Один вечер — Однажды

      Хуа Би, вообще-то, уже давно не помнит свой точный возраст. Он перестал считать после двадцати семи, и, наверное, правильно сделал: зато сейчас он не мучал себя мыслями о скорой пенсии, как это делал Хэ Чэн. Каким бы серьёзным друг не казался, вечерами он любил уткнуться и ворчать насчёт того, что время бежит непозволительно быстро, что они сами, вроде как, недавно познакомились после выпуска из школы, а сейчас им за тридцать, и от третьей банки пива Хэ начинает неутешительно клонить в сон.       Поэтому когда Хэ Чэн в шесть утра (на улице ещё темно, ну, а хули, зима ведь, повсюду тишина и никакой возни, седьмое февраля, воскресенье, чтоб его) вваливается в его квартиру под крик какой-то бабушки («Бандюган, ты время видел?!»), Би даже практически искренне удивляется. Он смотрит на Чэна — и вспоминает, что тому тоже тридцатник, а ведёт он себя как сопливый подросток, который украл у отца карточку и накупил всякой дряни, после чего радостно побежал к лучшему другу, чтобы похвастаться.        — С днём рождения, Би, — кивает Чэн, вытягивая перед собой руки — банки в пакетах звенят громко, предупреждающе, и почти сорокалетняя печень Хуа просится в отставку. — Ты рано встаёшь, я надеялся тебя огорошить. Тюремные привычки?       Здесь банок… двенадцать? Обычно Хэ не любил пить по воскресеньям — потому что «блядь, Би, ну завтра же понедельник», и что такое похмелье он знает не понаслышке. Видимо, сегодня он собирается просто нажраться — Хуа от этого хочется либо засмеяться, либо просто взять пакеты и выбросить в мусорное ведро.        — Ты помнишь, когда у меня день рождения? — Би морщится и игнорирует последний вопрос, но дверь пошире открывает, впуская давнего друга на порог квартиры. На «вы» он обращаться разучился уже давно, да и не начинал искренне, честно говоря. Когда им было по девятнадцать, разница между ними совершенно не ощущалась — ну, да-да, различаются их семьи по материальному положению, ну и что? Как будто кому-то было наплевать, сколько денег в кармане у твоего друга.       Сам Би, естественно, не знает дату своего дня рождения. Да и смысл? Возраст имеет значение до двадцати двух: именно тогда ты можешь ходить в магазин самостоятельно и не просить левого дядю купить сигарет (на крайний случай — попытаться купить самому, но у Би в эти моменты жутко потели ладони, поэтому ему приходилось тереть их друг об друга, имитируя вечного мерзляка), а ему уже давным-давно не двадцать два.       Интересно, скажи Би это вслух, песок посыпался бы даже без лишних движений самого мужчины?       Хэ улыбается почти глумливо и трясёт банкой пива прямо перед его лицом.        — Конечно, нет. Мы и мой справляем когда я захочу, если бы я запоминал все даты, то от меня в тридцать два года остались бы только дымящиеся мозги.        — Тянь опять что-то натворил? — он интересуется с почти настоящим интересом, потому что знает — да ладно, был день, когда ему не звонили по поводу брата Чэна? Если бы не последний, Би давно послал бы их всех нахуй на двадцати языках, наплевав на все связи Хэ. Сколько раз ему приходилось вытаскивать его тощую задницу из передряг, лишь бы репутация младшего брата Чэна не скатилась вниз?       Ему должны переплачивать за потраченные нервы.        — Хатико?        — Его крутят каждое воскресенье, — Хуа Би жмёт плечами и открывает банку с пивом — осторожно, без резких движений и лишнего пафоса, потому что недавно чуть не срезал себе палец этой хренью — и протягивает её Чэну, на секунду задерживая взгляд на длинных пальцах.       Чэн выверенным движением бьёт банку с пивом об угол стола (на секунду Хуа Би даже хочется посочувствовать ей, но запах долетает до его ноздрей и он морщится: пиво светлое, фильтрованное, так ему и надо), с почти неподдельным наслаждением вслушиваясь в шипящий звук, и протягивает её Би. Он, вообще-то, хотел отказаться, но тело не слушается и предательски сжимает пальцы на холодной банке, поэтому «завтра понедельник же» остаётся на его языке.       Старая привычка открывать друг другу пиво как-то странно греет душу. Хэ берёт её в руки и обхватывает банку ладонями — словно пытаясь согреть.       Смешно.       Словно услышав его мысли, Хэ тянет руку обратно к нему, и Би вскидывает бровь — поздно пить боржоми, когда отказали почки. Чэн, конечно, имел право передумать напиваться перед рабочим днём, но сразу после того, как они открыли пиво?       — Би, — Чэн зовёт его почти жалобно, и Хуа сразу вспоминает, что друг ещё не до конца отошёл от простуды: голос у него хриплый и глубокий, будто тот глотку рвал всю ночь, распевая серенады под окнами брата и того щенка, которого он с собой притащил. Хуа Би поднимает взгляд, всё ещё держа губы на холодной банке. — Погрей мне пиво. И не вздумай ржать, у меня просто болит горло.       По телевизору идёт Хатико, и аргументировать свой смех комедийной сценой он не может.        — Пошёл нахуй, — Хэ хмурится, и сейчас он напоминает ребёнка — обычно эмоции его можно было прочитать лишь в моменты бесконтрольной злости, и то, какой сейчас Чэн домашний, делает день Би чуть лучше.        — Давай сюда, сейчас погрею, — он давит улыбку, отворачиваясь якобы для того, чтобы прокашляться, и вновь возвращает безучастное выражение лица, пока друг кивает и закуривает прямо в квартире.       Хэ кашляет по-настоящему, но Цю может определить, что кашель этот неопасный даже по первым секундам — поэтому тут же возвращается к банке пива, которую ему передал мужчина, и обхватывает её горячими ладонями (благо, они у него были широкими (мысль про то, что для члена Чэна они как раз подходят, лезет как-то неожиданно), поэтому ему даже не приходится переливать его в стакан, чтобы поставить, упаси боже, в микроволновую печь).        — Мне звонили из участка, этого придурка задержали вместе с рыжим, когда они угоняли чью-то тачку, — признаётся Чэн, и Би вскидывает бровь, наблюдая за тем, как друг откашливается после долгой зятяжки. Вид у Хэ устало-заёбанный — увидь его сейчас Хэ Тянь, точно ухмыльнулся истинно по-змеиному. Хуа Би, вообще-то, Тяня недолюбливал — мальчишка был избалованным жизнью, родился с золотой ложкой в беззубом рту и успел с самого детства вбить себе в голову, что он обязан пойти против того, кто его кормил. У Чэна это началось в лет девятнадцать (Цю сам это наблюдал, что скрывать), а вот его младший брат в этом преуспел — ему ещё двенадцати не было, но тот уже начинал умело тявкать по поводу и без. — Они их, естественно, сразу отпустили, но от меня потребовали благодарность и компенсацию потраченных нервов. Мелкие шавки, за кусок колбасы и хозяина облаять готовы, — Хэ откидывается на спинку дивана и тушит сигарету в стакан с уже не холодным пивом.       В отличие от Чэна, Тянь не отказывался ни от денег, ни от помощи — иногда, конечно, вставал на дыбы, убеждая в своей самостоятельности, но чаще всего забывал о том, что сам толком ничего не сделал для того, чтобы добиться денег на бесконечные обеды, которыми он кормит своего рыжего заёбыша. Гуаншань Би раздражал даже сильнее Тяня — слишком резкий, слишком дикий, он, скорее напоминал ему самого себя в этом же возрасте, чем достойная партия будущему наследнику семьи Хэ.       Ладно, стоит признаться, его тоже мало кто называл «партией» для Чэна, однако трахать это ему его не помешало, ей богу.       Когда «Хатико» заканчивается, большая часть банок от пива валяется где-то в ногах, а пепельница на ручке дивана полна бычков.        — Пересматриваю этот фильм раз тридцать, — признается Чэн, расслабляясь на диване. Вид у него скорее заёбанный, чем бухой — так выглядят люди, которым урезали зарплату, а никак не те, кто выжрал десять банок пива. — И всё никак не могу досмотреть до конца. Этот пёс… — Чэн устало щёлкает пальцами. — Не знаю, у меня уже не варит голова.       Би давит желание усмехнуться и прикладывается к банке пива, впрочем, уточняя ради того, чтобы поддержать разговор:        — Хочешь собаку?        — Тебя хочу, — Чэн устало сползает с дивана, укладывая голову на чужих коленях, и потягивается — словно случайно оказываясь прямо напротив чужого лица. — Поцелуй меня.       Би мысленно усмехается и закатывает глаза, однако тут же поднимает голову — в нос ударил едкий запах спирта. Он морщится.        — От тебя воняет перегаром.        — От тебя тоже, поэтому считай, что это приказ, — Хэ ведёт себя как капризный ребёнок — нет, серьёзно, не давайте мужчинам за тридцать напиваться, ведь выражение «впал в детство» не очень-то и выгодно оборачивается — и хватает его за футболку.       Губы у Чэна потрескавшиеся — гигиеническая помада не помогает, у Хэ на неё жуткая аллергия — и горькие, со вкусом табака и мерзкого пива. Вместо «люблю» Цю просто соединяет их пальцы и позволяет повалить себя на диван, вспоминая, что презервативы лежат где-то под диваном — в прошлый раз они так же не дошли до кровати.       Гретое пиво — серьезно, каждый раз держать в руках банку по пять минут? — стоит на столе, и, кажется, на Би накатывает приятное дежавю.