We live in debt

«Привет. Я знаю, что ты никогда не ответишь мне на это сообщение, да ты даже его никогда и не прочитаешь. Это нормально. Ты отпустил меня, и у тебя сразу же все начало налаживаться. Я удивляюсь, как так долго я мог что-то значить для кого-то, даже несмотря на то, что я был лишь грузом, сбросив который человек почувствовал облегчение. Да, тебе наверное иногда бывает тяжело. Ведь существуют те вещи, которые никогда не получится забыть, и воспоминания ещё долго будут причинять боль. Я больше всего на свете боюсь, что ты страдаешь из-за меня. Но ты умеешь отвлекаться. Ты всегда умел. Хорошего сейчас в твоей жизни, пожалуй, больше чем у меня. Я слушал ваш последний альбом. Я даже, черт возьми, купил диск, хотя мог бы обойтись и без этого и не сливать лишний раз свой скудный бюджет. Я знаю, что хоть какая-то часть денег, которые я потратил достанется тебе. Я просто хотел ещё один раз почувствовать связь… Да, кажется я влюблен в образ. Идеальный, невинный и такой бесконечно добрый ко мне. Ты ведь уже давно не такой? С чего бы тебе таким оставаться… За это время столько всего произошло. Теперь ты уже не тот человек, которого я знал. Ты уверенный, сильный, популярный. Ты добился того, чего так хотел тогда, когда я встретил тебя. Того, о чем ты долго боялся рассказать мне — о своих мечтах. Но все же рассказал, а когда я спросил: «Почему?», ты ответил — «Потому, что ты единственный, кому я научился доверять…» Тогда мы оба были глупыми и напуганными детьми. Да, в тот момент, когда мы впервые встретились. Ты помнишь? Кажется это было в последний год старшей школы. Да, это точно было тогда — самый конец учёбы. Тогда я завалил все экзамены и шёл домой, не понятно чего больше желая — умереть или просто напиться. Я все ещё помню как ты выглядел в нашу первую встречу. Наверное, я помешанный на этом псих? Кажется, я просто художник, запоминающий детали. На тебе точно был тогда тот старый кулон, который ты каждый раз отказывался снимать. Ты не хотел делать этого даже тогда, когда ложился спать или когда шёл купаться в озере. Ты его носишь сейчас? Думаю нет. У тебя, кажется, достаточно денег, и нет смысла носить эту безделушку. А я ведь так и не узнал, что именно она для тебя значит. Ты обещал рассказать мне… Слышал о том, что вы едете с гастролями в Нью-Йорк. Значит, впервые за долгое время мне выпал шанс увидеть тебя вживую. Но я не хочу. Да, знаешь, я боюсь. Вокруг меня будет столько людей, которые без ума от тебя. Они будут подпевать песни слово в слово, будут кричать твоё имя, как когда-то кричал и я, а ты затыкал мне рот, чтобы не услышали соседи. Ты помнишь? Я не хочу видеть столько людей, искренне любящих тебя, и знать, что каждого из них ты любишь в ответ, ведь больше всего ты дорожишь именно своими фанатами. Мне мерзко думать о том, что ты можешь любить кого-то, целовать, заниматься сексом. С кем-то кроме меня… Но у тебя за эти годы, наверное, было множество партнёров. Кто-то из них уж явно был лучше меня. Да, если честно, я думаю, что почти все. Это глупо — размышлять о таких вещах. Что это вообще за мысли? Ревность? Ещё чего… Я ведь тоже сменил уже бесчисленное множество партнёров. Да я даже уже и не вспомню, сколько. И у меня давно нет права ревновать. Но почему тогда от одной мысли мне становится так больно? Откуда у меня такая жгучая ненависть к человеку, которого ты, возможно, любишь, да и к себе самому? Конечно, к себе намного больше. И я абсолютно не знаю, что мне делать с этим чувством — пугающим, губящим и мерзким. Самым низким чувством из всех, испытываемых человеком. Ты тоже когда-нибудь чувствовал подобное. Хотя, откуда мне знать… Я лишь задаю вопросы в пустоту. Меня убивает осознание того, что я никогда не получу ответа ни на один из них. Но если ты все же испытываешь эти эмоции, то что ты делаешь? Раньше ты всегда уходил в музыку, и пытался приучить меня делать так же. Ты слушал песни Боуи и пытался быть похожим на него, грустил из-за того, что у тебя не было денег на пластинки с его песнями. Ты до сих пор его слушаешь? Готов поспорить что да, ведь ты так сильно его любил. Я же всегда лишь смеялся, пытался пародировать его голос, даже не имея музыкального слуха, и думал, что если хорошо сконцентрироваться на проблеме, всегда можно все решить. Но оказывается нет. Иногда нужно действительно просто отвлечься. И знаешь что? Мне на самом деле всегда нравились идиотские песни с твоих кассет. Мне нравилось сидеть рядом с тобой, когда ты куришь и вдыхать табачный дым, думая о том, какой же он мерзкий. Я, кстати, уже давно так о нем не думаю. Я курю уже четыре года, практически с того момента, когда ты уехал, и не знаю, брошу ли когда-то… Я курю те же самые сигареты, которые курил ты, чтобы, опять же, почувствовать хоть что-то общее с тобой. От них пахнет кофе и мятой. Так пахло от тебя: от одежды, от волос. Твоё дыхание так пахло. И, кто бы мог подумать, что этот запах станет для меня таким родным? С тех самых пор, как я начал, я чувствовал себя невероятно спокойно, обжигая раз за разом лёгкие, закашливаясь до слез и терпя горечь на языке. Я представлял, что ты рядом, что нам снова по семнадцать лет, что мы засыпаем и просыпаемся вместе день за днём. Я снова перед глазами видел твою улыбку… Самую прекрасную из тех, которые мне когда-либо доводилось наблюдать. Ты всегда улыбаешься одинаково. На публике ты строишь едва заметную ухмылку, приподнимая лишь уголки губ, когда развлекаешься с друзьями, каждый раз сначала прикрываешь рот рукой, а после забиваешь на это и смеёшься от всей души. Но есть и та улыбка, которую я видел только когда мы были наедине. Это улыбка одними глазами. Когда твои губы слегка приоткрываются, ты опускаешь брови вниз, а в твоих глазах столько счастья и теплоты… Мне нравилось в такие моменты смотреть на тебя несколько секунд, а после — целовать в приоткрытые мягкие губы. Ты почти каждый раз смущался. Кто бы сейчас мог подумать, что такая звезда, как ты, может смущаться из-за обычного поцелуя… Тогда я так редко мог видеть тебя искренне счастливым, что считал это чем-то необычным. Ждал того момента, когда мы останемся наедине, чтобы налюбоваться на тебя… Сейчас ты получил многое из того, о чем мечтал, и о чем боялся говорить даже мне, считая, что я сочту твои мечты за детские глупости, хотя, клянусь, я никогда бы так не подумал. Теперь ты чаще чувствуешь себя счастливым? Часто ли светятся теплотой твои серо-зелёные глаза? Скольким людям ты позволяешь видеть это? Видеть улыбку, в качестве награды… Не обесценилась ли она совсем из-за утраты той редкости? Об этом я тоже никогда не узнаю. Ведь на публике ты ведёшь себя совсем не так, как в обычной жизни. Да, это абсолютно не похоже на того человека, которого я знал… А может ты действительно изменился? Может ты уже настолько вжился в тот раскрепощенный и смелый сценический образ, к которому все так привыкли, что граней между ним и тобой вовсе не осталось? Я не верю в то, что это могло произойти… Ты всегда говорил, что останешься чистым, честным и преданным себе, что бы ни произошло. Так вроде бы пелось в одной из песен, нравившихся тебе, и ты даже взял эти строчки себе как девиз. Но я, к сожалению, не могу их точно вспомнить, но суть я, кажется, верно уловил. Намного лучше я помню те детали, которые я видел и мог почувствовать. Образы остаются в памяти намного дольше. Возможно, это потому, что я художник… Я, кстати, давно уже ничего не рисовал, около двух лет. Мне часто приходят предложения участвовать в выставках или выставляться на аукционах. Но я не написал ни единой картины за чёртовых два года. Каждый раз, когда я беру в руки кисть, перо с тушью, да даже просто карандаш, я не могу сделать ни единого движения… Образы из головы просто не идут. Они есть где-то там внутри, но я не могу воплотить их. У меня совсем ничего не выходит. У меня пропало вдохновение и желание что-то делать. Я все больше отдаляюсь от живописи, ухожу в музыку. Она, как ты и говорил, со временем стала интересовать меня больше, чем раньше. Я слушаю те песни, которые когда-то были записаны на твоих кассетах. Да, я до сих пор помню их названия. Они остались у меня в голове в виде лёгких, невесомых образов. Я слушаю эти песни и, кажется, прекрасно понимаю, почему ты так их любил. Правда, я тоже научился видеть в них прекрасное. Жаль, что так поздно… Я недавно вспомнил, как ты пытался научить меня играть на гитаре. Это была твоя первая гитара. И ты купил её на свои первые лично заработанные деньги. Ты вроде бы подрабатывал в видеосалоне? Кажется да… На той гитаре были такие жёсткие струны… Они больно впивались в пальцы, поэтому у меня никак ничего не выходило. После нескольких попыток ты признал, что я безнадежен и забросил эту затею. Забавно, ты ведь очень редко отступал от своих желаний. Но то, что звук был таким ужасным, тебя конкретно раздражало. Мне все ещё немного стыдно за это, но что поделать… В конце концов, ты играл просто божественно. Да и сейчас ни капли не хуже. Я помню, как мы сидели в моей комнате на незаправленной кровати. Ты был с той самой гитарой, светло-голубой акустикой, играл и пел мне свои любимые песни, и злился из-за того, что получалось хуже, чем тебе бы хотелось. Но для меня это было потрясающе. Я видел огонь в глазах, знал как сильно тебе это нравится, знал, что ты искренне любишь музыку, а я искренне люблю тебя, поэтому готов слушать все, что тебе вздумается играть… Я тогда сидел напротив, укутавшись в пропахшее твоими сигаретами одеяло, и рисовал тебя с натуры. Сейчас те наброски уже точно не найти. Но я помню, что получалось не очень, но ты каждый раз говорил, что это — самые лучшие рисунки, которые тебе доводилось видеть. Интересно, что бы ты сказал тогда, если бы знал, что все будет так: я — неудавшийся художник, потерявший смысл своей жизни, до этого видящий его в искусстве и любви, а ты — звезда, о которой все кругом говорят. Стал бы ты тогда поддерживать меня? Стал бы хвалить? Стал бы восхищаться моими работами? Не знаю, заслуживал ли я всего этого… Но думаю сейчас я достоин только жалости и презрения. Я был бы счастлив получить от тебя хоть одно из этих чувств. Даже такие ужасные, они лучше, чем абсолютное ничего. Но, даже если бы ты в глаза сказал мне о том, что я жалок, не достоин даже капли сожаления, что тебе мерзко смотреть на меня, я все равно не разочаровался бы в тебе. Я ведь и так все это знаю. Знаю, что неправильно живу, пропиваю свой талант и не приношу абсолютно никакой пользы обществу. Но я, блять, люблю эту жизнь. Я готов бороться за каждую её секунду, готов превознемогать себя, каждый день вставая с кровати, умываться и выходить на улицу. Бесцельно, ни с кем не разговаривая, просто за сигаретами в маркет за углом, или за злаковым молоком, потому что у меня все ещё аллергия на обычное. Но я готов пытаться снова и снова. Может в один день станет легче. Может я смогу выдавить из себя хоть каплю искусства и уронить её на до сих пор бездушный, пустой холст. Я готов жить, даже без тебя до конца своих дней. Ведь ты говорил: «Твоя, моя, да и любая человеческая жизнь — это самое ценное, что может существовать в мире. Ведь у каждого она одна, никто не сможет завладеть новой, обменять её на что-то ценное или присвоить себе чужую. Это единственная вещь, у которой нельзя продлить срок годности, просто починив. Её нельзя сравнить с чем-то и нельзя купить в свое пользование ни за какие деньги. И никто не имеет права лишать человека жизни. Даже он сам.» Тебе нравился мой оптимизм, нравилось, что я поддерживал тебя, когда ты думал сдаться, я толкал вперёд и заставлял плыть против течения жизни и глупого быта, пытающегося затянуть в себя нас обоих. Ты тогда сказал, что никогда бы не простил человека, нарочно убившего кого-то или покушавшегося на чью-то жизнь. Но если я попробую навредить себе, таким человеком стану я. Да, ты никогда не узнаешь об этом. Да даже если я сдохну как собака, ты никогда не узнаешь. Но я хочу оставаться верным тому любимому доброму ко мне образу. Образу, которому я обещал не сдаваться… Если так подумать, кто вообще узнает о моей смерти, если она внезапно произойдёт? Немногочисленные родственники, которые у меня ещё остались. Да, моя мама, наверное, будет плакать, но она переживет. Нас же четверо в семье. Остальные — успешные взрослые люди. Один я… Неудачник… Друзья может тоже немного погрустят. Да кто у меня вообще остался из друзей? Когда я занимался творчеством, рядом со мной все время крутились люди из этой сферы. У меня было много знакомых и, как я тогда считал, пара друзей. Я участвовал в выставках и ходил на чужие. Может быть мне это даже нравилось. Во всей этой модной тусовке я ощущал себя как рыба в воде, по крайней мере мне так казалось, да и всем кто видел меня… Говорили, что я подаю надежды, мои работы нравились, нет, они восхищали. Не мудрено… Я вкладывал в них всего себя. Я старался быть самым лучшим. Я хотел пробить путь наверх, чтобы встретиться там, наверху, с тобой. Возможно нам когда-нибудь удалось бы встретиться, поработать вместе. Если бы ты, конечно, захотел работать с таким человеком как я… Но тогда у меня ещё горел огонь в глазах, и я, как и ты, жил ради великой цели. Я не мог представить жизни без живописи, посвящал ей всего себя. А все потому, что хотел быть таким же как ты, похожим на тебя. Я готов был поменять себя целиком ради этого. А был ли смысл? Кого я пытался обмануть? В итоге все разбилось, сгорело, обернулось в прах. У меня не осталось сил на работу — на единственное, чем я жил. Теперь я питаюсь иллюзиями, воспоминаниями, не оставляя места ни для чего настоящего. Это мерзко и глупо! И вот я задумываюсь, а живу ли я вообще? Кажется я остался жить там, в далёких подростковых годах. Это так иронично. Я хотел быть похожим на тебя, но ничего хорошего у меня не вышло. Но в этом такой дурак, как я, находит лишь повод восхищаться, любить искренней, но безнадёжной любовью. И пусть ты даже никогда обо мне не вспомнишь, никогда не прочитаешь эти мысли, грызущие душу, ведь я пишу сообщения на твой старый почтовый адрес, но ты будешь счастлив. Без меня, но счастлив. А это — единственное, чего я желаю. Помнишь, как один человек сказал: «Мы счастливы лишь тогда, когда счастливы те, кого мы любим… " Это твои слова, разумеется ты их помнишь. Но я только сейчас начал понимать, что это значит. Не живя своей жизнью, а наблюдая за чужой, как настоящий психопат. Но это последнее лекарство, не дающее мне сойти с ума. И лекарство это вызывает очень сильное привыкание…» От быстрого и напряжённого печатания, судорожных ударов пальцами по клавиатуре меня отвлек странный шум из коридора, похожий на падение чего-то лёгкого, почти невесомого. Я не отправил письмо, а лишь кинул его в «черновики», встал из-за стола, немного потерев уставшие глаза, и вышел из комнаты, когда-то бывшей моей мастерской, но все ещё заставленной незаконченными картинами, пустыми холстами, банками из-под краски. На полу в коридоре лежал самостоятельно, но аккуратно сложенный из светло-серой бумаги конверт. На нем не было каких-либо опознавательных знаков, а значит адресат сам бросил его в щель для писем. Я тут же распахнул входную дверь но, выглянув на тёмную лестничную клетку, ни силуэта, ни единого звука, даже шума лифта не заметил. Понятия не имею, как отправитель смог так быстро скрыться. Да и кому вообще понадобилось отправлять мне письмо? Тем более таким способом… Хотя, для письма конверт слишком лёгкий, но и на рекламу вовсе не похоже. Я вернулся в свою квартиру, захлопнув за собой тяжёлую дверь. Прошел в ту же комнату, из которой вышел несколько минут назад, сел на старый кожаный диван, местами уляпанный краской, что совсем не удивительно. Почему-то на меня нахлынуло волнение. Я выдохнул и разорвал конверт сбоку. Из него выпала одна единственная бумажка — билет на его концерт.