—
— Эй, Чунмен, тебе пора развеяться, — улыбается Кенсу. И, черт возьми, До действительно прав. Просто Чунмен не хочет этого признавать. Но зная характер друга, Ким лишь улыбается в ответ и кивает. — Мы с Чонином хотим тебя кое с кем познакомить, — невзначай добавляет До и покидает кабинет, забирая с собой стопку документов и разные по толщине папки, поднимая пыль со стола; Кенсу был одним из немногих, кому не лень было их разобрать. Только вот Чунмену это совсем не нравится. Он хмурит брови и, провожая друга взглядом, делает глоток из чашки кофе, только сглатывает он через силу; неприятно-горячий и горький кофе обжигает все внутри.—
В этой тесной комнате, Чунмен корчится от боли: не физической — моральной. Ему больно, что он так близко подпустил к себе какого-то знакомого его друзей, и позволил себе в него влюбиться. От одной этой мысли у Кима начинает кружиться голова. Он чувствует, как его мысленно стошнило раза два. Память подбрасывает кучу картинок, как полароидные снимки, она подбрасывает то, с чего все начиналось.—
— Кенсу, как же я тебя ненавижу, — Чунмен натягивает на себя первую попавшуюся футболку из шкафа с каким-то странным цветным принтом, выслушивая тираду от младшего, что, «Черт возьми, Ким Чунмен, ты не девушка и так опаздывать уже непростительно». Ким также наспех одевает толстовку, выбегая в коридор. До цокает языком и берет с тумбочки ключи, подгоняя друга таким уже привычным за последний час: «Ифань не по девочкам, поторапливайся» со стальными нотками в голосе. Только если бы Чунмен знал, что его ждет, он бы опоздал еще больше, тщательно выбирая свою одежду, или не пришел бы вовсе. Ифаню, как представился этот двухметровый блондин с выбритыми висками и поднятой челкой, чертовски шла эта брендовая кристально-белая рубашка и серые, слегка потертые, джинсы. В голове Кима пронеслось одно лишь «воу», но выдавить он из себя ничего не мог — хотелось просто убежать и никогда не доверять пареньку по имени До Кенсу, ибо сам Чунмен не шел ни в какое сравнение с этим ослепительным китайцем. Сам Ифань оказался интересным человеком — Чунмену было легко с ним общаться. И, что было немаловажно, Ифань искренне смеялся над шутками Кима, что уже было удивительно. И смех Ифаня был странно-приглушенным, но Чунмену он нравился, хотелось смеяться с ним тоже. Просто так, без шуток, без причины. Причина не нужна. Вскоре, недели через две, Чунмен пришел к Кенсу и, скрипя зубами, выдавил из себя «спасибо». Такое тихое, что его почти не слышно, но такое искреннее, пусть и нехотя, что, «да, До Кенсу, ты был прав». И на губах До заиграла улыбка — этого достаточно, он все понял. Только всему хорошему приходит конец. Ничто не вечно.—
My back being pushed by the fear that everything might end, I put a lock on the five letters of "let's break up" that my tear ducts hate.
Чунмен всегда был зависим от кого-то. Тот же Кенсу мог легко им управлять, как игрушкой-роботом, которую Ким получил в глубоком детстве, под елкой в красной подарочной упаковке. И пусть сам До пытался с этим что-то сделать — сам Чунмен просто не мог измениться. А младший мотал головой, мол, с этим пора что-то делать; старший не мог. Эта программа не была заложена в нем. В этот раз Чунмен привязался к Ифаню. Настолько сильно, что каждые пять минут хватал мобильный и судорожно тыкал по сенсору. Если от него было хотя бы одно сообщение, Ким вздыхал спокойно. Одно лишь «Скучаю» заставляло Чунмена улыбаться; как-то по-глупому, но так искренне, что хотелось улыбаться тоже. И Ким не замечал, как это превращалось в зависимость. Ломка наступала с каждым часом без смс, без звонков, родного голоса и любимого смеха. Чунмен стал зависим. Терпение Ифаня не железное: — Чунмен, у меня тоже есть дела. И Чунмен просто кивал, кусая губы и чувствуя, как с каждым таким заявлением внутри что-то обрывается. Ким не умеет останавливаться, ему всегда мало. Он потеряет десять и получит одно (иногда не получит и ничего), но он все равно всегда доходит до конца. — Ифань, может… — Прости, Чунмен, давай в следующий раз? Блондин виновато улыбается, а губы Чунмена уже искусаны в кровь и внутри все скручивается в тугой узел, а сердце болезненно колет в груди. Ребра болезненно впиваются во внутренности, намереваясь прорвать кожу и проколоть внутренние органы. Чунмен не ест уже третий день. — Ифань, я так больше не могу, — шепчет Ким, сжимая кулаки до побелевших костяшек. — Что именно? — Ву удивленно поднимает бровь, откладывая ноутбук в сторону. — Все это. Да черт возьми, для тебя работа важнее меня. Я не железный, Ифань. Мне тоже нужно внимание. Знаешь, я думал, что Кенсу не ошибется. Но он ошибся, когда познакомил меня с тобой. Чунмен говорит тихо, устало, облокотившись на дверной косяк. Китаец молчит минуту, две, пока не выдавливает из себя: — Прости? Может, я… я пойду, Чунмен. И покидает комнату. Так просто, что, кажется, его тут ничто не держало. Так легко, что Киму больно. Чунмен не уверен, что он чувствует сейчас — чувства притупляются, а мысли путаются. Но он точно уверен, вернее, не совсем. Прошла ли влюбленность. Он так желал сказать Ифаню вслед «пока», «прощай», все, что угодно, но не сумел. Чувство не прошло, и от этого саднит в груди. Лучше бы он тогда не пошел с Кенсу — было бы легче. Чунмен лежит слишком долго в одном положении, от чего конечности онемели и двигать ими сложно. Зато он все обдумал. Теперь Чунмен понял, чего хочет — избавиться от этого чувства.