I don't want to hold your hand anymore

— Я хочу развод. Я больше не хочу держать тебя за руку, Пол. Я больше не могу держать тебя за руку. Я сжимаю кулаки так, что ногти царапают ладони. Я больше не могу видеть тебя и чувствовать эту бесконечную боль, раздирающую грудную клетку в клочья. Каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый твой взмах длинными ресницами иглой вонзаются в моё сердце, уничтожая его. Мне кажется, я выучил наизусть твое прекрасное лицо: стоит мне закрыть глаза, как я вижу твою улыбку. Как твои губы изгибаются в искусную линию, и из них вырывается громкий смех. Я бы слушал и слушал тебя часами, если бы только мог, но, конечно, я никогда тебе этого не скажу. Больше никогда. Не после…не после Индии. Поэтому я приобниму тебя за плечи, исключительно по-дружески, и притворно громко сердито воскликну: — Хорош ржать, Макка! Тебя слышно за океан! Исключительно по-дружески взгляну тебе в глаза. Исключительно по-дружески сяду рядом, так, чтобы наши коленки соприкасались, и я чувствовал твой тёплый бок. Исключительно по-дружески позволю твоей голове так удобно склониться к моему плечу. Исключительно по-дружески буду любоваться тобой, никого нет рядом. Однажды я заметил на себе насмешливый, но в то же время внимательный вопросительный взгляд Джорджа. Я тогда обернулся, поднимая бровь, но он пожал плечами и вернулся к своей гитаре. Мельком я увидел понимающую улыбку. Конечно, они с Ричи все знали. Кому как не им было всё видно. Хорошо, что никто никогда не задаёт вопросов. Мы ведь лучшие друзья, родственные души, или как там говорят. Не знаю. Мне кажется, все эти глупые слова не в силах описать нас, наши отношения и чувства. Я знаю только то, что всегда чувствовал себя словно дома рядом с тобой. Может, ты и был моим домом. Когда мы смотрели друг в другу глаза, сидя напротив, и пели песни, мне казалось, что весь мир уменьшался в размерах и суживался до твоих зрачков: я всматривался в них, в их ослепительную притягающую бездну, и, завороженный, падал, падал, падал… Такое чувство, словно я падаю до сих пор, и, если бы не твоя крепко удерживающая рука, давно бы упал, и тогда густая темнота сомкнулась бы надо мной. Но если бы в ней был ты, я бы без раздумий шагнул туда. Помню тот день, когда я чуть не упал с крыши, мы наконец-то попробовали…вместе. Это было непередаваемое чувство — распахивать глаза в каком-то неясном гипнотизирующем бреду, где всё кажется таким…таким удивительным, словно весь мир внезапно сошёл с ума и потянул тебя за собой в это чудное открывшееся измерение, и сразу видеть тебя рядом. Что могло быть лучше чем за это? Только быть с тобой в этой странной вычурной вселенной, в которой нет никаких законов, правил, ограничений… Ты да и я в вихре безумия. В особо яркие моменты мы сплетали пальцы, держась таким образом друг за друга, как за спасательный круг, боясь потеряться в головокружительном водовороте. Мы ржали как придурки какие-то, я уверен. Жаль только, что эти минуты не могли длиться вечно, и нам приходилось всегда возвращаться в этот серый скучный мир с его рамками и запретами. В мир, который сковывал нас. Если всё это подходит под понятие «родственные души», то тогда да. Мы были ими. Наверное, порой я выгляжу как какой-то маньяк, потому что попросту не могу оторвать от тебя взгляда. Ты сидишь за пианино, такой сосредоточенный и одновременно расслаблённый: одно удовольствие наблюдать за тем, как ты творишь. Всегда было. Твои пальцы сперва немного робко пробегаются по клавишам. Ты едва хмуришься и кусаешь губу, наверняка в попытке поймать какую-то идею, которая всё норовит ускользнуть вдаль. Уже смелее, но все ещё предельно осторожно касаешься клавиш, боясь спугнуть своё видение. Ты выглядишь словно ангел, который играет божественную симфонию на небесах. Сперва мелодия кажется простой и незамысловатой, но всё дальше дальше в ней начинает нарастать какая-то глубина: она словно волна, зарождающаяся в глубинах океана, постепенно растёт и разбивается о берег, снова исчезая в пучинах. Тихая и сокрушительная, прекрасная и чарующая. Ты играешь уже намного увереннее, явно растворяясь в музыке. Прерываешься лишь только на маленькие мгновения, чтобы быстро записать в тетрадь ноты, таки поймать свою музу. Внезапно ты поворачиваешься и спрашиваешь меня: — Ну что, как тебе? Выглядишь как-то… умиротворённо. Я выгляжу словно влюблённый идиот, а не умиротворённо, чёрт возьми. — Круто, — лениво киваю, и ты улыбаешься. — Расскажи о ней. — Хм, — ты отрешенно проводишь по поверхности инструмента, обдумывая свои слова. — У меня нет какого-то определённого образа, понимаешь? Мелодия начинается тихо и как-то неуверенно, что ли? — Это слышно. — Во-о-от, а потом она всё раскручивается и раскручивается, как будто гипнотизируя. Нарастает и…разбивается. Как волна. — Как волна! Последние слова мы произносим одновременно и смеёмся. Наверное, так и выглядит эта мифическая связь. Внезапно вспоминаю наш Париж. Славное было времечко, его бы я вернул. Мы шатались по его улицах с гитарами наперевес в этих дурацких стрижках, притворяясь суперзвездами. Ходили вокруг, наслаждались природой, впитывали в себя искусство и странную ни на что не похожую атмосферу города. Взбалмошная, авантюрная, дышащая музыкой, кино, авангардом, фотографией, пахнущая дешёвыми сигаретами и дорогим виски. Хотелось бы там остаться, когда нас никто не знал, и мы были свободны, как птицы. А банановые милкшейки! Я бы купил тебе их ещё с тысячу штук, только бы услышать твоё: «Я люблю тебя, Джон!». Жаль, что теперь их недостаточно для этих слов. Я помню, как в твоей жизни появилась она. Линда. Ворвалась блондинистым вихрем в твою жизнь, перевернула её вверх дном и осталась в твоём сердце. Бах! И всё. А я остался где-то на обочине наших общих воспоминаний. Будущего у нас нет, и только цепи померкшего прошлого да мучительного нынешнего сковывали нас. Ну, как мне тогда так казалось. А потом я в этом убедился. Первый раз был довольно…странным. Ну цветок как цветок. Я не придал этому особого значения. Только немногим позже, увидев тебя с ней, я почувствовал, как меня накрывает нестерпимая боль в груди, рвущая внутри всё в мелкие клочья. Потом она дотронулась до тебя, и цветок выпустил шипы. Шипы в чёртовом горле. Вселенная здорово надо мной поиздевалась: это были ещё и грёбаные розы. Красные и невыносимо красивые, притягательные и чарующие, совсем как ты. С тех пор видеть тебя и слышать стало для меня каким-то адом. Хотелось спрятаться и убежать от всего этого дерьма, но, куда бы я ни шёл, такое чувство, что везде был ты. Пол Пол Пол Пол. Линда Линда Линда Линда. Пол и Линда. Линда и Пол. Мне хватало только её имени с твоих уст, чтобы розы в груди распускались болезненным цветом. Дни потеряли всю свою окраску, сливаясь в унылую серую бездну, которая оживала лишь на мгновение, окрашиваясь в ярко-красный. «Цвет любви, — издевательски проносилось у меня в голове, пока я выхаркивал очередную порцию бутонов. — Цвет твоей любви к ней и моей к тебе». Я безразлично осматривал их, вытирая губы в крови, и бесконечно прокручивал в голове сцену, как ты даришь Линде букет таких же алых роз на тонком стебле перехваченных белой лентой. Цветы пробирались всё дальше и дальше, охватывая почти всё мои легкие, я задыхался от этой мучительной и такой манящей боли. И так по кругу. Она струилась по венам, и вскоре я совсем перестал замечать её, так свыкся. Может, если бы я не пел, то это как бы облегчило мои страдания, но я не мог: это было единственной вещью, которая держала меня на этой земле и вновь и вновь хватала за шкирки и заставляла вдохнуть, чтобы почувствовать себя живым. Ещё, пожалуй, твоя улыбка и прикосновения. Тогда весь мир становился чуточку ярче, и я чувствовал даже, как ненавистные розы в груди завядают, шипы отступают, а дышать становится легче. Потом ты целовал её, и цветы распускались вновь, отравляя собой мои легкие и пуская жгущую боль и обречённость по венам. Как так произошло, что ты стал моим самым главным палачом? Ты расцветал рядом с ней. Линда было словно солнце, мягкое, теплое, очаровательное солнце, к которому тянутся все и которое согревает всех вокруг своими лучами. Я же не то, что был луной, я был, наверное, умирающей в огне планетой, которая несётся напрямую к своей погибели, грёбаной чёрной дыре. Оставалось только ждать, пока она поглотит меня с концами. Тогда я встретил Йоко. Она… она ничего не спрашивала и всё понимала. И, что самое главное, мне ничего не хотелось ей объяснять. Хотелось просто кого-то…кого-то рядом. Одиночество в купе с болью и невозможностью от неё убежать сводило меня с ума. Лишь ускользающими моментами я помнил, как тогда жил. Хотя была ли эта жизнь? Нет. Это было похоже на пластинку, которую забыли убрать с проигрывателя, и она всё продолжала наигрывать свой заедающий мотив. Хотелось разрубить эту грудную клетку, вынуть сердце, лёгкие, залить самым мощным средством цветы. И шагнуть в бездну. Чтобы никто и никогда больше не беспокоил. Я прекрасно видел, что с ней ты…счастливый, точно счастливее, чем был бы со мной, если бы… Или хотел лишь видеть так. Порой я замечал на себе твои задумчивые, а иногда и полные грусти взгляды, но мне не хотелось думать, что это я виноват в причине твоей боли. Может, нам и стоило бы поговорить, но я боялся, что твои слова оставят ещё более глубокую рану внутри. Мне не хотелось причинять нам ещё большую боль. — Джон, ты вообще в порядке, дружище? Ты выглядишь в последнее время совсем…хреново. — Всё нормально, — отмахивался я от всех слов. У меня грёбаный куст роз внутри, неужели вы думаете, что можете помочь. — Джон, — твоя рука опускается на моё плечо, крепко его сжимая, — ты правда в последнее время выглядишь неважно. Может, я могу что-то сделать? Замолчи замолчи замолчи, зачем ты всё это говоришь, зачем ты пришёл, зачем зачем зачем… — Конечно можешь. Брось свою Линду и скажи, что ты меня любишь, — так я, естественно, не говорю, а произношу лишь с улыбкой, стараясь не хрипеть, чувствуя, как внутри пышным цветом боли распускается ещё один бутон, — брось, Поли, я в норме. Это, чёрт его побери, определенно не самый лучший вариант. А что, лучше умереть на кровавой постели, пока ты сам весь не превратишься в ёбаный сад? «Вот и дожил, — проносится в моей затуманенной дурманом голове, — совсем с катушек съехал, сам с собой разговариваю. Ещё бы с гитарой поговорил, не знаю». Бегство определенно, совершенно точно не было лучшим вариантом, но других у меня то не было. Всё, что мне оставалось, так это надежда на то, что со временем боль утихнет, ты забудешься и я смогу хоть как-то тебе рассказать. А так…я не смогу тебе сейчас ничего сказать, а ты будешь мучаться, смотря на меня. Я не хочу. Прости, моя маленькая цветочная принцесса. — Я хочу развод. Я больше не хочу держать тебя за руку, Пол.