавно, во время битвы против прихвостней Достоевского, которую начала Портовая мафия и к началу которой очень сильно опоздали члены ВДА. Когда Дазай вместе с Куникидой и Ацуши выскочили из машины, всё вокруг грохотало и пылало, а вдалеке слышался громкий заливистый хохот, от которого у Дазая мгновенно похолодело в груди. Он узнал этот хохот: смех Арахабаки, эхом доносящийся из нутра активировавшего «Порчу» Чуи. Но Порт не знал, что Анго попросил ВДА о помощи. Порт не знал, что члены агентства присоединятся к битве. Следовательно, никто не знал, что Дазай тоже окажется на месте, чтобы рассчитывать на то, что он остановит «Порчу». - Дазай! - только и успел крикнуть ему в спину Куникида. - Чёрт, шкет, за ним! Дазай должен был проанализировать обстановку. Дазай должен был составить план. Дазай должен был отдать распоряжения Ацуши, чтобы тот не потерялся в начале битвы, как это обычно с ним случается. Вот только мозги неожиданно отказались выполнять свою работу, когда Дазай осознал, что Чуя активировал «Порчу» со знанием того, что Дазая нет рядом, и никто не сможет остановить его, спасти его жизнь, загнав «Порчу» обратно в глубину такой хрупкой, но в то же время такой сильной клетки человеческого тела. От этого странно закололо внутри. А после стало только хуже. Потому что канал связи со стороны Чуи неожиданно приоткрылся, передавая его агрессию в сторону врага, азарт, истинную эйфорию; и терпкую густую горечь сожаления. Дазай не знал, о чём Чуя так отчаянно сожалел, колеблясь на грани. И, что хуже, не успел спросить. - Чуя! - выкрикнул он, вылетая на относительно ровную и чистую от обломков землю. Он успел в последнюю секунду, да только толку от этого не было. К его появлению Чуя уже не бесновался, а стоял коленями на земле, отхаркивая собственную кровь и задыхаясь. Прозрачно-голубые ленты «Исповеди» омыли его от всполохов ярого жгучего пламени, но на руки Дазая свалился уже нежилец. Дазай чувствовал это всем своим нутром. Он знал это ещё до того, как подхватил израненное, измученное тело и заглянул в глаза с проявляющимися радужками и узкими точками зрачков. Эти глаза не сразу, но сфокусировали на нём свой взгляд. Всего считанные секунды Дазай смотрел в них, в эти прекрасные голубые глаза, цвет которых успел померкнуть в его памяти, а после Чуя криво ухмыльнулся ему и слабо, едва ощутимо пихнул кулаком в плечо. - Ты опоздал, придурок, - на грани слышимости просипел он. Насмешливо так, почти игриво. Как будто это старая шутка. Как будто это всего лишь мимолётный упрёк из прошлого, после которого Чуя очнётся на больничной кровати, а Дазай будет сидеть рядом и ворчать, что Чуя просто изнеженная принцесса, которую ему снова пришлось уносить с поля боя на руках. Вот только это было не прошлое, а настоящее, и в нём больше не будет никаких шуточных перепалок, потому что под неосознанное «нет, нет, нет!» Дазая заполошным шёпотом взгляд Чуи померк и устремился сквозь пространство и время. Его тело обмякло. Грудная клетка перестала вздыматься. Дазай смотрел на будто превратившегося в один миг в бездушную сломанную куклу Чую в оцепенении. В его голове образовался вакуум. Мозг отказывался обрабатывать мысль о том, что Чуи больше нет, что Чуя мёртв. А после откуда-то со стороны послышались театральные хлопки, и ненавистный голос бросил монотонно-едкое, отравляющее «ах, Ромео, милый мой Ромео». Достоевский появился на сцене во всём своём великолепии. В ту же секунду рядом с Дазаем одновременно оказались Ацуши и вынырнувший из-за груды обломков Акутагава. Ленты «Расёмона» в два счёта подхватили тело Чуи и дёрнули его из рук Дазая к своему владельцу. Дазай только и успел, что проследить пустым взглядом повисшую в воздухе кисть руки, по изломанным пальцам которой тонко струилась, опадая на землю, кровь, а после рядом с Достоевским появились его люди, и начался ещё один акт битвы. Дазай так и не смог собраться, не пришёл в себя. Ни в тот момент, когда смог подобраться к Достоевскому и от души врезал ему, разбивая скулу в мясо. Ни в тот момент, когда Ацуши на пару с Акутагавой в который раз отделали Гончарова. Ни в тот момент, когда перевес оказался на стороне объединившихся Порта и ВДА, и Крысам пришлось отступить ради сохранности своих голов. И можно было бы зажать их в угол, можно было бы додавить, но Дазай не думал об этом. Он вообще ни о чём не думал, двигаясь, сцепляясь с кем-то и стреляя чисто автоматически. В его голове была пустота. В его груди поселился холод оборвавшейся связи соулмейтов. Всё, что он видел перед собой, это мёртвый взгляд утративших свой блеск голубых глаз. - Я хочу увидеть его, - едва слышно сказал он, когда по окончании боя рядом с ним остановился Акутагава. - Чую-сана увезли в Порт наши люди, - бросил тот. - Ваш врач ничего не смогла сделать. - Йосано? - уточнил Дазай, будто в ВДА было с десяток разных врачей. - Да, я, - раздался за его спиной твёрдый женский голос. - Я попыталась, всё-таки он был бы ценным союзником в битвах против Достоевского, но не успела. Его тело не выдержало нагрузки. Приношу свои соболезнования. Эти слова до сих пор звенят в голове Дазая. Соболезнования. Ему принесли соболезнования. Откуда Йосано узнала? Был ли тем, кто рассказал ей обо всём, наблюдательный Рампо? Не то чтобы Дазай и Чуя так уж часто встречались на глазах у членов ВДА, но Гильдия, а после и свалившийся на их головы Достоевский были весомыми причинами для довольно частых контактов. Пусть в целом мафия и детективы были недовольны тем, что им приходилось работать вместе, неприкосновенность и целостность Йокогамы значили для них всех куда больше. Дазай не раз и не два работал вместе с Чуей. По теневому миру даже поползли слухи о том, что «Двойной Чёрный» снова вместе. Неудивительно, если Рампо заметил. Неудивительно, если он рассказал Йосано. В конце концов, они очень близкие друзья, а Рампо, к тому же, всегда любил блеснуть своим острым умом. Но проблема не в том, что из-за слов Йосано все теперь в курсе того, что Дазай потерял своего соулмейта. И напивается он уже целую неделю, закрывшись в своей комнате в общежитии, не из-за того, что его раздражают сочувственные взгляды и вздохи и заломленные брови бродящего тенью Ацуши, выглядящего так, будто это он потерял часть своей души. Нет, всё дело именно в этой идиотской пословице, которую Дазай никогда не примерял и не думал примерять на себя, но которая приклеилась к нему сама. Да так, что если отдирать, то только с мясом. Нет сомнений в том, что соулмейт в лице Чуи - это то, что было у Дазая. И да, он не хранил его и не оберегал; потому что Накахара Чуя не был нуждающимся в заботе щенком или драгоценностью, которую нужно хранить в сейфе. Он был человеком. Он был мафиози. Он был сильнейшим бойцом Порта и невероятно сильным эспером. Даже в мафии, где за каждым углом поджидает смерть, Дазай никогда не задумывался о том, что Чуя может умереть. Потому что такие, как Накахара Чуя, всегда выживают. Это было просто нелепо: думать о том, что Чуя может умереть. Он не мог. Он был «самый крутой сукин сын», как однажды в подпитии ляпнул сам Чуя. Как же долго Дазай после дразнил его. Как же долго... А теперь Чуи нет, и Дазай не плачет только потому, что слёзы всегда были ему чужды. Вместо этого он ощущает сосущую пустоту в душе, а в голове крутится непривычно много заманчивых мыслей о том, что можно пойти в ванную, залезть в ванну, набрать тёплой воды и взять в руки лезвие. Кровь, которая заструится по запястьям, будет стекать по его пальцам последней лаской точно так же, как стекала кровь Чуи по его рукам. И, быть может, блаженная тьма, что накроет его сознание, спрячет его в своих объятиях от выбравшихся на поверхность демонов, что терзают его уже которые сутки вместе с бессонницей, болью в сердце и осознанием, что он остался один. Совсем один. Буквально. Одасаку сказал ему тогда, в прошлом, что интерес к другому человеку и игнорирование своего соулмейта того не стоят. Дазай не поверил. Отчасти потому, что не испытывал к Чуе романтических чувств. Отчасти потому, что был влюблён, пусть и не заметил этого сразу, в самого Оду. Когда тот умирал на его руках, заливая их тёплой кровью из жуткой, пульсирующей подобно сердцу раны, Дазай был в ужасе. У него в тот миг пролетели перед глазами все их с Одой совместные моменты, сделавшие Дазая счастливым. Было больно. Было страшно. Было тоскливо. Было невыносимо. Дазай думал, хуже ему никогда не будет. Как же он ошибался. В настоящем он сидит на полу своей комнатушки, сверлит безучастным взглядом серую стену напротив, а перед глазами Чуя. Не общие моменты. Не прикосновения и не объятия, которых никогда не было. Не воспоминания о миссиях или совместных попойках. Нет, Дазай видит только Чую: из прошлого, где у него узкие плечи, короткие волосы и вечно недовольное выражение лица, и из настоящего, в котором вьющиеся отросшие волосы лежат хвостом на плече, на тонких губах играет самодовольная ухмылка, а глаза сверкают, светятся, переливаются драгоценными камнями. Чуя. В мыслях Дазая один только Чуя: его голос, его смех, его улыбки, его крики, его пылающее из-за гнева раскрасневшееся лицо. Его красивые, глубокие, завораживающие своим цветом глаза; только его. Это отличается, совершенно отличается от того, что Дазай чувствовал после смерти Оды. Думая о Чуе, он понимает, что ему не нужно прикосновений, объятий, склок и драк. Не нужно взглядов Чуи на него. Не нужно, чтобы тот обращал на него своё внимание. Всё, о чём Дазай молил бы, если бы мог, если бы это имело смысл, это чужая жизнь. Просто жизнь, хотя «просто» - не то слово, которое можно к этому отнести. Может быть, это всегда было где-то в сознании Дазая, и поэтому он закрывал на многие вещи глаза. Чуя был жив, он жил, и это было единственно важным, что Дазай хотел знать о своём соулмейте. Что Накахара Чуя жив, и с ним всё в порядке. А теперь Чуи нет. Теперь он мёртв, умер прямо на руках Дазая, как когда-то погиб Ода, вот только это отличается, так сильно отличается от его смерти. Потому что после смерти Оды мир всего-то потерял свои краски, а со смертью Чуи этот самый мир распался на куски, разрушился и истёрся в пыль, не оставив после себя и следа. Когда и как человек понимает, что любит? Какие звоночки должны раздаться в голове, чтобы осознать свои чувства? Дазай понял, что был влюблён в Оду, только спустя два года после его смерти, не меньше. Чую он оставил в восемнадцать, сейчас ему двадцать пять, и это очень большой срок для того, чтобы осознавать какую-то там влюблённость, но Дазай давится дешёвым дрянным саке, видит сквозь муть опьянения в глазах рисуемый памятью чужой образ, и сердце обливается кровью: так хочется вновь увидеть кривую ухмылку, так хочется увидеть самодовольное выражение лица, так хочется услышать хриплое, насмешливое «нэ, Дазай?». - Это просто смешно, - едва слышно шепчет Дазай опутавшей его удушающим коконом тишине одиночества. Но не смеётся. Вместо этого из его груди рвётся звук, похожий на жалкий задушенный скулёж. Дазай вдруг осознаёт, понимает до конца, как много времени потерял и кого упустил. Неожиданно приходит осознание того, какой на самом деле всегда был пустой внутри, и как было сладко на самом деле ощущать через связь эмоции Чуи: живые и яркие, заполняющие эту самую пустоту, уничтожающие её. И не нужно ясности в голове, не нужно тишины и покоя, искусственного одиночества без связи с соулмейтом, потому что ничего ценнее этого никогда не было. Дазай просто никогда не приценивался, не видел в этом смысла, и только в настоящем осознаёт собственное лицемерие и эгоизм. Конечно, он не должен был любить Чую и быть с ним только потому, что кто-то считает это нормой правильности, но они ведь даже ни разу не обсудили это. Дазай просто бросил Чуе однажды, где-то в шестнадцать, что ему не нужен соулмейт для того, чтобы жить, потому что он, Дазай, и жить-то никогда не хотел. Чуя скривился и ответил, что такого соулмейта, как Дазай, врагу не пожелаешь. На том и закрыли тему. Вот только правда в том, что в настоящем Дазай с радостью бы обменял свою жизнь на жизнь Чуи. Не потому, что считает свою жизнь никчёмной. Не для того, чтобы загладить вину. Это просто то, что живёт в нём, что жило всегда, незамеченное, потаённое: знание того, что Накахара Чуя должен жить. Неважно, где, неважно, как, но его голубые глаза должны смотреть на мир вокруг и отражать свет бурлящих внутри своего хозяина эмоций и яркого слепящего солнца. «Оно того не стоит», - всё бьётся и бьётся в памяти то, что когда-то сказал Ода. Дазай закрывает глаза, пытаясь абстрагироваться от реальности, да только не получается. Мысли заполоняют его голову. Картины будущего, какое у него могло бы быть, так и мелькают перед глазами. Несбыточные картины. Сладостные мечты. Пустые. Если бы Дазай не ушёл после смерти Оды, они с Чуей могли бы сблизиться. Если бы Дазай не ушёл, они могли бы стать не только напарниками, но и завязать отношения. Просто с Чуей не было бы, как и скучно, и предсказуемо, и пресно. Это наверняка было бы намного лучше, чем та жизнь, которую Дазай вёл после ухода из мафии и ведёт до сих пор. Чуя был бы недоволен тем, что он встречается с ним только ради того, чтобы провести «социальный эксперимент», как объяснил бы это Дазай. И он бы нескоро узнал, что на самом деле Дазай рядом с ним, чтобы каждую минуту своей жизни наслаждаться взглядом голубых глаз, иметь возможность зарываться пальцами в сияющее пламя рыжих волос, всегда стоять за спиной и прикрывать от всех возможных опасностей и проблем. «С каких пор я вообще думаю о нём так?» - задаётся вопросом Дазай. И не находит ответа. Только дурацкая пословица всё крутится и крутится в его голове. Как это вообще работает? Как это возможно, чтобы, находясь рядом с человеком, ты в упор не замечал его в романтическом плане, а после осознавал всю привлекательность, внешнюю и внутреннюю, но лишь тогда, когда уже поздно что-то предпринимать? Как так получается, что в один миг ты смотришь в знакомое до последней чёрточки лицо и не испытываешь ничего, а в другой пальцы начинает сводить от желания коснуться того, кто для тебя больше недоступен? Когда наступает этот момент переосмысления? Можно ли запустить его искусственно? И всегда ли это обязательно любовь? Есть ли исключения из правил, когда не ценишь, а после потери лишь с безразличием пожимаешь плечами? И если эти исключения есть, как Дазаю оказаться среди них и перестать чувствовать боль в разорванной смертью соулмейта душе? Боль, которую он никогда не понимал. Боль, над которой он смел насмехаться. Боль, которая пожирает его изнутри в настоящем, потому что Дазай вдруг понял спустя целых семь лет, что на самом деле Чуя всегда был важен для него. Намного важнее Оды, и неважно, на тот момент, когда они были лишь друзьями, или на тот момент, когда Дазай был в него влюблён. Так работает связь соулмейтов? Чёрт побери, тогда к ней, такой запутанной и непонятной, нужно выдавать пособие при рождении. Инструкцию для тех, у кого при всей природной гениальности не хватает личного опыта в эмоционально-психологических связях и отношениях с людьми, чтобы понимать все эти хитросплетения судьбы. В какой-то момент Дазай проваливается в забытьё и не замечает этого. Когда он в следующий раз открывает глаза, вынырнув из наплыва алкогольного сонного дурмана, то видит плывущий в воздухе кольцами терпко пахнущий сигаретный дым. Проследив ленивым взглядом белёсые завитки, Дазай поворачивает голову и замирает, забыв, как дышать. Голубые глаза смотрят на него с бледного осунувшегося лица: потемневшие по кайме до синевы, подёрнутые матовой пеленой задумчивости, но едва заметно бликующие в тусклом жёлтом свете лампы. Живые глаза. Чуя тоже как будто живой, хотя больше похож на усталого призрака. Сидит возле заваленного пустыми сосудами от саке низкого столика, подобрав под себя одну ногу, вторую согнув в колене, и неторопливо курит, зажав сигарету между пальцами, обтянутыми чёрной перчаткой из тончайшего бархата. Только нет привычной шляпы и нет костюма, нет пальто на плечах и галстука из тонкой полоски кожи под стать чокеру. На Чуе болотного цвета куртка и чёрная толстовка с глубоким капюшоном под ней. Будто два образа - из прошлого и настоящего - наложились друг на друга, слились в единое целое. Дазай криво, измученно улыбается. Чуя делает очередную затяжку и выдыхает дым носом, будто дракон. - За всю свою жизнь только дважды чувствовал твои эмоции, - хрипло говорит он. - В первый раз, когда был убит Ода. Меня тогда такой лавиной накрыло, что чуть не врезался в столб - был за рулём. Я знал, что ты влюблён в него; только слепой не заметил бы. Я не осуждал тебя и не злорадствовал, никогда не завидовал. Даже смирился с мыслью, что у меня никогда ничего своего не было и, по всей видимости, не будет, раз даже мой соулмейт предпочёл мне другого человека. Я больше бесился из-за того, что ты оставил Порт, став предателем. Это просто не укладывалось в моей голове. Встретились бы на тот момент, пробил бы тебе череп без всяких сожалений. Соулмейт или нет, ты всегда раздражал меня до зубовного скрежета и желания всадить нож в твою глотку. Между нами не вспыхнуло никакой мифической любви, о которой трепались на каждом углу, и меня всё устраивало. Но вот странность... - Чуя тихо фыркает, на мгновение отводит взгляд. - Чувствовать твою горечь, вызванную кем-то другим, всё равно было невыносимо. В итоге твои и мои эмоции смешались, и мне пришлось выставить блок, чтобы перестало рвать на части. Было... Хреново. Я даже малодушно желание тогда загадал. Смешно вспоминать, но я пожелал: вот бы хоть раз почувствовать от тебя нечто подобное из-за меня, будто мы - нормальные соулмейты. - Так ты что-то вроде ангела возмездия? - криво улыбается Дазай, вытягивая затёкшие ноги. - Пришёл, чтобы полюбоваться на такого жалкого меня? - Жалкого? - переспрашивает Чуя и подпирает щёку кулаком, вновь затягиваясь сигаретой и осматривая его с головы до ног: пьяного, помятого, измученного бессонницей. - Нет. Ты не выглядишь жалко. Ты выглядишь странно. Разбитый, потерянный и одинокий. И чувства твои такие же. Их так много. Во мне эхо каждого. Они тяжёлые, мрачные и горькие. Из-за них тяжело на душе. Из-за них хочется залезть в петлю. И это... Да... Это странно. - Странно? Почему? - вновь смотрит на свою галлюцинацию Дазай, ероша тяжёлой рукой волосы на затылке и разминая ноющую шею. - Что странного в том, что мне плохо из-за смерти моего соулмейта? - Занятно, - криво улыбается Чуя. - Я пришёл, потому что меня попросили об этом, но не думал, что увижу и услышу подобное. Поэтому ты так убиваешься? Потому что я мёртв? И что? Совесть грызёт или сожаления об упущенном времени навалились? Ты ведь сразу сказал, что тебе не нужен соулмейт. Ты никогда не смотрел на меня в таком плане. Будучи связанными с самой первой встречи, с момента своего рождения, мы были чужими друг другу людьми. А теперь ты сидишь здесь, напиваешься и жалеешь себя. Жалеешь, что отказался от меня когда-то, что предпочёл другого человека, что предпочёл уйти. Тебе не кажется, что это алогично? - Что могу сказать, - пожимает плечами Дазай и пытается натянуть ставшую привычной за последние годы маску беззаботного клоуна, да только она стекает с его лица грязными потёками смешавшейся в чёрный разноцветной краски. - Что имеем - не храним, потерявши - плачем. - Занятно, - вновь повторяет Чуя и тушит сигарету о пустую липкую чашку из-под саке. - Интересно, чем же ты насолил Йосано, что она обошлась с тобой так. Не очень-то вы ладите внутри ВДА, да? Каждый сам за себя, и нет никакой сплочённости. Индивидуалисты, согнанные в одну комнату. Звучит, как несмешная шутка. Как ты вообще прижился среди них? - А я не прижился, - беззаботно пожимает плечами Дазай, наблюдая за тем, как Чуя начинает играться с зажигалкой, открывая и закрывая крышку, постукивая пальцами по узорчатым бокам. - Ты прав, там каждый сам за себя. Нет такого единства, как в Порту, и никто не прикроет твою шкуру в ущерб своей. Знаешь, я раз двадцать прыгал с моста при Куникиде, и он ни разу не прыгнул следом, чтобы спасти меня. Как делал ты. Всегда. Даже зная, что порой я это нарочно. - Ну, я вообще святой, - усмехается Чуя, поднимая на Дазая насмешливый взгляд. - Смирился с твоими бесконечными попытками суицида. С тем, что безразличен тебе. С тем, что ты предпочёл мне другого. Даже когда наша вражда ослабла, когда желание придушить тебя своими собственными руками исчезло, когда я понял, что скучаю и хочу, чтобы ты вернулся, я всё равно продолжал держаться в стороне, бездействовать. Просто потому что хотел, чтобы ты был счастлив, и если твоё счастье не со мной, то так тому и быть. - Жертвенность, - посмеивается Дазай и растирает лицо ладонями. - Странно слышать от тебя такое. Уж кому-кому, а тебе она никогда не была свойственна. А вот Йосано за всей своей грубостью и холодностью именно такая. Она заботится обо всех членах ВДА и переживает о нас и наших судьбах. Только мы не сошлись характерами. Узнав, что я приверженец суицида, она была в ярости. Прочла мне целую лекцию о том, что я не имею права так поступать со своим соулмейтом. Я ответил, что моя жизнь - только моя, и я имею полное право распоряжаться ею, как захочу. След от пощёчины сходил два дня - у Йосано очень тяжёлая рука. С тех пор она держится со мной исключительно профессионально. Но ты и сам всё это знаешь. - Знаю? - Конечно. Ведь ты - моя галлюцинация. Я выпил слишком много. Только не рассчитывал, что, явившись, ты будешь так приветлив со мной. Думал, это будет больше похоже на эмоциональную пытку. Чуя растерянно склоняет голову к плечу и вскидывает брови. Сверлит Дазая пристальным взглядом, смотрит на заваленный пустыми ёмкостями от саке столик и хмурится. А после вновь смотрит на Дазая и вдруг улыбается; так, как никогда не улыбался ему прежде. Там и насмешка, и мягкость, и даже нежная ласка. Чуя смотрит так, будто Дазай при всей своей гениальности самый последний идиот, и это бесконечно забавляет; так, будто видит непутёвого щенка, который делает что-то глупое, но так мил в своих попытках, что не хочется его останавливать. Дазай - не щенок. Он взрослый мужчина, экс-мафиози, тёмная легенда Порта и весьма успешный при всей своей безалаберности детектив. Но всё это теряет своё значение, когда Чуя смотрит на него, и неважно, как. Когда поднимается со своего места, подходит и садится рядом на корточки, обдавая запахом сигаретного дыма и сладковато-цитрусового парфюма. Когда подаётся вперёд и пытливо заглядывает в глаза. Когда они оказываются так близко, что Дазай может рассмотреть мельчайшие тёмно-синие и прозрачно-белые прожилки в его радужках. - Эй, Дазай, - негромко говорит, почти шепчет Чуя. - А если бы ты мог всё изменить, отмотать время назад и всё исправить, ты бы сделал это? Остался бы со мной? Не покинул бы Порт? Выбрал бы своего соулмейта? Зная, что всё закончится вот так, ты бы поступил иначе? - Я не знаю, - честно отвечает Дазай и, когда в глазах Чуи будто меркнет свет, продолжает, - но что я знаю точно, так это то, что если бы у меня появился второй шанс, я бы не упустил его. Прошлого не изменить, но после случившегося я хотел бы попробовать, с тобой. И, быть может, после всего произошедшего я бы не так рьяно продолжал сбрасывать звонки от Мори-сана, который всё не теряет надежду вернуть меня обратно в Порт. - Даже так? - вскидывает брови Чуя, не скрывая своего изумления. - Ты бы вернулся, если бы оказалось, что я жив? Дазай только пожимает плечами, чувствуя, как на него вновь наваливается пьяная дрёма. - Почему нет? Меня никогда нигде ничто не держало. Я ушёл, потому что думал, что так будет правильно. Ушёл, потому что это было предсмертным желанием Одасаку. Но правда в том, что прошли годы, а мне по-прежнему наплевать на добро и зло, чёрное и белое, свет и тьму. В агентстве не так уж и плохо, но меня там ничего не держит. В Порту же я всегда чувствовал себя на своём месте. Если бы не смерть Одасаку, я бы никогда не покинул мафию. И если ценой за возвращение будет твоя жизнь, то я только выиграю вдвойне, потому что это всё, чего я хочу сейчас: обрести покой, найти своё место, и чтобы ты был жив, Чуя. - Ты знал, что ангелы возмездия умеют исполнять желания? - слышит Дазай на грани сна и яви и едва слышно горько смеётся, проваливаясь в сон. - Если это так, то исполни моё, ладно? Я хочу, чтобы Чуя жил и был счастлив. - Исполнено... Это последнее, что Дазай слышит перед тем, как отключиться. А ещё ему чудятся тёплые пальцы, зарывшиеся в его кудри, но это ощущение слишком эфемерно, и он не пытается зацепиться за него, проваливаясь в глубокий сон: долгожданный для измученного организма и вместе с тем нежеланный для своего хозяина, ведь там, во тьме подсознания, Дазая уже поджидают, стерегут готовые накинуться на него демоны. Он уже не видит, как вовсе не являющийся призраком, ангелом возмездия или алкогольной галлюцинацией Чуя расхаживает по комнате, собирая его вещи в найденную в недрах крошечного шкафа спортивную сумку. Не чувствует, как сильные руки подхватывают его бессознательное тело и выносят прочь из крошечной комнатушки, безликой и серой, больше похожей на клетку или камеру заключения, чем на жилое помещение. Не слышит уложенный на заднее сиденье машины Дазай и того, как Чуя ругается по телефону с Йосано, высказывая всё, что думает о её сумасшедших методах воздействия на отдельно взятых суицидников, у которых и без того беды с головой, чтобы ещё толкать их в спину с обрыва таким жестоким способом. Йосано выслушивает его с молчаливым достоинством, а после припечатывает, что именно после её таких жутких методов Дазай осознал свою ошибку, благодаря чему Чуя обрёл своего соулмейта, которого, Йосано уверена, никто никогда больше в офисе ВДА не увидит. - Разве это того не стоило? Ещё скажи, что не рад, - едко припечатывает она под конец и сбрасывает звонок. Чертыхнувшись, Чуя захлопывает раскладушку и отбрасывает её на сиденье. Методы этой женщины выводят его из себя, но правда в том, что возразить ему нечего. Йосано спасла ему жизнь, благодаря расторопному Акутагаве успев задействовать свою способность почти сразу же после того, как сердце Чуи перестало биться. Она же была той, кто приказал Акутагаве убрать его с поля боя, потому что Чуе нужно было время, чтобы прийти в себя, а после попросила об услуге. Акутагава не собирался оказывать никаких услуг члену ВДА, но вновь бьющееся сердце Чуи было её и только её заслугой, поэтому он согласился принять участие в спектакле, пусть и не горел особым желанием. Правда, никто не рассчитывал на подобный эффект. Акутагава не верил, что Дазай способен что-то почувствовать из-за смерти своего соулмейта, которого сам же и оставил. Йосано же была твёрдо уверена, что все принципы Дазая - дань его лицемерию, и что как только Дазай осознает, что его соулмейт мёртв, то мгновенно изменит своё отношение. Подробностей Йосано не знала, но поняла, что оказалась права, в тот момент, когда Дазай перестал появляться в офисе, а Ацуши шёпотом, будто по секрету, доложил кипящему Куникиде, что он заперся у себя и, судя по терпкому запаху саке, учуянному тигриным нюхом, беспрерывно пьёт. Дождавшись этого момента, Йосано добыла номер Чуи и позвонила ему, рассказав обо всём и посоветовав не медлить. Только Чуя не поверил. Он думал, это какой-то идиотский розыгрыш, потому что рассказ Йосано звучал бредовой выдумкой. Чтобы спустя столько полных безразличия лет Дазай вдруг начал страдать и переживать из-за его - неважно, настоящая она или нет - смерти? Смешно. Но стоило только приоткрыть канал связи, и Чую едва не снесло потоком чужой безысходности, тоски и боли. Он не соврал Дазаю. Именно от таких чувств люди берутся за лезвия и лезут в петли. Чуя сумел выдержать всего сутки с открытой впервые за долгие годы связью, а после всё-таки собрался и поехал к Дазаю. Вспоминать о том, как мялся на чужом пороге, и смешно, и горько. Когда Чуя ждал от Дазая хоть чего-то, его надежды не оправдывались. Но стоило ему явиться без всяких ожиданий, принявший его за рождённую опьянённым сознанием иллюзию Дазай вылил на него столько эмоций и переживаний, что было впору захлебнуться. «Я хочу, чтобы Чуя жил и был счастлив», - проносится в голове эхом его тихий шёпот. Остановившись на светофоре, Чуя оборачивается и смотрит на так и не проснувшегося Дазая. Тянется к нему и отводит со лба растрёпанную чёлку; помедлив, почти ласково оглаживает заострившуюся от стресса и недоедания скулу, обрисовывает пальцами линию челюсти. - Всего-то семь лет понадобилось, - фыркает едва слышно. - Тоже мне, великий и ужасный тёмный гений Портовой мафии, способный предвидеть будущее и просчитывать всё наперёд. Вернув своё внимание дороге, Чуя дожидается зелёного и вжимает педаль газа в пол. В конце концов, есть ведь ещё одна неплохая поговорка, созданная всё для тех же мятежных людей, которые считают, что знают о собственных желаниях всё, а на деле не знают ничего и понимают всё с вечным опозданием. Подходит она всем и каждому и, как считает Чуя, идеально описывает их с Дазаем отношения. А звучит она так: «Лучше поздно, чем никогда». И этим-то, в общем, всё об их с Дазаем чувствах и связи и сказано.

|End|