Когда кофе вместо крови

Мне нравится, когда так шумно вокруг. Мне нравится, что даже дети орут, и это так ненормально, что в пору задуматься о своём психическом здоровье. Просто, видимо, привык к степенной тишине, пережрал её до отвращения и теперь никак не могу надышаться этой радостной суетой. Никак не могу перестать улыбаться и ощущать себя чужим перестать тоже не могу. Будто не из этого места вовсе. Не из этого мира. Но тут мне нравится больше. В шуме, гомоне и пятнах, блин. Мне нравится, и ничего не раздражает. Ни секунды не пожалел ни об одном из своих решений, которые привели меня к этому незамысловатому «принеси-подай», и бегаю с подносом безо всякой досады или неприязни к гостям небольшого кафе, которому по какому-то чудесному для меня стечению обстоятельств оказался нужен целый один сотрудник за три недели до Рождества. Расторопный, понятливый, с внешностью далёкой от экстремальной. Вроде как это сто процентов я. Ну хорошо, на девяносто, если не считать причёску. Но разве кого-то сейчас можно удивить длинными волосами? Может быть, только очень длинными и не крашеными, заплетёнными и убранными под одежду. А в остальном совсем-совсем не экстремальный. Подхожу полностью. Так же как примерно ещё восемьдесят процентов моих ровесников, ну да не всем же им срочно потребовалась работа, правда? Сто процентов я. Подошёл, освоился, остался. Остался лавировать между деревянными, свежеокрашенными самими сотрудниками, как шепнул мне Кай, столиками и тысячу раз за смену возвращаться на кухню и в зал, в зал и на кухню… Хозяйка попалась занятная тоже. Своеобразная и явно неровно дышащая к зелёному цвету и растениям. Иначе как объяснить то, что помещение сходу можно спутать с оранжереей? Растения везде, кроме кухни, и почему-то я думаю, вовсе не потому, что будут мешать поварам. Растения в кадках, горшках и кашпо. Растения ползут по стенам и цепляют даже холодные окна листьями на длинных стеблях. И это мне тоже кажется чем-то волшебным. В моём доме такого никогда не было. Отец признаёт только подстриженные лужайки и ничего лишнего. Отец был против безобидных кактусов, и теперь у меня целых три колючки на подоконнике в комнате. Теперь у меня целых три кактуса и целый ноль по родне. Стал ли я несчастнее? – Эй, как тебя там? – Смаргиваю все свои размышления вместе с отстранённостью и поворачиваю голову. Привет, реальность. Живая и немного недовольная. – Я тут вообще-то не молодею, пока ты тупишь, а не несёшь мой заказ! Долго ещё ждать? Звучит немного манерно и много обиженно. Обиженно, но меня не обижает. – Одну секунду, пожалуйста! – Оборачиваюсь на голос, едва успев расставить тарелки на столике, который обслуживаю, и, выпрямившись, удобнее перехватываю опустевший поднос. – Я уточню на кухне! Недовольный парень хмуро кивает, его подружка более благосклонна и ограничивается понимающей улыбкой, и я, как и пообещал, уношусь узнавать. Узнавать, уточнять, спрашивать и попутно хватаю тарелки для ещё одного столика. Самый настоящий ажиотаж, надо же! Ещё позавчера тихо было, а тут грянуло. Все в свитерах с оленями, ободках с рогами и не понимают, какого лешего у нас всей этой лабуды нет. Гирлянды есть, а мишуры и прочих шариков не наскреблось. Но тут уже не станешь каждому объяснять, что у хозяйки какие-то свои приколы с Рождеством. Какие-то таинственные, мутные, и мне, как совсем новенькому, неизвестные. Ну нет и нет ели в углу, ну и фиг с ней. Тут её и заткнуть некуда. Не фикус же наряжать. Фикус может обидеться и облысеть. А мне бы не хотелось умереть до своих двадцати. Хотелось бы ещё немного пожить, раз уж я всё-таки начал. Немножко хотя бы. Чуть-чуть. Ловко расходимся с другим официантом в проходе, успеваем обменяться понимающими взглядами, и я снова скрываюсь в кухне, а он сматывается в дальний конец зала, умудрившись протиснуться сквозь тех, кто заскочил просто за кофе. Такое тоже можно, ага, – кофе на вынос. Я никогда раньше не покупал. Я и не знал, что что-то такое можно. Не потому что дорого, потому что вредит общей форме. Я не знал, что такое можно, и в общем-то и жил себе спокойно без этого сакрального знания, теперь же, дорвавшись до большого открытого мира, перепробовал почти всё. В этой кофейне пока половину. Потому что в свою смену некогда, если только успевать до, а после можно не уснуть. Кофеин, оказывается, работает, с ума сойти… – Да не спи ты! Тут же втягиваю голову в плечи, забираю очередной заказ и спешно покидаю раскалённую кухню. Снова по узкому коридору в зал, и снова назад, снова в зал, после на секунду за стойку, за папками с чеками, и снова на кухню… И так, кажется, бесконечность. Так до самого вечера, до синевы за окнами, и только когда она загустеет до совсем плотной и уйдёт в почти чёрный, становится поспокойнее. Появляются пустые столики. – Неужели… – Обвожу взглядом зал и, убедившись, что меня никто не ждёт, боком приваливаюсь к углу барной стойки. Такая она, конечно, кофейная куда больше, чем барная, но… Кайлер, только что расставивший свои тарелки, подгребает тоже и осторожно, как-то слишком уж осторожно, ставит перед собой поднос. Почему-то мне кажется, что он в секунде от того, чтобы швырнуть его. – Этот день собирается кончаться? – спрашиваю, ни к кому конкретно не обращаясь, и получаю аж два взгляда в ответ. Расфокусированно-уставший и остро-насмешливый. Второй ожидаемо привлекает внимания больше. Реагирую на него тут же: – Что ты скалишься? Смешно? Поворачиваю голову и прикидываю, успеем ли поругаться до того, как мне придётся нестись к какому-нибудь из столиков со счётом. Если не успеем, то можно и не начинать. Воспользуется ещё моей занятостью и оставит последнее слово за собой. Незаслуженно, конечно же. – Ты как хочешь, конфетка? – отзывается и подмигивает тут же. Реакция у него, видите ли, на все попытки наехать! У него, видите ли, чёрный пояс по пиздежу и ещё три ремешка по сарказму! – Чтобы я честно ответил или так, чтобы ты после не плакал? И опирается локтями на стойку, гад. Кренится в мою сторону и улыбается. Беззлобно и подначивающе. Кай тут же оживает и приподнимает голову. Его, блин, это веселит. Он называет это «кофейным ситкомом» и своим рабочим развлечением. Подкаты этого вот, крашенного в какой-то вырвиглазно-красный цвет долговязого козла, внешний вид которого противоречит самому слову «не экстремальный». Мне поначалу казалось даже, что он всё это назло. Что он хочет, чтобы его попёрли с работы, иначе зачем выкрасился, не отработав и пяти дней, как мне потом рассказали? Как бы то ни было, у нас с самого первого совместного дня какая-то фигня. С первого часа. Он спросил, какого я пола, а я ответил, что он узнает наверняка, только если я когда-нибудь разденусь перед ним. Ляпнул что-то в духе «никогда, зай», а он вдохновился, и понеслось… Что ни день – то новый подъёб. Комедия. Ситком для не слишком умных с прилагающимися зрителями и какой-то заедающей мелодией на фоне. Могли бы иногда и выключать радио… – Ты не сможешь заставить меня плакать, – отвечаю и тут же понимаю, что зря. Конкретно эта формулировка точно зря. – Ну а покричать? – не теряется ни секунды и делает ещё полшага в мою сторону. Наклоняется и едва не бодает меня в лоб. – Это у меня выйдет? Кренится ещё, и ещё, и ещё… Пока не оттолкну, пихнув ладонью по растрепавшейся жёсткой чёлке. – Отвали. – И что, всё? – удивляется совсем не рисовано и даже обижается. Будто я пообещал ему что-то большее и в итоге не дал. Мне даже становится немножко стыдно под таким взглядом. Ну нет у меня сил на полноценный сарказм, что я сделаю? – Имей совесть, я устал вообще-то, – зачем-то начинаю оправдываться и поворачиваюсь к столикам. И к моему сожалению, ещё никто из наших поздних гостей не нуждается в срочной помощи или расчёте. По правде-то я и не соврал. Действительно устал. Только усталость эта больше не физическая. – Это ты на месте стоишь, а я бегаю туда-сюда весь день. – Так я и не предлагаю тебе делать что-то на бегу, – парирует сразу же, ни секунды не думая и не возражая, что вообще-то смена за стойкой тоже такое себе. Это один из его плюсов, как бы я ни хотел их признавать. Не жалуется от слова совсем. Может быть, в другом месте и в другие уши, но я ни разу не слышал. – Так и быть, можешь полежать на спине. А вот пошлит напропалую. Пошлит так нагло, что это даже проще игнорировать, чем редкие тонкие намёки. Можно притворяться дурачком и показательно зевать, прикрывая рот ладонью. – Если я сейчас лягу, я усну. – Я не пиздец как плох, – оскорбляется настолько натурально, что будто бы даже взаправду. Неужто задело? Прям настолько, чтобы хмуриться и вдвое громче барабанить по столешнице стойки? – Я пипец как устал, – отбиваю и тут же прошу пощады под смешки Кайлера. Он всё это время лип в телефон и лишь два раза поднял голову. Я и сейчас-то не уверен, что он это над нами, а не о чём-то своём. – Серьёзно, отвали, а? Давай отложим до завтра? Умоляюще прижимаю ладони друг к другу, и Лука, поправляющий свой дурацкий, будто бы вообще никогда не знавший расчёски хвост, замирает. Словно не верит, что я капитулирую вот так запросто. Надеялся немножко покусаться, что ли? Досадливо маленькому? Думаю об этом и невольно поднимаю глаза, оценивая его рост. Сантиметров двадцать у нас точно разницы будет. Даже немного завидую этим почти ста девяноста. Ну и зачем они ему? Для того чтобы смотреть на остальных свысока? – Знаешь, это даже немного обидно. – Оборачиваемся на голос Кайлера оба, причём этот зажимает резинку между зубов и застывает. Я тоже не сразу въезжаю. – Ну, то, что он только к тебе цепляется, – объясняет, глядя на меня, после поворачивается затылком, как и я до этого, бегло осматривая зал, и, убедившись, что всё ещё никому не нужен, снова укладывается на стойку. – Я что, хуже? – Я ещё не проморгался после первого заявления, а его уже дальше тащит. Он поворачивается к Луке и опирается подбородком на подставленную ладонь. – С лицом что-то не то? И грустный-грустный. Разве что губы не дует. Глядит из-под очков так печально, что хочется по затылку треснуть. Надо же, обидно ему вдруг! И утешитель этот тут как тут! Забрал свои патлы под резинку и наклонился прямо напротив Кайлера, навис сверху. – Не кисни, лапуля, – и сюсюкает в наглую, опираясь на локти. – Ты тоже ничего. Вот это характеристика! Я бы после такой на месте умер от восторга и тут же рухнул перед ним на колени. Или от подскочившего уровня ехидства в крови. Или-или, выбрать просто чудовищно сложно. А Кай вот не падает, надо же. Каю интересно. Он на всё это дерьмо реагирует куда спокойнее меня, искренне забавляется, будто заранее зная все ответы, и только ждёт теперь, совпадут они с озвученными или нет. – Но?.. – подсказывает, и Лука послушно договаривает. – Но я пил с твоим парнем где-то позавчера? Или это было три дня назад? Фыркаю в ответ на его вопросительную интонацию и закатываю глаза. Всё с ним понятно. Принципы у него. Солидарность или что-то вот в эту сторону. Да и, должно быть, общаются они куда ближе, чем я подумал, как ни крути, и работают вместе дольше. Хотя кто знает, сколько он вообще тут работает? И братается с чужими парнями? Как это вообще произошло? – Или, может быть, это было и позавчера, и три дня назад тоже? Неважно. Важно то, что я и дальше планирую с ним пить. Понимаешь? Нет? Не понимаешь… – он всё болтает и болтает, разглагольствуя на тему мужской дружбы, подкреплённой синькой, а Кайлер уже и сам не рад, что спросил. Кайлер не знает, как заткнуть этот фонтан красноречия, который совершенно не реагирует на его мученическое «О господи…» и затыкается, только когда подытожит: – Видишь, всё очень сложно. – А со своим парнем ты бухать не можешь? Я замираю даже и с трудом сдерживаю едва не заклинивший мне челюсть зевок. Вот это как бы прикол. Сейчас окажется, что у этого крашеного придурка тоже кто-то есть, и вообще приехали. Я его тут отшиваю и горжусь своей сдержанностью, а он и лезет-то не всерьёз. Вот это я тогда лоханулся. Но Лука, видимо, решает спасти мою психику и разом расставить все точки туда, где они должны быть. Поворачивается и, сдув с лица длинную прядку, весело предлагает: – Накатим после смены по литру, конфетка? – Да иди ты! – отвечаю с показным возмущением и громче, чем следовало бы. Выкрикиваю почти и тут же привлекаю к нам слишком много ненужного внимания. Выкрикиваю и тут же втягиваю голову в плечи, опасаясь показаться слишком довольным. Дурак, блин, привыкший к вниманию. А Лука не то что не моргает, он отворачивается тут же и снова с Каем говорит: – Нет, не могу. Мой парень пока не в курсе, что мы трахаемся. Тот хихикает в кулак и предлагает вдруг с самым серьёзным видом: – Сообщение ему пришли, что ли? Почтовое извещение? – Ага. Хочется ударить обоих, но мне настолько лень, что просто хмуро смотрю то на одного, то на второго. Так пристально, что замечаю, что у них обоих глаза серые. Надо же, потерянные братья ни фига не близнецы. Не близнецы, один из которых, повыше, снова поворачивается ко мне и, изучающе поглядев с минуту, в итоге «разрешает»: – Ну, так и быть, поломайся ещё с недельку, если твоему девичьему сердечку так проще. – А потом что? – уточняю с опаской в голосе, а он только разводит руками. – А потом всё. Резинки будем брать напополам. У меня маленькая зарплата. Вали работай. – Даже челюстью щёлкнуть не успеваю, как Кай, отреагировавший на его голос первым, быстро оборачивается к залу и тут же отлипает от стойки. – И ты тоже вали. Выдыхаю и несмотря на то, что тут же выпрямляюсь и одёргиваю фартук, вяло огрызаюсь: – А ты не командуй мной. – Хочешь, поменяемся, и ты будешь командовать мной? – предлагает уже мне в спину и тут же переключается на хлопнувшую буквально секундой назад дверью девушку, только подходящую к его стойке. Улыбается ей так, что тут только чудом челюсть не клинит, и начинает тараторить: – Привет! Что изволит прекрасная мадемуазель? Какое имя мне вывести на этом недостойном твоих пальчиков стакане? Она, конечно же, расплывается в улыбке в ответ и неосознанно пытается спрятать её, якобы отогревая дыханием замёрзшие на улице пальцы. Закатываю глаза и тут же встряхиваюсь, запрещая себе отвлекаться. Как ни крути, а мне ещё целый час этих вот туда-сюда до конца смены. *** Вместо часа пришлось бегать полтора, потому что в праздники всем так неожиданно хочется… праздника. И засесть где-нибудь. Потусить. Встретиться. Собраться. Всем хочется, а в ночной смене всего один официант, и тот поставлен только на эти прекрасные, пронизанные светом огоньков недели. До этого в тёмное время суток преспокойно работал один бариста, снабжая всех желающих вкинуться кофеином картонными стаканами разной размерности. А теперь вот… ажиотаж. Ажиотаж и хорошая выручка вместе с чаевыми, приятно греющими карман. Карман-то греет, да только устал так, что спрятался на три минуты в раздевалке и, несмотря на то что переоделся, застыл около своего шкафчика, привалившись лбом к дверце. Темнота успокаивает, и жестянка приятно холодит кожу. Нервное напряжение, которое невольно возникает из-за гомона, постепенно уходит. Мне вообще нравится эта раздевалка. Ничуть не похожа на спортивную. Шкафчиков около десяти, пара стульев вместо длинной лавки и крошечная душевая. И даже здесь, блин, есть растения. Не цветы, которые загнулись бы в потёмках без естественного освещения, но какие-то мхи в причудливых пузатых не то вазах, не то горшках. Прикольно так. Почти уголок современной цивильной ведьмы. Ну или того, кому нравится думать о себе так. Занятная вышла бы фотозона для ценителей. Вспоминаю о снимках и невольно улыбаюсь, чуть повернув лицо. Я вдруг оказался популярен у девочек-школьниц, и они охотно оставляют бумажку-другую к счёту за пару глупых фото. У меня никогда не было глупых фоток. До прошлого месяца ещё не было. А теперь дофига и больше. Теперь соц. сети и Инстаграм. И всё то, что поначалу казалось таким непонятным, внезапно оказалось сущей ерундой. Даже пещерный житель бы разобрался. Правда, «друзей» у меня там всего ничего, и все с этой работы. Кайлер, его странноватый приятель с рыжими колтунами, которые протяжённостью могут посоперничать с длиной моих волос, ещё пара официанток, провизоры и… Вскрикиваю от неожиданности и чуть не прижимаю пальцы дверцей шкафчика, у которой и застрял, задумавшись, а теперь инстинктивно рванул её на себя в попытке уцепиться. Хватают сзади, дёргают на себя, а я пытаюсь поймать первое, что попадётся под руку. На осознание секунд пять и столько же на бесполезные барахтанья. После замираю, узнав руки, которые перехватили меня поперёк пояса, смяв и без того не выглядящую свежевыглаженной футболку. Их-то попробуй не узнай. Все разрисованные и ещё какая-то стрёмная полоска набита на безымянном левой руки. И что это значит? Повенчанный со смертью? Обручённый с психиатрической клиникой за таким-то номером? Придурок совсем. Какой же придурок… Но тяжёлый затылок сам собой падает на его плечо. Ладно, так тоже неплохо. Не хуже, чем прижиматься к крашеной жестянке. – Так вообще-то и заикаться начать можно, – упрекаю блеклый потолок раздевалки и не знаю, хочу ли, чтобы отпускал. Я правда устал. Я правда люблю, когда так тепло. Я очень быстро забыл в этой своей новой жизни, когда меня тискали где-то за пределами этого замечательного во всех смыслах заведения. Время отчего-то оказалось не резиновое. А я-то думал, что раньше его не было. – Да ладно, ты должен был ожидать. Хозяин изрисованных татуировочными чернилами рук сжимает меня сильнее, едва не приподнимает над полом, и они разбредаются в разные стороны. Одна спускается ниже, нажимает на тазобедренную кость, а вторая, напротив, поднимается выше и сдавливает моё плечо, умудрившись зацепить и лёгшую на него косу. – Нет. Я возражаю ему, а он мне. – Да. Я в никуда, а он мне в висок, прижимаясь к нему губами. И это очень-очень близко. Это до мурашек. Это слишком опасно – так спорить. Я в заведомо проигрышной позиции. Потому что он сильнее. Потому что может оттеснить к шкафчикам и… Против воли прикусываю губу, чтобы не вспоминать. – Нет, – упорно стою на своём и перехватываю его правое запястье, пытаюсь отодрать его от своих джинс. – Отвали… – Выходит так себе. Не требованием. Полупросьбой. Выходит с каким-то смешком, и стоит ему заговорить снова, как я втягиваю голову в плечи, потому что мурашки я не могу контролировать. А их россыпь. Они на спине и предплечьях. Они, блин, даже на ногах уже. – Почему? – Чудится, будто вибрирует мне на ухо, как большой кот, и прихватывает его губами, трётся о волосы носом, прикусывает за мочку. – Я знаю, что нравлюсь тебе. Ох, вот это заявление. Я обескуражен, правда. Так сильно, что сейчас покраснею до самых пяток и перестану выбиваться. Серьёзно, блин, что ли? – Да, а я тебе, – соглашаюсь и с удовольствием наблюдаю за тем, как впадает в ступор. Ощущаю, как хватка слабеет, а зубы, сжимающиеся на моём ухе, клацают чуть выше. – И в чём дело? Надо же, озадаченный. Настолько, что позволяет мне выкрутиться в своих руках, встать лицом к себе, и придерживает теперь за пояс двумя расслабленными ладонями. – А в том, конфетка, что ещё тебе нравится провизор, девушка-курьер и половина клиенток разворачивается и уходит, если видит, что за стойкой не ты. Этого мало? – передразниваю его, используя данное мне прозвище, и с удовольствием тыкаю указательным пальцем в грудь. Тыкаю и неловко попадаю в дырку на его футболке. Не то дизайнерскую, не то просто так. Плевать, ему такое идёт. Ему вообще всё идёт, и нужно быть совсем глупым, чтобы это не признать. Я не глупый. – А ты что же, такой высокоморальный? – спрашивает почти шёпотом и взгляда не отрывает от моих губ. И это тоже часть игры уже. Это тоже вроде как всё в рамках пока, но… – А что, не похоже? – отвечаю тон в тон под его. Взгляд опускаю тоже. Смотрел в глаза, а теперь на подбородок и на линии, что складываются в ехидные тонкие чёрточки, чуть выше. – Не-а. Ни капли. – И уверенный такой, будто насквозь меня видит. Будто может просверлить зрачками. Будто всё-всё про меня выведал и глумится втихомолку. Потому что знает. – Почему «нет» на самом деле? Сморгнул, и раз – теперь глаза в глаза. Он так быстро свои поднял, что я не успел спрятаться. И шаг вперёд сделал, оттеснив меня к шкафчикам. Ещё один – и спиной вобьёт в дверцу. Ещё один, который он обязательно сделает. Обязательно… Внутри всё замерло. Внутри всё вот-вот сладко оборвётся. Напряжение возросло настолько, что можно и нахлебаться. – Потому что мне просто нравится говорить тебе «нет», – последнее чётко и подавшись вперёд. Последнее встав на носки и повиснув на его шее. Знаю, что провоцирую. Знаю, что прижимаюсь сам и моё «нет» сейчас такая фигня, но… Но мы ни разу не целовались даже. Так только, балуемся, как он говорит. Балуемся, и ни шагу за эту очень и очень поехавшую грань. Я сейчас доламываю одну из тех, что уже были сломаны. Я левой рукой забираюсь под его свободную футболку и задираю её. Кожи касаться приятно. Она тёплая и гладкая. Под ней мышцы. На ней непонятные в полутьме рисунки. Я изучаю её подушечками пальцев и кое-где даже могу прочертить контуры свежих татуировок. Кое-где… Скольжу ниже и над самым ремнём натыкаюсь на куда более плотный короткий росчерк. – От чего этот шрам? Лука до этого, кажется, и не моргал. Включается, только услышав мой голос. Включается и, вздрогнув, хрипловато отвечает: – От вазэктомии. Чего?.. Выжидаю пару мгновений, проверяя, не почудилось ли, и, когда ничего не добавляет и не смеётся, отпихиваю его назад, движимый уже одним только любопытством, пытаюсь вытолкать его на свет. – Да ты врёшь! Сопротивляется, перехватывает мои цепляющиеся за свою одежду руки и мотает головой из стороны в сторону: – Нет! – Да! Да! Конечно же да! Придумал, блин! И слил весь момент! – Нет, меня бывший заставил сделать, – поясняет с ухмылкой, и я даже останавливаюсь, позволяя схватить себя за запястья. На секунду допускаю, что не гонит. На одну только. На маленькую, крошечную… – Сказал, что уёбки вроде меня не должны размножаться. – И ты послушался? – Ну, ради любви… Правда, не то чтобы сложилось. Слово «бывший» на это как бы намекает. Как ты относишься к сексу из жалости? – Всё, – пихаю его локтем в грудь и, вернувшись к своему шкафчику, достаю из него сумку на длинном широком ремне. Тут же перекидываю её через плечо и сверху же натягиваю толстовку с курткой. И то, и другое разом. – Хватит с меня тебя на сегодня. Только хмыкает в ответ и почему-то сам не торопится валить, несмотря на то что его сменили тоже. Лениво помахивает пальцами в воздухе и, скрестив руки на груди, провожает меня взглядом. – До завтра, малыш. Оборачиваюсь, пячусь спиной и, не удержавшись, становлюсь на носки, чтобы быть повыше. Корчу ему рожицу, нащупав дверь вытянутой назад рукой, толкаю её и вываливаюсь в коридор. И тут же снова вздрагиваю. – А ещё дольше ты не мог? Вот блин. А я уже и забыл, что меня ждут. Поворачиваюсь обратно и ожидаю увидеть недовольное лицо Кая, но куда там – он пялится в свой телефон. – У меня там это… случилось непредвиденное нападение, – большим пальцем показываю где, и он наконец поднимает голову и поправляет низко сидящие на переносице очки. Хмыкает и, заблокировав свой смартфон, пихает его в карман куртки. Руки прячет туда же. – Такое уж и непредвиденное. Киваю, как статуэтка, и хватаю его за плечи. Буксирую к выходу и то и дело оборачиваюсь назад, опасаясь, как бы меня не схватили точно так же. Или надеюсь на это, может? Кто же знает. – Совершенно непредвиденное. *** Следующая моя смена через два дня и такая же заполошная. Туда-сюда, сюда-туда и редкие передышки около стойки или на кухне в ожидании заказа, который «вот-вот почти». Туда-сюда, сюда-туда… И когда вечером, за полтора часа до закрытия уже вдруг начинает валить мокрый снег, я ему даже радуюсь. Значит, посетителей новых не прибавится. Если, конечно, внутрь не побегут те, кого непогода застала рядом с нашими украшенными огоньками дверьми, блин. Но может, они ограничатся кофе и обществом Луки, который умудряется болтать столько, что у него уже наверняка должна быть мозоль на языке. Само радушие, надо же. И улыбается так, будто в чужую душу, что не прочь пофлиртовать, влюблён. Бесповоротно и с первого взгляда. Козёл. И спрашивает ещё: а почему «нет»? Да потому что. Знаю я, что такое список побед. Знаю, как самолюбие тешит ставить мысленные галочки напротив того или другого имени. Только моего в этом списке не будет. О нет, ни за что. Наблюдаю за ним весь день, а он, напротив, будто нарочно не замечает меня. Треплется то с каким-нибудь симпатичным парнем, то с девчонкой и неизменно, исключительно из спортивного интереса, сгребает под стойку салфетки с телефонами. А после смены все их выбрасывает в мусорное ведро. Всё с тем же оттенком самодовольства на скуластой роже. Зачем они ему, блин? Просто зачем брать, если не звонишь? Или, может, он и не все выбрасывает? Может, он для меня это шоу устраивает? Для того чтобы повёлся в итоге, поверив в свою исключительность? А был бы другим, может быть, и уже. Был бы я другим, то уже бы клюнул. Только вот он пока ещё не понял, что в этом мы с ним из одного теста. Как булочки из нашего же меню. Одинаково слеплены. Разве что формой немного разные. А вот внутри – один к одному. Сам не улавливаю, но думаю про него весь день. Весь чёртов день в себе, и это утомляет больше беготни и дежурных улыбок. Это расстраивает больше, чем такие себе чаевые и то, что снегопад никак не закончится. А я в кедах и тонкой куртке, блин. Без шарфа. И такси наверняка будет стоить больше, чем весь мой заработок за вечер. Блин, блин, блин. И Каю вообще в другую сторону. Может, остаться в кафе на ночь? Всё одно нам же завтра и работать. Душ тут есть, а что ещё нужно? Посетители нехотя уходят, а снег всё валит. Снега много, и плевать, что он мокрый и быстро тает. Образуется противная слякоть, и я готов спорить: никому, абсолютно никому не хочется оказаться на улице в такой вечер. Кай показывает мне на два последних занятых столика, быстро складывает руки в явно молитвенном жесте и показывает свой трезвонящий мобильник. Киваю ему в ответ, и он пулей уносится в раздевалку. Даже предположить страшно, что там у него такое важное, что он свалил разговаривать в самый дальний угол. Ну… Выдыхаю, кошусь на панорамное, выходящее на проспект, украшенное снаружи огоньками окно, осторожно огибаю кадку с фикусом и останавливаюсь напротив стойки. Напротив того, кто за ней, и поднимаю взгляд. Улыбается мне так, будто я только зашёл внутрь, и уже собирается что-то сказать, но взглядом скользит выше зачем-то. Глядит поверх моей головы и меняется в лице. На секунду всего. Но будто раз – и переменилось всё. Кажется, что ещё миг, и оскалится. Верхняя губа даже вздрагивает, ползёт вверх, но он дёргается, по скулам будто судорога проходит, и вот он уже снова улыбается. Как ни в чём не бывало. Только теперь не мне. И напряжением просто давит. И в голосе лёгкости тоже нет. – Капучино? Латте? Лавандовый Раф на соевом молоке? – перечисляет просто с волчьим оскалом, и я уже только по этому догадываюсь, что за моей спиной кто-то из его знакомых. Кто-то, кого он недолюбливает. Может быть, даже ненавидит. – Просто чёрный. И этот кто-то тоже высокий. Этот кто-то зачем-то остановился по мою правую руку, но не рядом, а за спиной. Кто-то, кто очень спокоен и не похож на типа, явившегося устраивать разборки. Не похожий на Луку. Ни рванины в одежде, ни говнодавов. Нарочно опускаю взгляд и вижу только носы чёрных туфель под брючинами. Это странно, но я вдруг понимаю, как это. Понимаю, когда от одного только звука голоса становится не по себе. Не плохо, не тревожно, а будто… Будто не так. Не так, как секунду назад. Я замираю и понимаю, что нужно повернуться и посмотреть на него. Мне зачем-то это нужно. Наверное, потому что Лука злится на него. Лука никогда не злится на гостей. Напротив, он с ними заигрывает. А тут… – Что значит «просто чёрный», дорогой? Тут не голос, а струна. Я впервые воспринимаю его взрослым. Не подростком-переростком. Я только сейчас понимаю, что он старше меня. Может, лет на восемь. – Значит просто чёрный, и всё. Я отодвигаюсь в сторону, кошусь на «свои» столики и исподтишка, будто это что-то предосудительное или незаконное, смотрю на этого, рядом. Цепляю краем глаза рукав его пальто. Просто обычный рукав, без всего. – Эспрессо? Американо? Может, мне в супермаркет за растворимым сбегать? А этому и пофиг, что его штрафанут. Он всё своё гнёт, и тот, кто остановился рядом со мной, опирается локтем на стойку, нагибается вперёд. Вижу теперь его руку целиком и линию плеча. Отодвигаюсь ещё и цепляю взглядом и край волос. Тёмные. Чёрные от снега, мокрые совсем, прилипшие к лицу с правой стороны. – А ты можешь? У него вкрадчивость и интонации ниже. У меня почему-то пересохло во рту. Я не знаю, что это, но осторожно отодвигаюсь ещё. Очень хочу увидеть его лицо. Едва не цепляю ногой проклятый фикус. Но кому не плевать на это? Они бы не заметили, даже если бы я его завалил. Лука сейчас и прядь своих волос, приставших к губам, не замечает. Она же не мешает ему ухмыляться. – Отсосать могу в подсобке, – и предлагать, заглядывая в глаза, не мешает тоже. – Хочешь? У меня падает челюсть. Мужчина в чёрном пальто просто выпрямляется и, скучнея в момент, просит: – Эспрессо, пожалуйста. Я даже не понимаю, это сейчас Луку так отшили или нет? Он, должно быть, врубается куда больше моего и потому ухмылку свою просто сглатывает, волосы смахивает с лица. Вроде даже не нервно. Как обычно. И тон голоса сразу становится скучающим: – Наличка или картой? Уточняет по оплате, а я наконец разворачиваюсь нормально. Я где-то на периферии слышу шипение кофемашины, когда мы с этим вот, высоким и незнакомым мне, но по-любому знакомым ему, сталкиваемся взглядами. У него глаза карие, но не тёмные. Все прожилки видно. У него глаза немного расширяются даже, когда сталкиваемся зрачками, и он кажется мне намного взрослее Луки. Не из-за невидимых морщин или поплывшего лица. Вовсе нет. Он кажется старше, потому что держится иначе. Не кривляется. Но изучает меня так же пристально. Мне даже чудится, что у них прищур общий. Будто передавшийся каким-то мифическим образом от одного другому. И ростом очень близко друг к другу, только этот, пожалуй, даже выше. Этот даже выше, и я, глядя на него, по-настоящему обмираю. Необъяснимо и очень глупо. Не понимая, чем же вообще он меня завораживает. Лука свистит, привлекая внимание, и повторяет свой вопрос, ставя стакан на стойку. Надо же, даже не спросил имя. Но что-то черкнул на картонном боку стакана. Что-то, заканчивающееся на «ак». И, надо же, не кипит, а только так, булькает немного от раздражения. Мужчина всё смотрит на меня и даже пальто расстёгивает, не отводя взгляд. Только когда в кармане пошарит и, видимо, ничего там не найдёт, снова поворачивается к Луке. – Оставил кошелёк в машине, – признаётся с лёгкой насмешкой, и я совсем её не понимаю. Взглядов их тоже. – Поздравляю, – Лука зато не теряется даже на секунду и хватает стакан раньше своего оппонента, с которым у него явно какие-то проблемы. Очень-очень явные проблемы. Впрочем, у него их только с недалёкими сладкими девочками и мальчиками нет. Этому, в пальто, он мог успеть нагадить трижды только за те смены, что мы не работали вместе. Да и по сути, что я вообще про него знаю? Ничего. – Тогда гони часы. Я промаргиваюсь, а мужчина только хмыкает и уточняет: – За кофе? – Не выглядит удивлённым от слова совсем. Выглядит немного заинтересованным и всё таким же спокойным. – Да. – Вот что он делает? Реально, что? Хочет, чтобы его выперли со скандалом? Не может уйти сам, если так всё надоело? Непременно нужны крики толпы и огни фейерверков? – А ты думал? На халяву только снег. Надо же, в ответ на наезд улыбается. И улыбка у него такая красивая. Улыбка у него будто на правый угол больше, но его нисколько не портит. Скорее, наоборот. Скорее, как-то даже больше идёт. Его будто порадовал этот выпад. – Развалишься, если заплатишь за мой стакан? – спрашивает так, будто сейчас начнёт смеяться, и Лука невольно хмыкает тоже. Отводит взгляд, проходится им по тонкой боковине стойки и, будто опомнившись, снова становится вкрадчиво ядовитым: – Хочешь я покажу, сколько зарабатываю за день, и ты сам решишь, развалюсь я или нет? Вот это я вообще не понял к чему. Не понял, ну и хрен с ним. И так ясно, что у них какие-то свои разборки. Может, не поделили что-то или один другому дорогу перешёл, неважно. Важно то, что нужно действовать, пока весь этот спектакль не закончился. Я клятвенно обещал себе не клеить никого на работе. Я обещал себе не спать с кем попало и вообще не тратить время на подобную ерунду, но… Но пальцы сами осторожно сжимаются поверх плотного чёрного рукава. – Давай я куплю тебе кофе, а ты довезёшь меня до дома после работы? – предлагаю, когда он, отозвавшись на движение, снова посмотрит на меня, и улыбаюсь ему, заглядывая в глаза. Улыбаюсь, тянусь ближе, сделав какие-то полшага, и, не удержавшись, изнутри чуть прикусываю губу. Очень уж он мне понравился. И не только внешне. Понравился так, что я очевидно рискую, едва ли не вешаясь, но, кто бы мог подумать, «помощь» приходит именно оттуда, откуда я ждал меньше всего. – Ничего не выйдет, конфетка, – помощь скалится и вот-вот завалится грудью на стойку, только бы вклиниться между нами и отпихнуть меня. Он не говорит этого, но ему хочется! Ему точно хочется! – Этот стрёмный мужик страшно занят и явно оставил дома свою шофёрскую фуражку. Так уверенно говорит, что мне на секунду страшно становится. Вдруг и правда отошьёт с такой формулировкой? Я не боюсь отказов. Я не хочу, чтобы мне отказали сейчас. – Ну почему же? – Не верю в первое мгновение, а после улыбаюсь ему, запрокинув голову. Делаю ещё полшага вперёд. – Сколько тебе ещё… Йен? – Посмотрел на мой бейджик, надо же. Не спросил. Но разве важно? Подумаешь, мелочи. Считай познакомились. Оборачиваюсь назад к настенным часам и тут же снова к нему: – Час. Кивает, освобождает свою руку и, к моему удивлению, всё-таки расстёгивает часы. Часы, которых у него могло и не быть, кстати, ну да Лука, вероятно, попал пальцем в небо. Предположил и угадал. Мужчина снимает их, не глядя кладёт на стойку и берёт свой стакан с кофе. – Тогда на соседней парковке, – кивает вправо, чтобы я понял, какая именно парковка, и, сжав напоследок моё плечо, подытоживает: – Через час. И уходит, не попрощавшись. Со стаканчиком кофе, с которого сдирает крышку так, будто она перед ним в чём-то виновата. Сдирает и выкидывает в урну у входа. Я до последнего думал, что он и сам стаканчик отправит туда же, но нет, вроде пьёт. И плевать ему, что пока дойдёт до машины, снега там будет больше, чем кофеина. – Ты же не думаешь, что он всерьёз повезёт тебя домой? Оборачиваюсь к нему и пытаюсь уловить в голосе что-то кроме любознательного ехидства. Что-то кроме лёгкой насмешки, но нет. Вроде там ничего нет. Только щурится сильнее. Злее как-то, что ли? Хотя с чего бы ему? Что я ему успел сделать? Или он не на меня?.. У него с этим, имя которого я даже не спросил в растерянности, какие-то старые дела? – Ну к себе домой, может быть, и отвезёт, – брякаю в задумчивости и тут же едва не подпрыгиваю от звука резко сминаемого в кулаке пластика. Я даже не знаю, что он под стойкой уничтожил. Мне не по себе становится независимо от того, что там. – Что? Хочешь мне что-то сказать? Выжидающе приподнимаю брови, а сам внутренне сжимаюсь весь. Собираюсь припоминать ему бумажки с номерами и не только бумажки. Собираюсь припоминать вообще всё, что успел увидеть, но вместо наезда получаю только равнодушное пожатие плеч. – Да нет. Ничего. Спросить, что это тогда было, не успеваю. Сразу оба моих столика требуют расчёта вот прямо сейчас и ни секундой позже. *** – Если честно, я думал, что ты не приедешь. Забирает мою куртку, и, пока проталкивает в её рукава чёрные, явно не для таких тряпок предназначенные плечики, осматриваюсь. Глазами то вниз, то вверх. По встроенному шкафу и открытому стеллажу. По однотонным стенам. До последнего не верил. Правда. Весь час до конца смены гадал, приснился он мне или нет. Может, я и вправду прижался к стене и задремал? Вдруг такое можно не заметить? Сейчас тоже из одних сомнений. На переднем пассажирском тоже был. Косился всё на него, молча обсматривал и боролся с желанием потрогать. Чтобы увериться, что по-настоящему. Что он настоящий. – Я же обещал, – отвечает коротко, негромко, и делает приглашающий жест рукой. Указывает в сторону тёмной, как я понимаю, гостиной, и я неловко отодвигаю свои кеды поближе к стене. Странно они тут смотрятся на паркете. Какими-то чужеродно лишними. – Да. – Прохожу вперёд и вздрагиваю от неожиданности, когда нагоняет и обе ладони опускает на мои плечи. Вздрагиваю, но не теряюсь и руки убрать не позволяю. Перехватываю их и накрываю своими. – Но мало кто так серьёзно относится к брошенной мимоходом глупости. Он после спросил, домой меня увезти или… Я выбрал «или». Сразу же. И, наверное, стоило хотя бы покраснеть, но увы. Я разучился краснеть, когда дело касается таких банальностей. – Я думал, что ты не поедешь. Так и идём вперёд вместе. И это странно волнующе. Ощущать за спиной чужую грудь. Будто не так же, как тысячу раз до этого. – Ну, выходит, я был о тебе худшего мнения, а ты обо мне лучшего. – Или всё ровно наоборот. Поворачивает кисть и стаскивает мою же руку вниз. Сжимает за неё и прокручивает меня на месте, останавливая. Вокруг так же темнота. Вокруг большая просторная комната. Ступни скользят по гладким полам, и мне очень хочется встать на носки. Я нарочно держусь чуть на расстоянии. Я нарочно играю во что-то. Задерживаю и смотрю по сторонам. Не на него. Не на его лицо, не на вырез ничем не приметного тёмно-синего свитера и не на руки. – Может быть, – не спорю ни единого слова. Не спорю, но цепляюсь. И глазами за столик с брошенной на него мелочёвкой, и ладонью тактильно за тонкий тёплый обод на его пальце. Обод, который я заметил ещё на руле и теперь старательно игнорирую. – Почему ты оставил часы? Пожимает плечами, и я не вижу, а ощущаю это движение через свою руку. – Столько стоил мой кофе. И ни намёка на усмешку в голосе. Просто… Будто так и есть для него. «Стоил», как же. Я не успел рассмотреть, что там у него было на запястье, но почему-то уверен, что не купленные в переходе стекляшки. А раз так, то с чего бы ему их дарить? Или, может, он и не подарил? А просто заберёт после? – Это смешно. – Я ничего не понимаю. Я смутно догадываюсь, в какую сторону следует думать, но решаю этого не делать. Не моё это дело. Я ни на что серьёзное не напрашиваюсь. – Ты мог не отдавать… Не моё дело, верно. Но, блин, никак не спрыгивает эта тема с языка. Мог бы и дать мне заплатить за себя ради смеха. Ради того, чтобы был реальный повод и причина возвращаться и ждать. Или, может, в этом и суть, что он хотел, чтобы просто так? Чтобы не было причины? – Хватит про кофе, – обрывает все мои мысли и мягко, голосу под стать, разворачивает меня, потянув за руку. Забавно ведёт полукругом по комнате и сам кружится тоже, наблюдает за мной, и чёлка у него странно ложится на правую сторону. Падает туда, и всё тут. Слишком длинная для того, кто следит за своей внешностью. Слишком взъерошенная. Будто давно не стригли. – Раз уж я тебя забрал, то хочу знать, кто будет ночевать в моём доме. Это честно, не находишь? Да, наверное, честно. Только я не очень хочу рассказывать. Мне не стыдно, но вспомнить – значит в какой-то мере вернуться. Я не хочу возвращаться и поэтому пытаюсь увильнуть. Пытаюсь, но заранее знаю, что не получится. Когда притягивает поближе и вторую руку укладывает мне на пояс, это знание только крепнет. Под таким взглядом не соврёшь. – Ты знаешь, как меня зовут. А вот я не знаю, как зовут тебя. – Я пытаюсь сменить тему. Я улыбаюсь ему, запрокинув голову, и цепляюсь за плечи. И легко-легко сразу. Предвкушающие. По-новому. Эти руки мне совсем не знакомые. Эти руки я ещё только собираюсь изучать. – И если ты окажешься маньяком, то… Нарочно не договариваю и смотрю на него, задрав подбородок. – Анджей, – представляется, и я, дурачась, скатываюсь правой рукой по его вниз и пожимаю запястье в знак знакомства. Это тоже из разряда странного: мы очень разные, но мне с ним уверенно спокойно. Не страшно. – Но это не отменяет того, что я могу оказаться маньяком или ещё кем. Хочешь выпить что-нибудь? Накормить предлагал ещё по дороге сюда, и я отказался тоже. Испугался не то того, что попытается отделаться от меня после ужина в какой-нибудь забегаловке, решив, что хватит, и так слишком далеко зашло, не то того, что сам испугаюсь. – Нет, спасибо, – отказываюсь с всё той же улыбкой и, оттолкнувшись от его плеча, делаю пару мелких шагов назад. Буквально откатываюсь по скользкой доске. – Не нужно меня спаивать, я и так сговорчивый. И совершеннолетний, если что. Последнее должно быть шуткой, но по брошенному ответному взгляду понимаю, что ему как-то всё равно. Можно мне уже или ещё нет. И что мне можно, ему тоже всё равно. Отходит в другую часть комнаты, к не зашторенному окну, и, подумав, решает не включать свет. Я же, задрав голову, изучаю высоченные потолки, балки, идущие прямо под ними, и лампы без люстр. Просто свисают вниз на толстых чёрных проводах и ничего больше. – Как ты оказался мальчиком с подносом? Смаргиваю вопрос, как один из самых неожиданных. Кручусь на месте и гадаю: зачем это ему? Почему не спросил, есть ли у меня резинки с собой и нету ли клофелина? Почему именно это? Почему? Почему это интересует? То, что под всеми этими лёгкими улыбками и бейджем. И это тоже непонятно мне. С чего бы мне вдруг именно «оказаться»? Может, это моё призвание? «Моя тарелка»? – Как и все, – пожимаю плечами и всё смотрю вверх. На эти самые шнуры. Кажутся мне подозрительными. Сейчас всё кажется опасно подозрительным. Зачем ему об этом спрашивать? – Увидел объявление и… А если он от… Даже не успел додумать свою маленькую паническую мысль. – Йен, – выдыхает и называет по имени. Заставляет обернуться и ощутить себя каким-то виноватым, что ли? Ощутить себя обманщиком и зачем-то начать пальцами теребить и без того не самую ровную к позднему вечеру косу. Занятие, конечно, увлекательное и может затянуться на очень долго, но сдаюсь быстрее, чем доберусь до кончика, перехваченного резинкой. Наверное, отчасти потому что и нужно бы кому-то рассказать. Самому станет не легче, но проще. – Если тебе интересно, то я вроде как беглый. Не вор и не преступник, а просто беглый. Сбежал из дома, – начинаю с лёгкой улыбкой и путаюсь в словах. Собирался использовать другие, но вот так вышло. Вот такими. Договариваю только внятно. Без лишнего. – Мой отец министр культуры. Это уж точно как-то не так не поймёшь. Только в прямом смысле. Он кивает в ответ и выказывает удивление, только слегка приподняв брови. Вроде и удивился, а вроде и не очень. Я уже понял, что с эмоциями у него не то чтобы густо. Не Лука, который кривляется по поводу и без. Обхожу всю гостиную по большому кругу, разглядываю кирпичные стены и касаюсь щербины на одном из квадратов. Похоже, будто ударили чем-то вроде молотка. – А моя сводная сестра с самого детства мечтала быть балериной. А так как родиться у отцовской секретарши не повезло именно мне, то всегда и был на вторых ролях. У неё не было подружек, но был я. Как видишь, это наложило определённый след, – не поворачиваясь, показываю ему свою косу, просто потянув её за середину, и привстаю на носки, внезапно заинтересовавшись глубокой трещиной в кладке. Привстаю и тут же, опомнившись, опускаюсь назад, испугавшись, что за прорезью может оказаться какой-нибудь сейф, отхожу к неприметной картине, на которой изображена какая-то невнятная серая мешанина. – А при чём здесь балет? – Ей было шесть, а мне четыре, когда нас отдали в училище. Иногда думаю обо всём этом и понимаю, что не помню себя без тренировок и боли в мышцах. Иногда думаю обо всём этом и на следующее утро порываюсь вскочить пораньше, чтобы растянуться. Вскакиваю и не встаю. Просто лежу и смотрю вверх. В обшарпанный потолок своего временного дома. Всё жду, когда же уйдёт былая гибкость. – Ты не хотел? Голос оказывается ближе. Ещё два шага сделает если, то сможет дышать мне в макушку. Если сделает. Пока не делает. – Я не то чтобы понимал, чего хочу. Но у меня неплохо получалось, и в общем всё закончилось чуть больше месяца назад. Она вылетела из второго состава труппы, а я был в основном. Ну и, как ты понимаешь, скандал вышел нехилый. И я ушёл из дома. И я ушёл… в никуда. Просто потому, что всё наконец понял. Понял, что не могу всю жизнь делать то же, что и Мериам. Не знаю, злюсь ли вообще на неё. Наверное, злюсь. Как-то очень далеко и приглушённо. – Не жалеешь? Всё так же держит дистанцию, и я решаю, что хватит этого. – Знаешь, нет. – Оборачиваюсь наконец и едва не давлюсь удивлением. Так жалко себя становится под смягчившимся сосредоточенным взглядом. И под веками сразу как-то защипало, надо же. – Мне нравится эта кофейня. Нравится её хозяйка, несмотря на то что я её побаиваюсь, и даже Лука нравится. В паре не очень явных смыслов. Страшно только иногда, а так ничего. Нормально. Не ужасно. Начинаю тараторить, говорить тихо и быстро и мотать головой. Говорю одно и сам же отрицаю это, дёргая шеей. Вот идиот. Идиот, которого случайно против воли заклинило, и он бы так и продолжил дёргаться, если бы его не схватили за нижнюю челюсть и не потянули её вверх, взявшись за скулы уже двумя руками. – Ты плачешь что ли, бестолочь? – спрашивает так же приглушённо и с затаённым… чем-то. И во взгляде, и в голосе. С чем-то мягким, незнакомым мне и заставляющим вспыхнуть щёки. Заставляющим меня покраснеть и попытаться отвернуться. Надо же! Засмущался, господи! – Я?! Нет! – отрицаю горячо, громко и так обиженно, что, кажется, да. Кажется, он прав. Только я ни за что это не признаю. Ни за что. – Я не плачу, и я не бестолочь! Я… А по щеке это так, это не скатилось, это показалось. Нет и не было на ней ничего. Нет и не было, но на всякий случай спешно вытираю лицо краем оттянутого рукава и шмыгаю носом. Наверняка очень возбуждающе. – Успокойся. Всё в порядке. – И пальцами по скулам гладит зачем-то. Зачем он это делает? – Конкретно сейчас тебе ничего не угрожает. Киваю и ещё раз вытираю нос. Истерики не случилось. Рыдать я тоже не собираюсь. Так только, пара слезинок. Ерунда. Смаргиваю этот неуместный порыв жалости к себе и решительно меняю тему. Тем более что долго рыться в голове в поисках подходящей не приходится. – В коридоре на верхней полке лежит шлем. – Заметил, когда осматривался, и тут же зацепился взглядом за тускло блестящее в темноте стекло. Зацепился а теперь вот так кстати пришлось. Можно и полюбопытствовать. – Чей это? И смотрю в упор. Жду, что начнёт уворачиваться или опустит голову. Или… Ничего из этого. Встречный вопрос, и только. – Почему не может быть мой? И за лицо так же держит. Так держит, будто это я, а не он, могу попытаться сбежать от своей очереди давать ответы. – Потому что ты ездишь на машине. И на парковке не было байка. – Может, это и не очень логично всё, в конце концов, и вправду, можно же и перегнать, но я уверен, что не его это. Уверен, и всё тут. Не кажется мне безбашенным. Не кажется адреналиновым наркоманом. А иметь мотоцикл и ездить сорок километров в час… Ну нет, не верю. – В шкафу его держишь? – Может, и в шкафу, – не отрицает, и чудится, будто вовсе смеётся надо мной втихомолку. Так чтобы вроде и не заметно, но подозрительно. Подозревательно, скорее. Ладно. Раз уж мы такие спокойные… Цепляю его ладонь своей и, сжав за запястье, отодвигаю на десяток сантиметров. – А это? – опускаю взгляд и им же указываю на самый обычный, ничем не примечательный серебряный обод на пальце. – Это вот имеет к твоему шлему какое-то отношение? Изображаю из себя очень хитрого детектива, а под ложечкой так и сосёт. Обида тоже тут как тут. Обида на то, что он уже чей-то. Даже если этого «чего-то» тут и нет. – Может быть. – И как только так лицо держит? Почему у него получается оставаться таким же спокойным? Неужели неважно ему это всё? Все мои вопросы и то, почему вторая половина этого набора колец где-то не здесь? Если так, зачем тогда носит? – Это важно? – Да нет. Если ты поделишься одеялом и завтра правда увезёшь меня на работу. Просто кивает и опускает и вторую ладонь. Отходит, и я тут же теряюсь в пространстве. Ощущаю себя крайне неловко и не знаю, куда деваться. Не знаю, куда девать все вопросы, роящиеся в голове, и ответы на них тоже не знаю, куда девать. Очевидные и ещё более глупые. – Почему ты меня забрал? Пожимает плечами и скрывается в одной из комнат. Отвечает уже оттуда и даже не повышает голос. Свет не включает тоже. – Тоскливо стало, наверное. Что же. Ладно. По крайней мере, это похоже на честность. Это близко. Дожидаюсь, пока возвращается назад, и решаю не тянуть больше. По наитию нахожу ванную, то и дело поглядывая на него, следующего за мной, но отстающего на полметра, и, уже нажав ладонью на выключатель, оборачиваюсь через плечо: – Принесёшь полотенце? Хмыкает себе под нос и вдруг разворачивает меня. Отцепляет ладонь от утопленной прямо в стене диодной кнопки и обхватывает за плечи, уцепившись пальцами за свои же локти. Ощущаю себя маленьким просто мгновенно. Желание запрокинуть голову и шагнуть ближе появляется тоже сразу же. – Ты ничего мне не должен, беглая принцесса, – напоминает с косоватой ухмылкой, и я невольно копирую её. Я согласен с ним, но не дам читать себе нотации. Я вообще ему больше ничего занудного сказать не дам. – Не нужно меня отговаривать. И принцесса из меня такая себе. Не дотягиваю, – предостерегаю полушёпотом и пальцами провожу по губам. Нажимаю на них и чуть тяну вниз. Нажимаю и привстаю на носки. Так мне ближе. Так удобнее и лучше видно. Лучше видно, как ухмылка станет шире, и он, покачав головой, разожмёт руки. – Ни секунды не собирался. – Кивает на дверь и отступает назад. Видимо, делать какие-то свои дела. И усмешка, усмешка никуда не девается. Смешно ему, надо же. Смешной ему я! – Бери что хочешь, княжна. *** Смена оказывается не утренней, а вечерней. График меняется из-за чужой травмы, и Кайлер выходит утром в гордом одиночестве, а меня пихают на ночь. Я просыпаюсь от пищания мобильника, брошенного в куче вещей, и, прочитав сообщение, падаю назад. Сначала падаю, потом соображаю. Потом соображаю ещё усерднее. Понимаю, что меня никуда не выпирают, только спустя десять минут. И… остаюсь на весь день. До пресловутого вечера и только тогда оказываюсь возвращён на парковку, с которой до этого уехал. Это немножко пугающе даже. Пугающе в том смысле, что кажется, будто ничего и не было. Будто просто вышел постоять, и на самом деле всё ещё тянется вчерашний день, а не кончается новый. Будто губы щиплет от какого-нибудь кислого сока, а не потому что они опухшие и закусанные. И, блин, не могу перестать продолжать кусать их. Не могу перестать оборачиваться, когда ухожу от чужой машины, и несмотря на то, что очевидно опаздываю, задерживаюсь ещё и у двери, чтобы очень глупо помахать ладонью. Выдыхаю и, решительно дёрнув на себя ручку, захожу. Иначе так и буду торчать на улице, пока снег не пойдёт. Перво-наперво упираюсь взглядом в кофейную стойку и только после поднимаю глаза выше. Не вижу за ней того, кого мог бы увидеть, и выдыхаю. Это мне повезло, что ли? С кем это я сегодня работать буду? А главное как, если сплошная тля ползает в голове? Тля, бабочки, все прочие насекомые… Ощущаю себя безнадёжно влюблённой дурочкой и ничего не могу поделать с этим. И не могу, и не хочу, но работа есть работа, так ведь? Моя мне нравится, а значит не время тормозить. Значит пора бежать переодеваться и отпускать несчастного Кайлера, только что выбежавшего из кухни. Он носится как угорелый, а я и посетителей-то едва заметил. Я всё ещё в розовом тумане. Пытаюсь стряхнуть его с себя, дёргая головой как собака, и конечно цепляю косой чью-то одежду. Тут же извиняюсь и убегаю в раздевалку. Всё, хватит мне воздушных замков. Пора назад в реальность. Стаскиваю сумку с плеча, куртку по привычке вместе с толстовкой снимаю и успеваю натянуть форменные штаны, как меня хватают сзади за плечо. Снова! Вскрикиваю от неожиданности и лишь чудом не бью затылком по чужому подбородку. Оборачиваюсь, чтобы высказать всё, что думаю о таких вот идиотских подкрадываниях, и даже рта открыть не успеваю. – Переспали? – Лука как обычно в своём репертуаре. Лука даже простым «привет» себя не утрудил, но зато скрестил руки на груди и наклонился вперёд. Чтобы я уж наверняка понял, что он очень ждёт. – И тебе доброе утро. – Вечер, – поправляет, не моргнув даже, и тут же повторяет свой вопрос: – Так переспали или нет? И голос у него вообще ни разу не маниакальный. Он очень расчётливый и деловитый. Такой… ледяной. От которого не очень-то хочется находиться с ним в одной комнатке да ещё и за закрытой дверью. На секунду кажется мне куда злее, чем я думал про него до этого. Как наваждение наступает. – Тебе не пора идти работать? Выпрямляюсь и осторожно тянусь за форменной футболкой. Он свою, как водится, проигнорировал. Снова чёрт пойми в чём и без фартука. Может, он вообще уже уходит? Он, опустивший взгляд вниз и вдруг расплывшийся в широченной улыбке. Понимаю, на что он так пялится, сразу же и быстро прячусь под одеждой. – Нежным он с тобой не был, да? Только, видимо, поздно. На то, чтобы рассмотреть цепочки ярких хаотичных пятен, много не нужно. Особенно если они так и светятся на белой коже в холодном свете потолочных ламп. – Почему же? Был, – отвечаю спокойно и стоя спиной к нему. Отвечаю и сам тянусь рукой назад, к своей шее, чтобы вытянуть волосы наверх и поправить их. Пригладить звенья по сложившейся привычке, перекинуть нехитрую конструкцию вперёд и только после посмотреть на него снова. – Что это вообще? Уязвлённая гордость? Ты ревнуешь? Это должно было быть шуткой. Я хотел, чтобы это прозвучало как шутка. Хотел и тут же пожалел, едва ляпнул. Закрывает дверцу шкафчика, протянув руку над моим же плечом, и шагает вперёд. Запирает меня у него же и обеими ладонями опирается о верхний край. – Ты себе даже не представляешь как. Нарочно горбится и нависает так, чтобы лица почти вровень. Нарочно так близко, что я начинаю паниковать и не могу придумать, с какой же стороны сбежать. – Пусти. Смотрю вбок, а сердце предательски застучало быстрее. – Что такое? – спрашивает, подавшись ещё ближе и чуть ли не в моё ухо. Теперь и вовсе в груди всё чуть ли не переворачивается. Очень-очень зря это всё. Очень неправильно. – Я тебе уже разонравился? Вот этот шёпот – неправильный. Не нужно ему так со мной. Не надо так поступать. Но если я попрошу об этом, если скажу… Именно наоборот и сделает. Я уверен, я знаю. – Нет. – Заставляю себя снова смотреть прямо и едва ли не касаться его носа своим. Заставляю себя не шептать, а говорить нормально, но выходит только первое слово. Дальше голос чужой, сам скатывается вниз: – Просто он больше нравится. Думал, нахмурится, а он смеётся, запрокинув голову. Он реально больной. На оба полушария. Точно. Без вариантов. Совсем без. – Ну ещё бы, – соглашается со мной, отсмеявшись, и я не знаю, как всё это понимать. Я не знаю, куда девать взгляд, принимаюсь шарить им по потолку и невольно его рукам. Невольно цепляю глазами металлический широкий браслет и циферблат. – Вы друзья или как? – решаю, что момент выгодный, но натыкаюсь на сплошное ничего в ответ. – Или как. На ничего и оскал. Смотрю на него и сомневаюсь, что ему место среди людей. Бешеный же. Укусит ещё. Укусит он, а зубы почему-то ноют у меня. И уже ободранные губы тоже. – У нас бы с тобой всё равно не получилось, – дразню против воли и делаю вид, что не понимаю этого. Что он понимает, что я понимаю, игнорирую тоже. – Переспать? – смеётся уже в открытую и оглядывает меня с ещё большей критичностью. Будто ищет третью ногу или запасную пару рук. – Серьёзно? – Это получилось бы, – не ведусь на насмешки и упираюсь ладонью в его грудь. Просто потому что устоять очень сложно. Просто потому что это же ничего запрещённого, верно? Просто нажать, просто вскинуть взгляд… – Мы бы даже до кровати не дошли. Ты бы как раз нежным не был, правда? – Всё зависит от того, насколько бы жалобно ты просил. – Знаешь что?!.. Успеваю охнуть и переползти пальцами на его плечи. Вцепиться в них и в так не вовремя подвернувшиеся под руку волосы. Стиснуть их и теперь смотреть сверху вниз. Я и понять ничего не успел, как он подхватил меня и ударил спиной о дверцу. Я только выдохнуть могу и держаться, чтобы не свалиться. – Что? – передразнивает, и так ему нравится это. Так нравится то, что сумел заткнуть меня, что досада пересиливает все доводы разума. Досады больше, чем инстинкта самосохранения, который и вовсе где-то там на задворках шепчет. Сжимаю его бока коленями, держусь руками и, продышавшись, улыбаюсь, поправив волосы. Вечно одна дурацкая прядь выбивается. – Нет, ничего, просто я вчера тоже был сверху. И у стены тоже был. Зеркалит мою улыбку сначала, так же губы тянет, а после давится ей. Не выдерживает. Отпускает и отступает. Не знаю, как не швыряет на пол. Просто разжимает руки и делает шаг назад. Просто раз – и всё, как перемкнуло его. Выключило. Я ещё дышу, будто только что на дорожке пару стадионов отбегал, а он уже всё. Забыл и вышел. И надо же, даже дверь придержал, а не ударил о косяк, что было сил. Не понимаю. Не понимаю, но работать за меня никто не будет, и потому привожу себя в порядок и тоже возвращаюсь в зал. *** Ночью хотя бы тихо. Настолько, что я просто лежу на руке на одном из крайних столиков. За баркой пусто, в кухне тоже особо возни не слышно. Можно сказать, что даже скучно, но мне больше нравится слово «спокойно». Мне нравится, когда мирно и без лишней суеты. И можно заглянуть в телефон и ответить на сообщения, опять же. И Кайлеру, и его этому другу со странной причёской, и… – Да нихера это не честно! Это по-мудачески, и ты тоже мудак! Поднимаю голову, уловив краем уха обрывки чужого разговора, и невольно вслушиваюсь. Надо же, кое-кто бесится сегодня весь вечер и вот ещё и часть ночи. Может, у него там какая-то фигня по гороскопу? – Мне похуй, что ты думаешь, верни мне ключи, тварь! Блокирую свой телефон и будто бы невзначай пересаживаюсь на соседний стул. Ближний к двери в раздевалку, где Лука устроил телефонную будку. – В смысле «какие ключи»?! Мне надо ответить, что от твоего сердца или что?! И не ори на меня! Да, я ору, и что?! А ты не ори! Какого хера?! Мне объяснить или показать?! Давай, приезжай, я тебе покажу! Всё и сразу! Промаргиваюсь, борюсь с желанием покрутить пальцем у виска и мысленно сочувствую тому, кого угораздило оказаться по ту сторону трубки. И орать на него нельзя, вы только послушайте. Эй, а что тогда было пару часов назад в раздевалке? Смысл было зажимать? Тру глаза и ничего не понимаю. Совсем ничего. Принимаюсь барабанить пальцами по пустой столешнице и кошусь на аккуратно сложенные салфетки в красную клетку. Так и хочется переставить их как-нибудь по-другому. Занять руки. – Ладно. Я сдаюсь. Забери меня. Просто забери меня, слышишь? Вот тут вытягиваюсь в струну и забываю, что вообще хотел сделать. Это слуховые галлюцинации сейчас или что? Кофе без кофеина теперь тоже даёт по голове? – Да, я всё понял. Да сказал же, что знаю, хули ты опять начинаешь?! А нет, всё в порядке. Всё, так сказать, в своём уме. Или без него, тут как посмотреть. Собираюсь уже снова улечься на стол, как оживает дверной колокольчик. Музыка давно выключена, на часах третий час ночи. Это кого-то притащило за кофе или ради сэндвичей с салатом? Что я здесь вообще делаю в такое время? Даже самые упоротые уже либо спят, либо ленятся выползать. Зачем оставлять ночную ставку? Нехотя поднимаюсь на ноги, отталкиваюсь кончиками пальцев от столешницы и пытаюсь натянуть на лицо выражение пободрее. Улыбку, может быть, даже. Только она слетает, едва коснувшись губ. Как и моё дежурное «доброй ночи» дохнет, даже не родившись. Первое, что я вижу, – это лезвие ножа. Очень длинного, скорее всего, охотничьего, которое оказывается в полуметре от моего живота, и уже только после – перекошенное не одной травмой лицо приземистого мужика. Хватаю ртом воздух и пячусь. Он наступает и не издаёт ни звука. Я не понимаю, как стойка оказывается за спиной так быстро, и сглатываю. Смотрю только на остриё и не знаю, что делать. Я не могу даже закричать. Могу только кивать, как больной в припадке, когда низким хриплым голосом требует всю наличку. Коротко и тихо. Без лишних угроз и размахиваний. Я киваю ещё быстрее и понимаю, что допотопный кассовый аппарат захлопнут. Да и нет в нём ничего! Большая часть посетителей рассчитывается картами! – Живее! Боже, боже, боже… А он ещё и подгоняет меня, махая своей железкой. Он ещё и наступает, и замахивается, показывая, что не шутит. Показывая, что ему очень, ОЧЕНЬ нужно! – У меня нет ключа… – Если бы был, я бы уже всё открыл и отдал. Я бы уже всё… – Я… – начинаю заикаться и почти тут же оказываюсь прерван голосом Луки, который, зажав трубку плечом, выруливает из узкого, ведущего в раздевалку коридора и так на полном ходу и поворачивает в зал, умудряясь ещё и похлопать себя по карманам. – Да-да, я понимаю… – выдыхает, закатывает глаза, беззвучно губами считает до трёх и… – Я же сказал, что знаю! Блять, погоди! Погоди, я выйду, эта старая карга не разрешает курить внутри. Что значит «и правильно делает»? Я могу не спрашивать, на чьей ты стороне, да? Почти мимо проходит и только потому, что зову его по имени, оборачивается. Хмурится, сначала не понимая, а после понимает. Включается наконец. – Погоди. Повиси пока, – небрежно бросает тому, кто бы у него там ни был, и, отняв телефон от плеча, зажимает его в руке. – У нас тут что, кинк-пати? Чувак, тебе кофе? Если да, то будь клёвым и налей себе сам, ок? – обращается к этому с ножом так, будто они приятели, и тут же пытается вернуться к прерванному разговору. Так, будто ему вообще плевать на то, что в его теле могут появиться незапланированные дырки. Мне вот нет. Совсем не плевать. Я вдруг осознал, что боюсь острых колющих предметов. – Лука, это не смешно, – зову его снова и боюсь даже поворачиваться полностью. Не знаю, за кем стоит следить. Этот перекошенный совсем не похож на человека, которого можно оставить без внимания. – Открой кассу, пожалуйста! – прошу его и очень надеюсь, что внемлет. Очухается. Выключит свой грёбаный телефон, и мы отделаемся недостачей. Очень надеюсь я. У него, видимо, какое-то другое мнение. Господи-господи-господи, что и зачем? Зачем он это делает? Для чего подходит ближе? – Мужик, ты бы валил отсюда, а? Не видишь? Я разговариваю, а эта сопля уже достаточно испугалась, – кивает на меня, а после на дверь. Телефон так и держит зажатым в кулаке. В опущенном вниз кулаке. Может, затем, чтобы тот, с кем он разговаривал, всё понял и вызвал помощь? Полицию? – Ну давай, иди, там две десятки, может, и те на размен мелочью. Приподнимает брови, чтобы казаться поубедительнее, и делает очень такой явный жест свободной ладонью. «Кыш-кыш» делает, и мне уже натурально плохо. Ноги не держат. Перекошенный с ножом слушает его молча, долго пялится в ответ, единственный глаз щурит и, видно, решается на что-то. Перехватывает нож крепче и бросается вперёд. Я скатываюсь вниз так стремительно, что не понимаю, почему копчик обожгло болью. Понимаю, что на полу не я один. Мужик с ножом встретился лицом со столешницей и отскочил от неё, осев на пол. Я пропустил всё. Я даже не понял, когда и что случилось. – Ну сказал же погоди! – Лука уже ругается дальше со своим телефоном и даже поворачивается спиной к осевшему на пол мужику. Мы с ним теперь на одном уровне. Я вижу его начавший лысеть затылок. – Что тут? Да ничего. Так, стрёмный мужик с какой-то стрёмной железкой, – сплетничает как базарная бабка и оборачивается, чтобы глянуть на пол. Видимо, потому что спросили о чём-то, что того требовало. – Да не, ничего интересного. Фигня какая-то, похожа на тактический, но… – Рассматривает нож, качает головой и кривится. Будто бы оскорбили его высочество. Отпинывает оружие в сторону и поворачивается уже всем телом. Покачивается на пятках и обращается к этому, севшему прямо: – Вали давай, мне не охота связываться с копами. Кивает на дверь и, уверенный, что всё, можно назад к своим переговорам, отворачивается. На метр отходит всего, слушает что-то, как этот, оглушённый и со сломанным носом, вдруг буквально взвивается вверх, словно подкинутый, и выдёргивает что-то ещё из кармана. Что-то блестящее и сверкнувшее на свету. Успеваю вскрикнуть и закрыть рот рукой. Испугаться больше, чем до этого, и в раз не пропустить ни-че-го. Совсем нет. Не то шило, не то что-то иное, очень на него похожее, втыкается в чужой бок и резко едет вверх, разрывая футболку. Быстро-быстро всё, ударил – и тут же назад, к двери. Сваливает, как ему и предлагали. Он сваливает, прозвенев колокольчиком, а я так и сижу на месте, не шелохнувшись. Дышать и моргать боюсь. Боюсь всего на свете и будто в насмешку над этим, очень уместную насмешку, слышу едва ли не скучающий надсадный вздох. – Да что ты рыдаешь, господи. Печень на метр ниже. Понимаю, что он даже не вскрикнул, когда его ударили. Понимаю, что теперь тоже не спешит падать, а просто согнулся, оперевшись ладонью о тот же, за которым я и сидел, стол. Морщится, снова зажимает трубку плечом, флегматично прижимает пальцы к ране и, оценив тут же налипшее на них красное, тяжело вздыхает. И если первое было явно для меня, то после, взяв паузу, он обращается уже к тому, кто на том конце трубки. Взяв паузу и сжав зубы так, будто ну теперь-то ему достанется. – Я это, я перезвоню, не вешайся пока, ок? *** В приёмнике, там, где ему оказывали первую помощь и залатали рану, зачем-то оказывается зеркало. Зачем-то стоит так, что, находясь рядом с кушеткой, на которой это вот, потерявшее пол-литра крови, сидит и болтает ногой, я вижу своё отражение. Я вижу в нём чёрт-те что и не могу поверить, что вот это вот растрёпанное, страшное, с ввалившимися глазами и чёрными пятнами под ними и есть я. Вижу ещё светло-голубую плитку на полу, белую настенную и кусок красных волос тоже вижу. Я не верю, что ему радостно наплевать на швы и то, что теперь один из его партаков ещё и кривой и сшитый из двух половинок. Он, разумеется, бледный, но спокоен, как утопленник, которому уже некуда торопиться. Он спокоен, а у меня нет-нет да прокатится по щеке очередная солёная капля. Смахну её только, а там уже раз – и следующая. Держусь рядом с ним и никак не могу перестать хвататься за его руку. Так я по крайней мере уверен, что он точно живой. Вцепился в его пальцы и запястье мёртвой хваткой, и никак не разжать. Просто не получается, и всё тут. Я слишком сильно испугался. Чудовищно сильно. Впервые в жизни настолько сильно. Я даже не знаю, сколько так проходит и когда я вообще начал гладить его по плечу. Растирать, сжимать его, чуть ли не царапать ногтями. Он молчит и никак не комментирует это. Он молчит до того момента, пока наше уединение не окажется нарушено постучавшими по косяку костяшками пальцев. Вскидываю голову, а Лука свою даже не поворачивает. Упорно смотрит на глянцевый, совсем новый плакат, рассказывающий о правилах первой ожоговой помощи. Так внимательно, будто решил податься из бариста в спасатели. Я же смотрю на дверной проём и не сразу понимаю. Я вообще не понимаю, откуда тут взялся Анджей. Соображаю крайне туго, да что там соображаю – моргаю через силу, и потому решаю не тратить время на угадывания. Решаю, что лучше уж по старинке. Спросить ртом. – А ты как здесь? Я не помню, чтобы он успел… – Я и не говорил, – я даже закончить не закончил, а Лука уже перебивает. Лука разминает шею, нарочито медленно описывая головой целый круг и только после будто роняет её набок. Так, чтобы смотреть со мной в одну сторону. – Тайра? – Мне позвонили из больницы раньше, чем я успел доехать до кафе. – А, – Лука кивает, а я не понимаю. Я не врубаюсь, и только когда он подходит, меня словно включает наконец. Ну конечно, господи! Как можно быть таким тупым! Поворачиваю кисть, за которую держусь, тыльной стороной вверх и долго пялюсь на чёрную, поплывшую уже от времени полоску на чужом безымянном пальце. После медленно перевожу взгляд на обод на другой руке. Смаргиваю. – Вы так издеваетесь? Я бы, наверное, догнал раньше, если бы не тормозил. Я бы, наверное, и орал громче на порядок, если бы не догадывался вовсе. Не ёрзало в подсознании что-то эдакое. Прозорливо намекающее. Наверное, кричал бы. Сейчас меня хватает только на ехидство и проникновенный взгляд. С одного на другого, и надо же: первый досадливо качает головой, а второй просто легкомысленно отмахивается. – Да нет, это так, формальность. – Отмахивается и снова возвращается взглядом к плакату с изображениями ожогов разной степени мерзости. – Не обращай внимания. А да, правда? Как же я сразу не подумал, что так можно было. Просто не обращать внимания! Проигнорировать тот факт, что я не выбирал, оказывается, а просто вклинился между ними. Вот так шутка. А я ещё спрашивал о ревности. Конечно он ревновал! Только я по глупости решил, что меня. – Это твой шлем? Ответ очевиден, но хочется совсем уже точек. Везде и всюду. Спрашиваю у одного, смотрю на второго. Просто так, в целом на него, не в глаза. Подумать только, ни один ничего мне не наврал. – У меня отобрали Дукати, можешь себе представить? – Лука с готовностью ябедничает, тем самым подтверждая мои догадки, и, надув губы, грозит воздуху указательным пальцем. – Ц-ц-ц, плохой, плохой Анджей. Лишил меня всех радостей в жизни. – Ты нашёл новые. – Мои новые ты тоже прибрал, знаешь ли. Анджей уже открывает рот, чтобы оспорить это, но я вытягиваю вперёд свою раскрытую ладонь. Будто линию ей черчу между ними. – Стоп. Заткнись, – приказываю ему, по сути ни черта мне не знакомому, и сам чёрт не знает, почему он подчиняется. Бесшумно хмыкает только и изгибает губы чуть меньше, чем нужно для того, чтобы это стало очевидной улыбкой. – И ты тоже заткнись, – предупреждаю и Луку заодно и после указываю на него большим пальцем. – Значит, ты и ты… – сначала на него указываю, после на этот раз на простой чёрный свитер без рисунков. Не договариваю, ожидая, что это сделает один из них. И надо же, не зря. Отвечают и правда с готовностью. Только вот… – Нет. – Анджей даже закатывает глаза и отводит руки за спину. Цепляется пальцами за запястье да так и замирает, будто каменный. Лука же иного мнения и с энтузиазмом его отстаивает: – Да. Да, конфетка, да. Да! – тараторит и так же, как и я до этого, тычет пальцем в чужую грудь. Весьма активно тычет и даже свитер продавливает. – Вот он – моё официально оформленное имущество. Правда я тут в опале слегка, так что пользуйся пока, не стесняйся. Подмигивает мне, да настолько бесяче, что я не знаю, как сдерживаюсь, чтобы не залепить ему. В итоге только сбиваю его руку, которая дёргается туда-сюда, вытянувшись на уровне моего плеча, и, сам того не понимая, перехожу на вопль: – Знаете что?! Идите вы оба… к психиатру! Хотелось использовать другое слово. Совсем другое. Но это, блин, им куда больше подходит! Врач им нужен, а не на хер! Придурки! И хоть один бы на мои крики нахмурился! Так нет же – оба делают вид, что ничего и не было. Оба. Лука ко всему прочему ещё и становится серьёзным вдруг. Задумчивым. – Слушай, а всё приобретённое за эти годы считается совместно нажитым имуществом? – За годы! За годы!!! Господи, помоги мне уйти отсюда. Помоги мне просто взять и уйти. До того, как я решу, что можно и остаться. В любом случае, это их проблемы. Их разборки, их… – Я это к тому, что хочу кое-что из твоего. Кое-кого, с кем у меня совпадают следующие выходные, – подмигивает мне, а я ощущаю какое-то смутное прозрение. Так, погодите, стоп. Отчего-то всё ещё стрёмные шутки кажутся мне не такими шутками и экстренно отправляются на пересмотр. – Так это… – Особенно одна из самых глупых. Я даже назад отступаю и опираюсь обеими ладонями о кушетку. – Это про тебя было? – Что было? – Анджей сначала не понимает, что я это ему даже. А когда ловит мой взгляд, то конечно же переспрашивает. Он в этом плане не слишком трудный. Неразговорчивый, но если напрямую… – Ты действительно заставил его сделать вазэктомию? На Луку упорно не смотрю. Даже боковым зрением нет. Луку игнорирую, даже когда он, дурачась, начинает махать рукой перед моим лицом. Глаза в глаза с Анджеем. Секунда, две, четыре… Тяжкий выдох. – Не надоело ещё сверкать шрамом от аппендицита? Хочется обратиться к господу в сотый раз за эту ночь. Хочется поблагодарить его за то, что хотя бы один из них нормальный. Правда, нормальный-нормальный бы никогда не связался с тем, кто искренне удивляется в ответ на такой вопрос и разводит руками. – А что же делать, если яйца неудобно показывать? Анджей устало потирает переносицу и тем самым напоминает мне о том, что вообще-то уже даже не глубоко за полночь. Вот-вот забрезжит рассвет на горизонте. – Подашь мне ножницы? – это он мне и так нейтрально, что сразу и не понять, шутит или… – Я сейчас сделаю так, что будет удобно. С ним непонятно, зато Лука тут же симулирует шутливый ужас: – О нет. – Вскидывает руки и отгораживается ими. Я смотрю на него исподлобья и с максимальной своей мрачностью. Мельком снова уловил отражение в зеркале, и теперь и вовсе хочется сравнить себя с восставшим трупом. Ужасно, просто ужасно выгляжу. Потрёпанный больше чем этот, со свежими швами на коже. Ему будто вообще всё нипочём. Моё надсадное запоздалое «О да» тем более. – Подуй лучше на ранку, спроси, где ещё болит, и унеси меня в кроватку, – предлагает и успевает подмигнуть. Успевает за секунду до того, как в перевязочную – или что это вообще? – заходят медсестра и полицейский в своей строгой тёмной форме. Анджей отступает вместе с девушкой в белом в сторону и подписывает пару бумаг. Всё это правда. Какой кошмар. Я в настоящем комедийном кошмаре. И этот ещё, с запутавшимся кублом на голове, продолжает лезть ко мне, напрочь игнорируя все попытки человека в форме задать ему несколько вопросов. – Я буду хорошим мальчиком, правда. Ну, или плохим. Как скажешь, – обещает это нарочно громко и глядя зачем-то вверх. Обещает это, пялясь на белёный потолок, и мне хочется выйти и продышаться. На минутку хотя бы. Это абсолютно точно нереально всё и только в моей голове. Только в ней и нигде больше. Разве может быть иначе? Конечно нет. Конечно нет… Лука ожидаемо отказывается оставаться в больнице и вдруг требует ёлку и огоньки. Ему вдруг надо, у него Рождество в заднице заиграло. Я честно пытаюсь ускользнуть в коридоре. Просто повернуть в другую сторону и тихо, очень тихо выйти через другой выход. Здесь же есть другой выход? Успеваю только обдумать это и сделать три робких шага прочь, когда ловят за волосы не очень приятно. Когда тянут за косу назад, наматывая её на кулак, ощущения довольно спорные. Я нарочно не оборачиваюсь. Я не знаю, зачем мне видеть, кто именно это делает.