Но это было потом

Иногда по ночам я просыпаюсь, потому что мне снится её голос. Она никогда не была нежной или мягкой, даже её забота была незаметна на фоне повелительного тона её голоса. Она всегда говорила жёстко и коротко: «Сядь», «Встань», «Как твои дела, рассказывай» — и всегда её слова звучали как приказы. И я слушался. Мы повстречались несколько лет назад, когда я переехал в новый дом. У меня не было привычки ходить по соседям с пирогами и знакомиться, поэтому наше знакомство с ней отложилось на несколько месяцев после моего переезда. Причина постучать в дверь напротив была такая заурядная, что аж зубы сводило, — соль. Нужна была соль, и срочно, иначе мясо, которое я готовил, было бы невозможно есть. Перед её дверью лежала засохшая веточка полыни. И я почему-то сразу понял, что такая же веточка лежала у порога в самой квартире. Это не было догадкой или чем-то ещё, знание просто появилось в моей голове. Я почему-то отстучал тогда код, который мы с друзьями условились использовать — чтобы знать, кто за дверью. Она открыла дверь, оглядела меня своими прищуренными глазами, обдала клубом дыма от сигареты и хрипло спросила: — Чего надо? Я вздрогнул, но под этим взглядом юлить было нельзя. Выложил как на духу про мясо и соль, про то, что в магазине мелкой соли нет, а ехать в нужный магазин нет времени. Мне почему-то казалось, что она это всё уже знает. Она не была впечатлена, казалось, даже заскучала. Ещё раз внимательно оглядев меня, она гаркнула «Щас» и закрыла перед моим носом дверь. Через минуту она вручила мне початый пакетик соли (именно той, мелкой, которая закончилась!) и веточку полыни. Я не успел ничего возразить или спросить, она просто приказала: — Полынь положи у порога, в квартире. А потом смягчилась и чуть менее жёстко продолжила: — Соль занесешь, когда поймёшь, что надо. И дверь снова закрылась. Я поступил как она велела — положил полынь у входа в квартиру, посолил мясо, а соль… А соль я отнёс только через пару дней, когда уже купил новую и пользовался ей. Её соль я больше не трогал. Так вот, через пару дней я захватил рулет из слоеного теста с яблоками и корицей, соль и снова постучался к ней. Она была уже подобрее. Снова обдала меня облаком дыма, оглядела меня сверху донизу и кивнула, приглашая в квартиру. Там было так много всего, что я даже растерялся. Прихожая казалась захламленной — валялись тапки, хотя я ни разу не слышал, чтобы у неё были гости; висели сумки, куртки, ремни. Тут же стояла и старая, уже нерабочая стиральная машинка, на которую взгромоздили старые газеты, желтевшие в полумраке. Она дала мне тапочки и позвала на кухню, не выпуская сигарету из рук. В коридорчике стояли стеллажи, стремящиеся к потолку, на которых вперемешку лежали книги, какие-то коробки и стеклянные банки с чем-то непонятным внутри. Я развернул пирог, и она тут же стала ещё более доброй — она обожала пироги с яблоками и корицей. Она охотно налила мне травяной чай, разрезала пирог, забрала соль и села напротив меня, стряхивая пепел в пепельницу. — Целестина Симеоновна, — выдохнула она вместе с очередным клубом дыма. — Будьте здоровы, — не поняв, что это её так зовут, ответил я. Она величественно выгнула бровь и затянулась. — Но можешь звать меня Цель Семёновна, я не обижусь, — продолжила она. Мы мирно выпили чаю, я рассказал о себе буквально всё, но про неё так ничего и не узнал. Потому что про неё нужно было не слушать, её нужно было видеть. Я стал частенько после работы заходить к ней с пирогами или пирожными. Она любила яблоки, мясные пироги и особенно сильно любила капустные пироги, которые я пек по рецепту своей прабабушки. Цель Семёновна спала допоздна, вставала — дай боже — к обеду, и к вечеру она начинала активничать. Я часто болтал с ней о том, о сем, пока она что-то варила, кидала травы на стол и записывала что-то в блокнот, искала что-то в книгах. Она была ведуньей — колдуньей, ведьмой, я понял это через пару дней, пока наблюдал за её манипуляциями с воском и кофейной гущей. Она тогда подняла голову, посмотрела на меня и вздохнула: «Умный парень, сам понял». Она могла видеть будущее и без дополнительных знаков — просто иногда замирала, невидяще смотрела куда-то в себя, а потом выдыхала предсказание. И чаще всего они адресовались мне. Она свои предсказания, сделанные без символов, не помнила. Спрашивала, что она сказала, я всегда отвечал правду. Мне скрывать это было незачем. Так, она однажды предсказала мне повышение по должности в определенный день — надо было лишь прийти пораньше на работу, да поздороваться с начальником первым. И она как всегда оказалась права. Мне становилась привычной картина, когда мы сидели на её кухне, я рассказывал, что произошло в моей жизни, а она курила свои сигареты — или, как бывало редко, свои толстые сигары с ароматом ванили, — и стряхивала пепел в свой чай, глядя на рисунок, который образовывался на поверхности. У неё всегда была еда, был чай, мелочи, всегда заплачены счета, но никогда не было денег. И я долго не понимал, как так, а потом узнал. Узнал, что за свои предсказания другим людям она денег не берёт. Она просто говорит, что ей нужно купить, — и это считается за оплату. Однажды мы сидели с ней поздним вечером, тянули потихоньку её настойку на сливе, запивая чаем. Она вдруг хлопнула по столу, заглянула куда-то глубоко, но при этом глядя на кого-то, и прохрипела: — Помру я от этого тёмного, скоренько помру, аккурат двадцатого числа ентого месяца. И замолкла. Я похолодел. Двадцатое число было через три дня. Её взгляд прояснился, она взглянула на меня и спросила своим приказным тоном, что было. Мне хотелось плакать. Я так не хотел ей говорить, но она надавила. Услышав предсказание, она медленно кивнула, а затем посмотрела мне прямо в глаза. Сказала что-то… И я проснулся в своей квартире. Я привычно ходил на работу, готовил, но чего-то не хватало. Чего-то… И только двадцать третьего числа меня вдруг понесло в квартиру напротив, я отстучал привычный дружеский код, и мне открыла дверь молодая девушка. — Вы к кому? — она казалась уставшей и заплаканной. — Цель Семёновна… В смысле, где Целестина Симеоновна? Она как-то знакомо посмотрела на меня, но пропустила в квартиру. Посередине зала стоял гроб. В нём лежала Цель Семёновна, как я её помнил, только бледная и неживая. Глаза ей кто-то закрыл монетами, а под ногтями была видна запекшаяся кровь. — А вы, наверное, тот «умный молодой человек», которого бабушка так хвалила? — девушка стояла в дверях, сложив руки на груди. — Она что-то сказала… Она предсказала свою смерть, а потом… -…вы её забыли? — Девушка усмехнулась. — Типичная бабушка. Всегда так делала, чтобы никто её болеющей не видел. Однако же двадцатого числа она оставила последнее предсказание для вас. — Какое? — Я всё ещё не мог поверить. Смерть Цели Семёновны явно была не от мира сего, но девушка казалась спокойной. — «На похоронах моих судьбу свою встретишь, ей дар я отдам. Следи за ней, да помогай, иначе вернётся тёмный, да сгубит наш род», — девушка подошла к гробу и тронула ладонь Цели Семёновны. Я смотрел на неё. В этой девушке я вдруг увидел всё то, что было в Целестине — её жесткость, прямолинейность, властность — и вместе с тем величественное очарование. Мы похоронили Целестину Симеоновну на городском кладбище, и я стал захаживать к её внучке. Звали её, оказывается, Милица. Я всегда звал её Милой. И оберегал от всего, что могло причинить ей вред. Потому что иногда она влезала слишком глубоко, и только я мог помочь ей не сгинуть. Я стал видеть их потихоньку — всех тех, кого видели Целестина и Мила. И тех, кто не входил в квартиру из-за полыни, и мелких паразитов, которых Мила бодро гоняла бабушкиными сигаретами, зажигая их и оставляя тлеть. И даже того Тёмного, про которого говорила Цель Семёновна. Но это было потом.