Времена года

Накрапывал мелкий дождь, а зонт Орландо забыл. С утра на улице царила классическая поздняя осень: ни всплеска, ни вскрика, безупречно серое небо, грязно-желтая листва, подсыхающий после вчерашнего дождя асфальт. Казалось, ничего не изменится до вечера. Осень была самым неизменным временем года. Можно было улететь от весны, можно было не заметить за работой лета, но нельзя было спрятаться от английской осени, как преступнику от Шерлока Холмса — такого же неизменного, унылого и неприветливого англичанина. Когда он вышел из театра после утренней репетиции, порыв ветра отбросил шарф, взъерошил волосы и кинул в лицо горсть мелких капель с козырька подъезда. Дождь сеялся, теряясь где-то между крышами и асфальтом, распадаясь на водную взвесь в воздухе и хлюпающую сырость под ногами. Перепрыгивая мелкие лужи, жидким стеклом разлившиеся по тротуару, Орландо дошел до аптеки за углом. Брать такси на это ничтожное расстояние показалось глупо, и поэтому, входя в аптеку, он выглядел, как запотевшее стекло. Волосы, шарф — все было пропитано дыханием дождя. Сырость поселилась в складках ткани, в завитках отросших волос. Но отлично прошедшая репетиция грела душу, и провизор приняла полную довольства улыбку на свой счет. Когда он вышел на улицу, там началось светопреставление. Снежные хлопья драным покрывалом болтались на ветру, били по лицу колюче и холодно. Орландо поднял повыше воротник куртки, сунул руки в карманы. Стало почти терпимо. Но тут во внутреннем кармане зазвонил мобильный. Чертыхнувшись, он дернул «молнию», запутался в шарфе, нашарил телефон, вытащил, глянул на экран. Пропущенных вызовов не было. Показалось. Ветер забивал мокрым снегом распахнутый воротник. Орландо отряхнулся, как мог, выгреб ошметки снега из-под ворота. Снова застегнулся. Вот сейчас взять такси было самое время, но он перешел дорогу и зашагал к супермаркету. Желание улыбаться пропало, но на смену ему пришло упрямство. Ветер, холод, сырость, отсутствие звонков — не то, что может выбить его из колеи. Он даже засвистел что-то сквозь зубы, но тут же замолчал. Это оказалась «Дилайла». В магазине он взял кофе, молоко, сахар и, уже на выходе, упаковку толстых венских вафель. В последнее время Орландо заметно похудел, и стимулом к этому стали не только отзывы фанатов насчет «харизмы» Леголаса в «Пустоши». Он вообще будто вернулся ненадолго во времена съемок «Властелина колец», к их сумасшедшему касту, абсолютно невменяемому ПиДжею и собственной откровенной, безоглядной влюбленности в Мортенсена. Сейчас был другой фильм, другие люди, другое время — но оказалось, что влюбляться он умеет по-прежнему. И, похоже, с таким же результатом. Так что вафли были к месту. Уже покидая маркет, он заметил только что вошедшую покупательницу. На ее плечах эполетами лежал снег, она придирчиво выбирала мандарины. От этой картины на Орландо вдруг пахнуло Рождеством, до которого и в самом деле оставалось каких-то два месяца. Он понятия не имел, где и с кем встретит праздник. Строить планы не хотелось, хотелось уехать в ту часть мира, где никто и понятия не имеет о зиме, снеге, старике с белой бородой и семейных традициях. Пожалуй, стоило взять две упаковки вафель. Он вышел на улицу и поразился перемене. За эти пятнадцать минут зима ушла, как и не бывало. Снег и дождь прекратились, меж серых облаков голубел приличный кусок неба, и солнце прорывалось к нему, как Леголас к Арагорну через толпы орков — давным-давно, в прежней жизни. Зазвонил телефон. Вот теперь совершенно точно — зазвонил. Руки были заняты. Орландо освободил одну, сунув вафли оказавшейся рядом девчушке, и не глядя ответил на вызов. Мокрый снег тек с крыш, тяжело шлепаясь в лужи. Сверкал на солнце, как весной. — У тебя там капель, что ли? — спросил Люк. — Да, — честно ответил Орландо. — А у тебя? — У меня интервью о «Дракуле» через четверть часа. — Было слышно, как Люк улыбается. Орландо отчетливо представлял эту невыносимо довольную, как после секса, улыбку. — И тебе было нечем заняться? — Хотел спросить, что ты думаешь по поводу Рождества. — Думаю, что его надо праздновать, — ответил Орландо, не смущаясь откровенным разнобоем в собственных намерениях. Такое с ним уже бывало — в прежней жизни. Которая вдруг стала стремительно возвращаться. — Вместе? — спросил Люк, и Орландо ответил «Да», прежде чем успел понять вопрос. Он недоуменно посмотрел на девчушку, которая внимательно выслушала короткий разговор, а теперь протягивала ему вафли, потом понял, в чем дело, и улыбнулся. — Оставь себе. Ты любишь вафли? — Да, — сказала она. — Спасибо. — Тебе спасибо, — ответил он, будто девчушка имела непосредственное отношение к звонку, к приглашению к Рождеству, к солнцу, выбравшемуся наконец на простор и рассиявшемуся, как в апреле. Листья акаций намокли и повисли, но золотились, как монеты в пещере Смауга, трава под деревьями была еще зеленой, и дойти до дома пешком, не упаковывая себя в жестянку такси, показалось Орландо отличной идеей. Под вечер у него запершило в горле и заслезились глаза, но даже простуда не смогла изменить его мнения о том, что жизнь прекрасна. И самым прекрасным обещало быть грядущее Рождество.