Бездна

Никто из них не понимает, почему я так люблю её. Слепую, почти всегда растрепанную, неуклюжую. Она говорит редко, и почти всегда – чудовищно тихо. И чтобы понять её желания, следить нужно за руками; на лице, где пеленой незримости блестят карие глаза, поселилась холодная неподвижность и безразличие. Никто из них не понимает, но все – почему-то, - любят меня за это хвалить. Они думают, я тяну её вверх. Сквозь пот, слезы и искренние страдания. На самом-же деле все наоборот – я не возвышаюсь, не цепляюсь за её ладонь, пытаясь расправить крылья и улететь в мягкую вату рассветных облаков. Нет. Я падаю. Вслед за ней. С переплетенными пальцами – такими бледными и хрупкими, что иногда кажется, что вот-вот разобьешь, - и каким-то глуховатым смехом, умирающим в визге ветра. Мы с ней летим вниз, и между нашими телами совсем-совсем немного тепла; щеки раскраснелись от холода, ног-рук не чуешь, глаза открыть по отвратному больно. Наше небо давно погибло. Мы и забыли о нем. И она – слепая, растрепанная, неуклюжая, - рядом. И она, - добрая, красивая, нежная, - не бросит. Потому что Софи Фостер плевать на то, насколько ярко блестят мои глаза; ей плевать на изгиб бровей или улыбку, плевать на лицо и на волосы. Но она все равно говорит, что я красивый. И мне приятно, потому что знаю, что речь не о внешности. - Звезды падают? - Да. - И как? Смотрю на неё. Чуть сгорбившуюся под дубом, склонившуюся над теплой шерсткой своего маленького и импа-Игги, сокрытую тенью, но даже в ней выглядящую болезненно белокожей. Потом смотрю на небо; и через минуту выдаю честное: - Ты лучше. Она поднимает на меня пустой взгляд. - Я говорю не об этом. «Я знаю» - думаю, и улыбаюсь себе. - Белые точки на черном фоне. Падают и исчезают. - Исчезают? - Растворятся. Руки Софи замедляются. Она проводит по спине Игги самыми кончиками пальцем – медленно и осторожно, - прежде чем задумчиво застыть. - Наверно, это очень красиво. - Ты лучше. – Повторяю. Не лгу. Но она недовольна. Не верит. Откидываюсь на траву. Лежу минут десять, и начинаю описывать то, что вижу перед собой – на неё не смотрю, но знаю, что слушает внимательно и жадно. Не знаю, на кой черт ей это нужно. Разве у слепых есть визуальное восприятие? Хотя, окажись оно каким-то чудом у неё, мне кажется, уже не удивлюсь. Так, пожму плечами и продолжу рассказывать о том, как гусеницы погрызли листья роз; теперь зная, что мои слова – не просто пустой звук. Потому что подобные подозрения преследуют с первой встречи в шумном, душном музее, где мы встретились, и по сей день. Теперь я могу от них отгородиться непосредственной компанией Софи; тогда-же общение наше было жалким и неуклюжим, и походило больше на попытки разговорить свое отражение – во всяком случае, отвечала Фостер с такой-же частотой и охотой. Она вообще не любила говорить, если честно. Больше слушала. А иногда чувствовала острую потребность прикоснуться – к лицу, к волосам, к бешено бьющемуся о ребра сердцу. Если бы мог, я бы подарил его ей. Проблема лишь в том, что слишком хорошо знаю, - она не примет. - Если я загляну в твои воспоминания, то смогу увидеть? «Не знаю» - думаю. - Давай попробуем. – Говорю. И ликую от того, как ловко удается мне остановить в руках предательскую дрожь, когда касаюсь её висков. Ей-же этого не нужно; она этого не делает. Позволяю пробраться в свои мысли, подложить под чужую энергию цветные картинки. Не самые яркие и насыщенные – опасаюсь, что с непривычки будет жутко и больно. Но нет. Софи проникает в них, заполняет воспоминания своим запахом и звуком тихого дыхания. Когда отстраняюсь, её ресницы слипаются от влаги. Но жалеть себя не разрешает, отворачиваясь, закрывая рот трясущимися пальцами. Ей нужно время. И нужен я. Поэтому мы рядом. Думаем о том, как это хорошо. Думаем о том, насколько это правильно. - Красиво. – Шепчет. «Ты лучше» - по привычке думаю я. - Хочешь посмотреть еще? В голосе моем неожиданная усталость. Не хочу поддаваться ей, не хочу спать – но она берет свое, а Софи вдруг предательски с ней соглашается. Я – головой на хрупких коленях. И терпеливо ожидая моих грез, Софи смотрит в пустоту. Там, где-то за ней, есть мир зрячих. Теперь она это знает. Знает, как почти часть этого мира. И наш полет в бездну не останавливается, но замедляется. Сначала совсем чуть-чуть, но с каждым днем – больше. И я боюсь, что буду скучать по нему, пока не понимаю, что все наслаждение падения было не в холоде и мгле. Все наслаждение было в Фостер – и она все еще достаточно близко, чтобы взлет не пугал меня. У неё тоже теперь есть крылья. Точнее крыло. Одно. Другое – у меня. И пока мы вместе – можем лететь. Софи сжимает мою руку. Крепко, уверенно. Наверняка представляя, как выглядит это сейчас. «Разобьемся, если расстанемся» - понимаю. И улыбаюсь осознанию, что это не страшит. Мир без Софи Фостер мне нужен. Софи Фостер – мой мир и есть. Остальное – подделка.