Святотатство

Агеро прикоснулся к мягким волосам Баама лишь кончиками пальцев, и даже после такого невесомого касания почувствовал, как сквозь тело словно пропустили волну высоковольтного тока. Какой чудесный кошмар. Что же будет, если прижать руку плотнее? Сердце остановится? На мгновение Агеро показалось, что идея не так уж и плоха, ведь, в конце концов, он уже пару раз умирал. Не привыкать. Да и ради этого человека, честно говоря, даже в третий раз умереть не жалко. Агеро говорил про погибшие души и благие намерения, говорил, что не силён в мотивационных речах, а в ответ получал лишь молчание, говорил, что не чувствует вины, хотя на самом деле чувствовал себя невероятно грязным. Он говорил. Но не думал о словах: думал только о том, что опасно прижимать ладонь плотнее и старался не показывать мелкую дрожь, пробиравшую от плеч до кончиков пальцев. — Кун-сан… — наконец-то ответил Баам, так мягко и невинно, будто это не он меньше, чем час назад уничтожил тысячу душ. — Да? — сказал Агеро, чуть только заслышав этот голос. Он смотрел куда-то вдаль, он не мог себе позволить опустить взгляд на Баама, это, вашу башню, святотатство какое-то. — Почему Вы решили, что я не буду против? Почему Вы не рассказали мне? Агеро застыл. Агеро, казалось, разучился дышать. Агеро не знал, как оправдаться. Да и кто оправдывается перед святыми? Перед святыми только исповедуются. — Баам, я… — замявшись начал он, кое-как сглотнул вставший в горле ком и продолжил, — я подумал, что только так смогу тебе помочь. Смогу быть хоть чем-то полезен. Прости. В огромном зале повисла тишина. Агеро на мгновение прикрыл глаза и почувствовал, как эта мрачная тишина заставляет тело леденеть и тяжелеть. Захард его помилуй, он уже не помнил, когда в последний раз просил прощения, и абсолютно не понимал, почему молчание после него ощущается хуже жесточайших слов. — …Хорошо, — смиловался Баам, и Агеро почувствовал, как чуть не потерял контроль, как светоч под его ногами слегка пошатнулся, — может быть, я слишком мягкотелый, Кун-сан, но, пожалуйста, помните, что я не умею жертвовать людьми. Агеро сказал в ответ что-то про чувства, про отличие Баама от таких людей как он сам или Уайт. Сказал, и сам себя не услышал, ощущая, как в этот самый момент покрывается несмываемой и липкой тёмной смолой от души и до кончиков голубых волос. Какой же он мерзкий. Какой же он грязный. Порочный. Недостойный. Какой же он… — Будь осторожен, Баам! — прокричал он вслед улетающему другу, а сам подумал: пусть до него мне никогда не дотянуться, но могу ли я стать хоть на йоту лучше?.. — Вы тоже, Кун-сан! — донёсся ответ, и Агеро захотелось раскинуть руки, оттолкнуться от светоча и вперёд спиной полететь вниз. Чтобы не слышать слов, которых он не достоин. Он, Захард побери, не достоин и крупицы того тепла, которое Баам ему дарит. Да и может ли он стать достойным после того, как своими руками помог демону Адского экспресса угробить столько душ? Как своими руками подтолкнул Баама к греху? Если Агнис действительно возможно перевести как «святой», то Агеро точно зря дали второе имя. Агеро почувствовал, как тело прошибает ледяная волна, обхватил себя руками и понял: если и есть возможность искупить свои грехи перед святым человеком, то он готов на всё. Он долго смотрел Бааму вслед, и, как только потерял его из виду, сознание словно бы покинуло его. Агеро разговаривал с людьми, обсуждал планы, наблюдал, был остроумным, но ничего, абсолютно ни-че-го из этого не осознавал, пока не услышал, как Хва Рьюн говорит ему: — Кун, ты должен признать, что становишься необъективен, когда в деле замешан Баам. Он поднял взгляд к небу, состроил надменное лицо и сказал, мол, пусть так, но проблемы всё равно начнутся сразу же, как только мы пробьём стену. И подумал вдогонку: что за чушь, я полностью объективен. Ведь пытаться защитить единственного человека, который привносит в этот мир какой-то смысл — разве это не объективно? Разве помогать миру таким образом стать лучше — это не объективно? Если он мыслит не объективно, то он субъективирует. А что там у него в субъективном мышлении, когда в деле замешан Баам? Ах, да, жертвенность. Никакой личной выгоды. Нет-нет, Хва Рьюн, он — самый объективный в мире человек, потому что он один видит, насколько Баам важен для мира. На себя он плевал с последних этажей. Провожатая будто прочла его мысли по глазам и как бы невзначай сказала. — Кун, твоя жертвенность граничит с самоуничтожением. Мне за тебя страшно. И ушла, Агеро и слова сказать не успел. И пускай. Пускай лучше самоуничтожение, чем ещё хоть раз подставить под удар других и разгневать Бога. Он не помнил, как Баам снял заклинание, не помнил, как пала вторая стена. Он столбом стоял посреди пустой комнаты и думал, что его жизнь закончится, если он ещё хоть раз позволит себе подвести Баама. Если он ещё хоть раз проспит два года, вместо того, чтобы быть рядом. Если он ещё хоть раз примет решение без высшего одобрения. Если он ещё хоть раз будет недостаточно праведен, будет горделив или позволит себе слабость. Если… — Кун! — крикнул Хокни, и Агеро словно вынырнул из вязкой пелены и обнаружил, что стоит в дверях командного пункта и тяжело дышит. Красные глаза уроженца этажа смерти обеспокоенно смотрели на него, и Хокни спросил: — Кун, ты куда? Он оглядел комнату, взглянул на монитор светоча и только тогда понял — куда же он? Небо за второй стеной было окутано горящей шинсу. Люди падали с него, словно град. Баам сражался с Хоакином. Агеро, ей-богу, не помнил, как до такого дошло, но отчётливо понимал, чья эта вина. Правильно, ненасытный монстр не может долго игнорировать выставленную прямо перед его носом тарелку с деликатесами, так же как и кошка не будет размышлять: выпить ли ей заботливо налитое молоко? Агеро и не думал, что это самое последнее «если» случится настолько скоро. Внезапно ему стало легче. Теперь нечего бояться. Теперь его жизнь точно не имеет смысла, а единственная её цель — помочь Бааму. Кто знает, может быть он ещё способен стать лучше? — Я должен помочь ему, — быстро ответил Агеро и побежал вперёд, в пекло, как можно быстрее, и даже не слушал, как Хокни истошно кричит ему вслед, мол, остановись, твоё место не там! Раздражает. Глупый мальчишка. Его место там, где Баам. Это аксиома. Агеро пробирался через тяжёлую шинсу с огромной скоростью манипулируя светочами, совершал опасные телепортации, пару раз словил горячие и острые потоки, которые оставили жгучие следы на шее и щеках. Это было не страшно. Это было не больно. Страшно было бы опоздать, больно было бы потерять Баама снова. А тут — пошипел, руку прижал и бежишь дальше. Пожжется и пройдёт, скоро кровь застынет, скоро боль станет статичной. Да и имеют ли такие мелочи значения по сравнению с тем, когда тебя заваливает камнями, когда у тебя останавливается сердце, или когда тебе раз за разом вспарывают живот? Да и всё последнее меркнет перед той болью, которую он испытал на этаже испытаний. Агеро перепрыгнул со светоча на твёрдую поверхность и застыл. Тела. Псы Ямы. Анимы Ло По Биа. Офицеры. Наверняка найдутся и старейшины, если присмотреться. Но Агеро не хотел искать. Агеро больше не хотел смотреть на смерть. Агеро хотел стать лучше, чтобы приблизится к Бааму. Он стоял, безумно широко распахнув горящие лазурные глаза. Он видел не тела. Он видел свою вину и последнюю возможность. — Рыбка, — одними губами прошептал он, — каков твой предел? — Он не мой, алчный сын семьи Кун, он — твой, — ответила огненная рыбка, изящно проплывая перед глазами. — Да плевал я чей, — на выдохе парировал Агеро, — я просто обязан искупить вину. — Ты не сможешь спасти их всех. — Конечно, — улыбнулся он в ответ. — Я ведь не Баам. Он направил руку в сторону одного из псов и закрыл глаза. Тепло. Агеро был готов расплатиться за каждую взятую взаймы душу. На горизонте бурлила шинсу, где-то чуть за горизонтом Баам сражался с пробужденным руками Куна демоном. Кун же бежал вперёд и спасал душу за душой, сквозь пот, сквозь постоянные перемены дрожи и жара, сквозь боль в свежих ранах. Он не слышал благодарных криков. Он не слышал предупреждений огненной рыбки. Они не стоили ничего, искупление — стоило всего. Агеро ещё никогда не чувствовал себя настолько достойным имени Агнис. Он споткнулся о ровную землю, опёрся на руки и увидел, как рыбка проплывает перед глазами и говорит: остановись. Когда-то Агеро сказал себе, что ради благополучия Баама будет пользоваться этой силой, даже если та его сожрёт. Куна, может быть, и считали лживым хитрецом, но от данных слов тот никогда не отказывался. — Остановись! — закричала рыбка. — Ты тратишь свои жизненные силы, чтобы вернуть жизнь врагам! Чего ты добиваешься? — Если Баам может спасти всех, то и я должен, — ответил Кун, борясь с очередной волной озноба. — Правильно сказала красноволосая провожатая, ты, сын семьи Кун, совсем не объективен. — Ты наверняка знаешь, что я думаю на этот счёт, — сказал Агеро, кое-как поднимаясь на ноги и всё двигаясь и двигаясь вперёд. — Ты безумец. Любовь — самый острый клинок среди всех субъективных причин. Агеро выставил обе руки перед собой и рассмеялся. — Любовь… какое странное суждение с твоей стороны. Недостойный любви на неё не способен, глупая рыбка! Рыбка, кажется, засмеялась в ответ. На своём, на рыбьем. Агеро сосредоточился и освободил столько пламени, насколько хватило сил. По площади. Горизонт осветило алое зарево. Сотни душ вернулись в свои тела. Кун повалился назад, упал на спину. Твою Башню, как жарко. Твою Башню, как бьётся сердце. Любовь? Да даже если так. Какая разница? Всё одно — готовность с головой раствориться в человеке. Агеро уже давно перестал отрицать, что он безумец, что все его цели превратились в одно сплошное желание безотчётно следовать за единственным светлым огнём в этом грязном мире. Даже сейчас, когда ему казалось, что до смерти — рукой подать, единственное, что помогало дышать сквозь удушающе-горячий воздух, что смывало прохладными потоками липкую грязь с души и тела — это любовь. И только самые однобокие рыбки и провожатые в мире могут считать, что любовь зациклена на близости и похоти. Кун смотрел на заполненное шинсу небо и понимал: он сейчас встанет и пойдёт вперёд, как жарко или холодно ни стало бы, потому что он способен признать, что влюблён не в человека — в божество и смысл. Что готов всю жизнь плестись в его ногах, чтобы в один момент оказаться полезным этому свету. В этом и скрыт смысл. Ничего больше не имеет значения. Он перевёл свою субъективную любовь в объективную и никогда об этом не жалел. Он слишком умён, чтобы отрицать свои чувства, но слишком плох, чтобы верить, что достоин равных чувств. Агеро встал. Рыбка удивлённо взглянула на него. — У тебя совсем не осталось сил, Кун Агеро Агнис, ты не можешь идти дальше. Ты не должен быть на это способен! Они все живы, поздравляю, ты угробил себя, но спас всех, мессия недоделанная! — Я не умру, рыбка, пока я нужен, я не имею на это права, — сказал Кун, борясь со звоном в ушах. И горизонт вспыхнул чёрным шинсу. Агеро испуганно вскинул голову и закричал: — Баам! Неужели он опоздал из-за своей слабости? Сердце. Оно бьётся так быстро от страха, или от того, что не выдерживает излишнего героизма? Захарда ж за ногу. Это уже действительно больно. Кун резко выдохнул и перестал чувствовать тело. Сейчас ему казалось, что он настолько напуган, что всесилен. — Синяя черепашка! — донёсся раскатистый голос из-за спины. — Кроко? — удивился Кун. Огромный крокодил во всей своей красе нёсся к нему через ожившее поле боя, расталкивая недавних мертвецов. — Что ты творишь, глупая черепашка? Зачем ты поджёг мёртвых черепашек? Почему ты не на вашей черепашьей базе? Рак схватил его за шкирку, приподнял и грозно осмотрел. Агеро пытался вырваться с криками: тупой крокодил, мне надо идти, я должен помочь Бааму! — Черепашка ужасно выглядит, — констатировал Рак. — Уж не хуже тебя. Отпусти! Отпусти меня! — Агеро потянулся к светочу, готовый даже достать нож, если того потребует ситуация. — Красная черепашка сказала мне найти синюю, потому что у той проблемы с головой. Рак-вожак должен доставить черепашку обратно. Вашу ж башню, вашу ж башню! Ему нужно спешить, там что-то не так, с Баамом точно что-то не так, а он болтается в метре над землёй, его держат за шкирку, как какого-то котёнка. Жизнь вокруг бурлит, Кун справился, но что значит эта жизнь, если он опоздает? Он изогнулся и с размаху пнул Рака по морде. Крокодил завыл. Кун упал на землю, поднялся с третьего раза и побежал дальше. На чистой надежде. За счёт веры в свет. Уж точно не за счёт того, что был способен бежать. Поднимаясь, путаясь в безвольных руках и ногах, он не был уверен, что сможет сделать ещё хоть шаг, но прыгал по светочам так же ловко, как в начале пути. Шар разрывался от звонков, но Агеро игнорировал навязчивый звук, игнорировал всплывающие сообщения. Он увидел на горизонте Баама и Уайта. От такой концентрации шинсу и жителям сотого этажа было бы тяжело дышать. — Баам! — закричал Агеро и упал на светоч. Уткнулся лицом в ладони. Баам был жив. Хотелось просто свернуться в клубок, в полной темноте, и никого больше не видеть и не слышать. Хотелось, чтобы тело окатили холодной водой и оставили лежать в этой темноте. — А я предупреждала! Не смей больше использовать мою силу, если жизнь дорога, слышишь, сын семьи Кун? Кун не слышал. Ему ещё никогда не было настолько плохо, даже на смертном одре было меньше боли, чем сейчас, когда он, изнурённый и бесполезный, упал в паре метров от лучшего в этом мире человека, который вёл неравный бой. Упал и ничем не мог помочь. — Кун-сан! — обеспокоенно закричал Баам, его крик смешался с тонким звоном в ушах и грохотом потоков шинсу. — Что Вы здесь делаете? Что с Вами? Но одна мысль действовала лучше любого обезболивающего, и Кун сумел поднять голову и сказать: всё в порядке! Одна мысль. Он отплатил за свою ошибку сполна. Теперь он хотя бы на йоту, но достоин слышать этот голос. Баам метнулся к нему. Уайт к Бааму. Со спины. У Агеро не хватило сил на крик. Огромный красный меч пробил тело Баама насквозь и остановился в паре сантиметров от головы Куны. Будто бы нарочно. Уайт усмехался, широко растянув губы. — Мы же говорили, что сожрём его! Кун почувствовал, как внутрь словно залили раскалённый суспендиум. Он молчал и пусто смотрел на бессознательное тело Баама, смотрел, как с такого близкого острия клинка капает на светоч святая кровь. Уайт вытащил меч. Агеро еле успел подхватить Баама, взглянул на его бледное лицо и вдруг понял, что не имеет никакого морального права сдаваться. — Спасибо тебе, мальчик, ты помог нам насытиться, поэтому мы великодушно сохраним тебе жизнь, — сказал монстр. Где отличие любви приземлённой от жертвенной любви к божеству? Обычная любовь склонна к излишним слезам. Последователь любовного культа не будет плакать о своём божестве. Он за него умрёт. Агеро поднял горящие глаза на Уайта. От этого взгляда вековой монстр невзначай отступил на пару шагов назад. И уткнулся спиной в два скоординированных светоча. — Гори в аду, — прошептал Агеро и телепортировал Уайта так далеко, как только мог, спрыгивая с исчезающего светоча. Что-то ледяное пробило тело насквозь. Как хорошо. Хотя бы чуть-чуть прохладнее. И вроде бы сердце бьётся чуть медленнее. Он прижал Баама к себе. Он чувствовал спиной ветер и уплотнённое шинсу. Насколько далеко находится дно этажа? Не важно. Главное успеть. Баам сможет взлететь. Баам спасётся. — Рыбка? — из последних сил позвал Агеро. — Ты самоубийца? — съязвила рыбка. — Я умру, даже если выживу, — усмехнулся Кун. — Разве я не умираю прямо сейчас от твоего пламени? И мысленно добавил: разве я смогу жить без Двадцать пятого Баама?.. — Я не смогу исцелить вас обоих, — твёрдо ответила рыбка, спиралью кружась вокруг их падающих тел. — Или ты даже не заметил, что ранен? Агеро опустил взгляд и увидел, что весь боевой костюм пропитался кровью, которая явно не принадлежала Бааму. Вашу башню. В тот самый момент, когда он телепортировал Уайта… Кажется, Агеро собрал полный комплект из смертельных проблем. Достижение, однако. Сфера всё ещё разрывалась от звонков. Бездны сверху и снизу практически сравнялись в объёме. Скорость падения росла по экспоненте. — Мне плевать, — наконец-то собрался с мыслями Кун. — Мне даже не больно. Спаси Баама, воспользуйся всем, что у меня осталось, только спаси Баама… Рыбка усмехнулась — ничего на свете не стоит потерянной любви? Как благородно! — и охватила их падающие тела алым пламенем. Кун не почувствовал тепла, но почувствовал всеобъемлющее счастье. Если Двадцать пятый Баам будет жить, то этот мир не обречён, если Двадцать пятый Баам будет жить, то и его жизнь, получается, прошла не напрасно. — Кун-сан?.. — прошептал Баам, открыв глаза. Агеро в последний раз улыбнулся ему, взглянул в эти прекрасные и тёплые золотые глаза, а затем отпустил руки. — Прости, Баам, дальше сам. Он не хотел быть балластом. Он не хотел больше марать его руки в своей крови. Родной голос надрывно разносился по этажу. Агеро казалось, что его тело легче воздуха, он будто лишился способности к осязанию. Воздух был таким приятным и холодным. Слабость, оказывается, такое всепоглощающее чувство. Отвергнутый сын семьи Кун снова умирает? Ой, дорогая, умоляю Вас, он уже столько раз умирал! Таким не рады ни в аду, ни в раю, вот и удерживают их на земле. Подумать только, продвинул свою сестру в принцессы Захард! Подумать только, пытался продвинуть свою любовь в Божества! Подумать только! Откуда в этом мальчике столько наглости, откуда в этом мальчике столько крови? Интересно, посчитают ли его глупость жертвенным самоубийством у врат рая? Интересно, чего стоил тот человек, ради которого главный интриган дворца растворил свою гордость в чувствах? Что за эгоизм, умереть на глазах любимого человека! Мерзкий Агеро Агнис! И тут, сквозь навязчивый дворовый шепот, Кун услышал чёткий и светлый голос. Я хочу покорять башню с Вами. Он снова очутился на этаже Эванкхелл. Перед ним стоял маленький Баам и прижимал к груди устрашающий Чёрный Март. Трава вокруг горела золотистыми отблесками. Дул мягкий ветер. — Кун-сан, я предложил Вам идти рука об руку, потому что нашёл в Вас дорогого человека, а не потому что собирал последователей, — грустно заметил мальчик. — И, знаете, то, что я обращаюсь на «вы», не означает того, что я бесконечно далеко. — Баам, я… — промямлил Кун, но в горле встал крупный ком. Агеро прикрыл лицо руками и упал на землю. Молодой Баам подался вперёд и крепко обхватил того за плечи. — Умерев за кого-то, Вы никогда не сделаете этого кого-то счастливым. Агеро не смог сдержать слёз. — Я умер? — спросил он. — Вам решать, — ласково ответил Баам, поглаживая Куна по голове. Какие родные руки, так бы и вжаться в них щеками, даже и плевать на их святое происхождение. Неужели нужно было умереть, чтобы понять эту реальность счастья? — Скажи, я смог стать лучше, когда спас эти души? — Кун-сан, Вы и так были лучшим, даже когда ошибались. Агеро уткнулся лбом в грудь молодого Баама и перестал дышать. — Баам, я запутался. Возможно я, и правда, слишком субъективно отношусь к тебе, возможно, я… — Вы ещё можете всё исправить, — шепнул Баам ему на ухо. И превратился в огненную рыбку, но не обжигающую, а будто бы сотканную из солнечных нитей. Агеро резко вдохнул и распахнул глаза. Вот ж захардовы происки, ни рукой пошевелить, ни вдохнуть без хрипа. Вокруг темно. Пахнет металлом и стерильной тканью. Что это? Дно этажа? Ад? В глаза попадала вода. Агеро сумел поднять руку и стянуть со лба тяжелую холодную тряпку. Свежая. И тут земля задрожала. — Самоубийственная черепашка! — грозно прорычали где-то впереди. — Она проснулась! Окончательно! Она адекватная! Ох, лучше бы это действительно был ад. Кто-то зажёг лёгкий желтый свет. Рак стоял над ним, скрестив руки на груди, будто матушка, которая нашла в комнате недопитую бутылку рисовой водки. Какие же они все шумные, зачем они все здесь столпились? Кун снова закрыл глаза, а когда открыл, увидел над собой Хва Рьюн, которая стояла в той же позе, что и Рак. И Баама, что сидел по левую руку, положив голову на постель. Стойте, кровать не шаталась. Он что, все это время был здесь? Вот же ж… — Давай я просто скажу, что мы примерно сутки не знали, лечить тебя или хоронить, а выводы будешь делать сам? — наконец-то выдохнула провожатая, махнула рукой и ушла. — Когда черепашку бьют другие — она бедная, но когда она сама нарывается… — Господин Рак, пожалуйста, — твёрдо сказал Баам. И Кроко действительно ушёл, вот уж действительно — Реал Монстр! И слава богу, голова итак болит, ещё бы его рык слушать. Как же хорошо было, когда он не чувствовал боли. Баам поднялся, присел на кровать и заглянул Куну прямо в глаза. Агеро не нашёл в себе сил отвести взгляд. — Я столько всего должен Вам сказать, что не знаю, с чего начать. Баам выдохнул и сжал руки в замок. — Во-первых, спасибо. — Тебя ранили из-за меня, не стоит… — Спасибо не от меня, а от всех тех людей, которых Вы спасли. Я Вам и так благодарен за всё. Каждый день. Это было странное чувство. Как будто кто-то смешал вину и небывалое тепло. Ещё разрыдаться не хватало. — Во-вторых… если у меня закрыты глаза, это не значит, что я без сознания, и я, наверное, на всю жизнь запомню то, как Вы просто берёте и решаете ради меня умереть. Я слышал больше, чем могу вынести. — Мне стоит уйти?.. — уточнил Кун. Баам молчал-молчал, а потом тихо застонал, уткнувшись лицом в ладони, мол, как вообще это понимать? — Я…. Кун-сан! Как вообще… Что… Вы умный, но иногда такое скажете, что… — Баам будто в шутку замахнулся на него и продолжил. — В-третьих, я устал выкать. Я понимаю, что намного менее умён и опытен, я понимаю, что это будет фамильярность, но, мне кажется, когда ты пытаешься поймать падающего в бездну человека и кричишь ему и так, и этак, и по имени в том числе… Кажется, после этого я имею право. Можно? — Можно… — опешив ответил Кун. И только сейчас он понял — Баам, который, казалось, вовсе не умел злиться, был по-своему зол. — Агеро, ты… Я разрываюсь между желанием пожалеть тебя и превратиться в злобного Виоле и придушить. — Резонно, — сказал Кун и не смог сдержать улыбки. Баам улыбнулся в ответ. — Мы спасли учителя, теперь всё хорошо. — Я опять всё проспал? — Ты не проспал ничего интересного. Мы сейчас за пятой стеной, всё закончилось буквально вчера. Я к тому, что ты можешь не переживать и дать себе отдохнуть. Баам поднял с пола холодную тряпку и положил чистой стороной Куну на лоб. — Тебя до сих пор лихорадит, не стоит её скидывать… Знаешь, я не представляю, как ты решился использовать эту силу, зная, что будет потом. Мы двое суток не могли справиться с твоей температурой, даже сквозную рану было легче вылечить. Зачем ты?.. — Я хотел спасти их, чтобы искупить вину перед тобой… — Ты ведь сам говорил — никогда не сомневайся в своих чувствах, а что натворил? Не важно, главное, что ты, всё-таки, жив. Я не хочу, чтобы ради меня умирали, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты в принципе умирал. Я не хочу снова сидеть над твоим телом и пытаться уловить дыхание. Я многого прошу? Кун задумался на секунду и до него дошло. — Я ведь уже просыпался, и ты говорил мне всё это, верно? — Ты помнишь? — растерянно удивился Баам. — Отчасти, — слукавил Агеро. — Я тоже, наверное, помню слишком много. Кун не верил в столь яркие сны, а это… это объяснило бы всё, если бы не было настолько нереально. — В бреду ты тоже сказал не мало, — отвернувшись, пробурчал Баам. — Это в-четвёртых? — уточнил Кун. — Нет, в-четвёртых — это. Баам подался вперёд, притянул Куна к себе и крепко обнял. Несчастная тряпка снова упала. Агеро уткнулся носом в белую кофту и услышал, как бьётся чужое сердце. Твою башню. — Что ты делаешь?.. — тупо спросил он. Ведь не может же быть всё настолько просто, ведь он, наверняка, действительно просто умер и неизвестно за какие заслуги попал в рай. — Душу, — усмехнулся Баам. — Жалеть уже жалел, теперь душу. Кун рассмеялся как мог громко. Всё-таки, это тело всё больше напоминало, что Агеро недавно сорвал джек-пот из травм. И пусть это даже загробный мир, абсолютно эгоистично плевать на реальность, если здесь он может освободиться от оков своего божества и стать равным и родным ему человеком. — Баам, можно попросить? — осмелев, спросил Кун. — Конечно. — Назови меня по имени… ещё раз, я… — Агеро, — прошептал Баам, не дослушав. Агеро закрыл глаза и почувствовал, как душа медленно очищается от всей тяжести и грязи, от всех волнений и предрассудков. И мир, и боги на деле оказались проще, чем казалось. Агеро понял, что такое душевная свобода. Вот же ж святотатство.