Поймай меня, если сможешь.

      — Басманов!       Федька весело обернулся, уворачиваясь от клинка Ивана Ивановича. На крыльце Грановитой палаты стоял Иван Федорович Мстиславский. Он был хмур.       — Что такое, Иван Федорович? — царевич недовольно закинул саблю на плечо.       — Батюшка ваш требует к себе Федора Алексеевича, — боярин поклонился.       Федя поклонился Ивану, по-дружески похлопал его по плечу и побежал к крыльцу. Он быстро взбежал по лестнице, на ходу убирая саблю в ножны. Ему было интересно, что понадобилось государю, почему Мстиславский был такой хмурый, и почему не отец вышел на крыльцо.       Федор вошел в палаты. Там был только отец и царь. Иван перевел свой острый взгляд со старшего Басманова на младшего. Тому стало даже не по себе от государева взгляда.       — Подойди, Федор, ближе, не стой там.       Голос Ивана был холодный, будто клинок, которым только что орудовал его сын. Федя послушно приблизился, встал подле отца.       Он осторожно взглянул на него. Алексей был хмурый, словно небо перед грозой. Тогда Федя перевел взгляд на царя Ивана. Вид его был скорее раздраженным, чем мрачным, но сейчас, после игр с Иваном Ивановичем, Федька меньше всего хотел получить за какую-нибудь вскрывшуюся проделку.       — Ну, Феденька, расскажи-ка нам, — государь коснулся пальцами переносицы, потирая ее. «Все. Попал.» — пронеслось у Федора в голове.       — Расскажи-ка нам… Что вы делали с Василием Григорьевичем Грязным в Старице…       Иван тяжело глянул на Басманова-младшего. Федька оторопел. В Старице?! Да когда ж он там был… «Господи… Седьмицы, вроде, не прошло… Значит, дня четыре назад. А что же мы там делали? Да я и не помню…»       — Что молчишь, бестия? — пламя злобы распалялось в глазах государя с небывалой быстротой. Лучше бы Федьке было тотчас же сквозь землю провалиться, но чуда не случилось.       — Я… Иван Васильевич, да я и не припомню. «Что врать? Токмо бы плетей не дали…»       — Не помнишь? Ты да и не помнишь?!       Словно птица хищная, царь Иван завис над престолом: ни встать, ни сесть. Глаза его горели холодным огнем.       — Да как-то не помню.       Правильно отец учит: сначала думай, потом делай. Но тут эта, так называемая, заповедь дала обратный ход. Не подумал Федька прежде, чем сказать.       Иван медленно распрямился во весь рост. Глаза его заблестели совсем по-другому, рот будто тронула ухмылка. Он крепче сжал посох и шагнул к Федору. Тот и бровью не повел. А чего ему бояться? Разве что плетей, а Ивана он не боялся, не боится и бояться не будет.       — Ступай, Алексей Данилович, ступай. А я с Федором еще потолкую.       Алексей стал было опускаться на колени, молить о пощаде сына, но Иван прервал его и повторил, чтобы он уходил. Басманов-старший похлопал Федю по плечу и убрался вон.       — Так и не помнишь?       — Так и не помню.       Федька заметил, что государь боле не сердится, а больше пугает его напускной суровостью. Он знал, что можно перейти эту грань царской игры и побегать от Ивана Васильевича по дворцу, а можно и припомнить Старицу да пойти со спокойной душой к батюшке, получить заветный отцовский подзатыльник. Такой сложный выбор встает перед Федькой уж который раз.       — Пойдем-ка, Федя, посмотрим, как яблочки в нашем царском саду растут. «Точно! Ой, и кой бес нас с Василием Григоричем дернул яблоки да груши в Старице воровать? И ведь сам Владимир Андреич поймал. Полезли, дураки, в княжеский сад…»       Долго идти не пришлось. Сад у Ивана Васильевича цвел и плодоносил: деревьев было на любой вкус. Какие-то купцы-иноземцы привезли из-за моря, какие-то бояре да русские купцы подарили государю. Он любил не только деревья плодоносные, но и те, что попросту красоту создавали, так что сад был по истине царский.       — Хочешь, Федор Алексеевич? — царь Иван сорвал с ближайшей яблони спелое налитое красивое яблоко.       Федька, конечно, не прочь был бы отведать царских яблок, да Старица…       — Что-то не хочется, государь…       — Не здоров ты? Али совесть не дает принять подношения моего?        Яблоко маняще лежало в ивановой протянутой ладони. Федор взглянул в лицо царю. Что-то наподобие улыбки было на его устах, но глаза испытывающе глядели на Басманова. Тогда решение, которое не далось ему в палатах, пришло мгновенно.       Он прищурился и нагло схватил запретный плод. Шаг назад. Лицо Ивана поразило удивление. Еще шаг назад. Федька впился зубами в яблоко; сок прыснул из него, капая на сапфирового цвета кафтан. Царь Иван переменился в лице: глаза потемнели, губы вытянулись в единую линию; он стиснул зубы, раздувая ноздри. Еще два шага назад. Федя еще раз откусил яблока.       — БАСМАНОВ!!!       Он зайцем рванул в глубь сада, огибая уже знакомые деревья. Позади себя Федор слышал погоню.       — Поймай меня, если сможешь! «Черта с два я ему попадусь!»       Боже, как же просто вывести из себя Ивана, разгоряченного ранее. И ведь оба знали еще в палатах, что этим кончится. Федор знал, что если государь сильно раздражен, то так просто его уже не усмирить; Иван знал, что Басманов — оголтелый юнец, которому только повод дай поозорничать.       Яблоко все еще лежало в фединой ладони. Он обернулся и увидел, как царь рвет зеленые мелкие яблочки.       — Нет-нет-нет!       — Беги, если еще можешь! — царский размах Басманов знал.       Он остановился, переводя дыхание, и наблюдал, как государь выпускает первый «снаряд». Увернуться от сабли проще, чем от брошенного царем Иваном яблока, но Федя смог. Второй, третий, пятый «снаряды» также не попали в цель.       — Теряешь хватку, царенька!       — Ты мне поори тут еще через весь сад, — Иван метнул последнее яблоко.       Федька упустил этот момент. Яблоко прилетело в плечо. Федор зашипел от боли.       — Кто тут еще хватку теряет!       Басманов уголком глаза увидел, как государь сорвался с места. В свете летнего солнца красный иванов кафтан был как пламя, да и сам он, будто яростный язык пламени, несся мимо деревьев царского сада. Его гнев перерос в азарт. Азарт охотника, наметившего добычу. Таким царь был на охоте, когда псы загоняли дикого зверя, а он стрелял из самопала. И никогда не промахивался.       Федькина заминка из-за подстреленного плеча дала царю Ивану большую фору.       — НЕТ!       Федор спохватился слишком поздно: залюбовался. Как только он отвернулся, уперевшись в землю так, что нога проскользила по траве, в спину ударило мощное тело государя. Он обхватил Басманова за плечи, обнимая. Они повалились на землю.       — Все, Федька, никуда ты от меня не денешься! — Иван тяжело дышал в самое ухо Федора.       — Ой, Иван Васильевич, что ты мне сделаешь? — нагло протянул Федя.       — А вот как прикажу тебя плетьми высечь, что делать будешь?       — А, может, не надо плетьми?       — Боишься, Федька?       А он и правда боялся. Но не боли, а следов, которые останутся после наказания: знал Федька силу молодецкую иванова палача. Самому пришлось видеть дознание одного боярина. Зрелище не из приятных. А палач-то ежели бьет, то до крови, до мяса.       — Боюсь, государь.        — А чего больше?       — Следов позорных.       Царь Иван ослабил хватку да и вовсе отпустил Федора. Приподнявшись на локте, он развернул Басманова лицом к себе, уложив на спину.       — Следов… позорных?       Федя промолчал в ответ, грустно усмехнулся. Не любил Иван таких ответов, терпеть не мог, но ему почему-то простил. Он тронул Федора за плечо, тот поморщился и зашипел.       — Сырое мясо надо приложить, чтобы пятна не было. Пойдем.       Царь быстро поднялся с земли, протягивая руку Басманову. Тот приподнялся на локтях и удивленно изогнул бровь.       — А чему ты так удивляешься? Вставай тогда сам, — Иван все еще протягивал Феде руку.       Федор ухватился за государя, поднялся. Нет, скорее царь просто выдернул его из лежачего положения.       — Благодарствую.       — Благодарствовать в поварне будешь, идем.       Царь Иван развернулся и быстро зашагал в сторону дворца. «Что это с ним? Это его о земь так шандарахнуло? Или я что-то пропустил?.. Но я не мог! Я же все время пристально за ним наблюдаю. А зачем? А… Я же рында… Не очень какой-то из меня рында, раз лазаю в свободное время по княжеским садам.»       Мысли завертелись в фединой голове безумным вихрем, затрагивая все: от его наказания до отца, который, видимо, тоже из-за него получил совсем не лестные слова от государя.       — Что ты там еле плетешься?       Федор вздрогнул. Они были на полпути в поварню, но Басманов так замедлился из-за своих мыслей, что сильно отстал.       — Я не плетусь. Задумался просто, — Федя прибавил шагу, нагоняя царя.       — Что за дума тебя так увлекла, если не тайна?       В голосе Ивана слышалась усмешка, но с ней и интерес. Федя с недоверием взглянул на него.       — Что ты так смотришь? — царь Иван поймал федькин взгляд и ласково улыбнулся. — Говори, не скажу никому.       — А что сделаешь с Василием Григорьевичем?       — Да даже и не знаю…       — А может простишь?       Государь резко остановился.       — Ты мне, Федька, предлагаешь, провинившегося не казнить, а миловать?       — Я тебе, Иван Васильевич, еще вообще ничего не предложил, — Федор запнулся обо что-то мягкое, и протяжное «МЯУ!» разлетелось по длинному коридору.       Царь Иван гулко засмеялся: Басманов растянулся на полу во весь рост. Он приподнялся и потрогал ушибленный нос. «Кровь? Замечательно. Смейся, смейся, Иван Васильевич.»       Федя повернулся к государю, садясь на полу. Веселье мгновенно сменилось беспокойством.       — Федька, — царь Иван схватил его под руку, поднимая на ноги. — На, вот! Утрись!       Он сунул Басманову маленький утиральник, но Федя растерялся от неожиданных сотрясений государем и не понял, зачем ему его суют. Тогда царь сам вытер кровавую струйку, уже стекавшую по верхней губе, и потащил Федора в ближайшие покои. А ближайшими оказались царицыны.       Государыня Мария Темрюковна занята была с девками Чтением о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба. Ее язык все еще был ломан, и большую часть слов девушки объясняли княжне как умели. Царь Иван распахнул двери в покои с сильным грохотом; девки завизжали, повскакивали с мест, царица Мария вздрогнула, но ни звука не издала.       — А ну пошли прочь! — Иван втащил Федора, который по-прежнему не понимал такого внимания к себе.       Девушки выскочили из покоев. Государыня поднялась с места и приблизилась к Ивану. Она была красива: в расшитом золотыми нитями кокошнике и темно-красном платье, на коем были вышиты необыкновенные узоры, каких Федор у девиц московских (да и не только) не видал.       — Что с ним? Почему кровь?       — Маша, пошли за водой и утиральниками, что поменьше, да в поварню пошли какую-нибудь из этих повизгух, чтобы принесли мяса сырого, — царь усадил Басманова на лавку. — Ничего не болит больше?       — Ну… Я… — Федор оторопел от того, что вот так оказался в царицыных покоях. — Ногу, кажется, подвернул из-за кошки этой.       Мария Темрюковна отослала двух девушек с поручениями и подошла к Басманову. Царь Иван присел перед ним на корточки, держа в руках утиральник; царица Мария забрала его у мужа. Он с удивлением взглянул на нее.       — Я отослала девок, сейчас все принесут, — она осторожно взяла Федьку за подбородок, приподнимая его лицо к себе. — Не шевелись, я токмо посмотреть.       — Да что ты там увидишь.       — А то, что юнец твой носик свой сломать, кажется, — она вытерла кровь, свернула краешек утиральника и сунула его поглубже в нос Феди.       Басманов зашипел и мотнул головой, освобождаясь из рук царицы Марии.       — Что ты все, аки змеюка, шипишь?       — Так больно!       Государыня снова потянулась к нему, но Федя завертелся, отказываясь от ее прикосновений. Не хотел он боле, чтобы она касалась его. Мало ли еще царь потом припомнит, так Федька яблоком в плечо не отделается.       — Ваня, скажи ему! Я хочу помочь!       — А чем, расскажи-ка? — царь Иван встал во весь рост.       Царица была по плечо государю, но нравом была не менее сурова. Она нахмурилась, поджала красные губки.       — Не доверяешь жене своей, Иван Вас… — она запнулась. Сложно ей было царское отчество. — Васи… Иван Васивич…       Царь Иван улыбнулся. Который уж год кабардинская княжна в Москве, а русский ее все так же ломан и смешон. Он взял ее за плечи и поцеловал в лоб. Мария смягчилась.       — Скажи ему, скажи.       — Не дергайся, Федька, тебе же лучше государыня сделать хочет.       — А я не помру? — усмехнулся Басманов ехидно.       — Вот как дам тебе сейчас чем-нибудь по лбу, дурак окаянный! — Иван Васильевич сел рядом с ним на лавку. — Ну где эти девки ходят?       Только он сказал, как занесла одна таз с водой, а на плече — утиральники. Через мгновение показалась и вторая с подносом с кусками мяса.       — Ничего себе! Постарался Андрейка! Сказала ты для чего хоть нам мясо-то?       — Ну я сказала, что тебе, государь.       — Ясно все с вами. Подите прочь.       Девки ушли. Царица дала один утиральник Федору, приказала держать на весу да поднести ближе к лицу. Второй бросила в таз, чтобы намок, а третий подала Ивану.       — Сейчас я вытащу этот, — она указала на тот, которым заткнула Басманову нос. — Ты подашь мне твой и, пока я буду… Э… Ну…       Она сделала жест, будто что-то повернула пальцами. Федя понял, что государыня хочет сделать.       — Нет! Не надо, молю тя, Мария Темрюковна! Мамка отцу выпрямляла нос давеча, так ор его в Замоскворечье слыхать, наверно, было!       — Ничего! — царь Иван раскатисто засмеялся. — Зато теперяча вон какой красавец ходит! Краше, чем был даже!       Царица Мария захихикала, но все равно сказала Ивану, чтобы он отжал утиральник, что в тазу, пока она будет выпрямлять Федьке нос.       — Помилуйте!       Басманов задергался, забрыкался. Мария крикнула девку.       — Ты отжимай! Ваня, подержи его!       Государь перекинул одну ногу через лавку, как бы седлая ее, обхватил за плечи Федора, закрывающего лицо утиральником. Федька затопал ногами, но снова зашипел от боли: он все-таки подвернул ногу. Государыня забрала у мужа сухой утиральник, закинула себе на плечо.       — ТИШЕ!       Она наклонилась к Федору, сжала его подбородок. Они встретились взглядами. Мария глядела на Федю с раздражением, но желанием помочь. Федькин же взгляд был злой, в голубых глазах полыхал огонь гнева, недовольства. Он бы хотел оттолкнуть ее, убежать прочь из покоев, но Иван был намного сильнее юного воина, поэтому Басманову удавалось только нервно дергаться.       Федор не любил кабардинскую княжну. Он не знал царицы Анастасии, но ему казалось, что она была добрее, чище душою, чем Мария. Многие так думали, даже самому царю Ивану закрадывались такие думы в голову.       Царица Мария крепко держала федин подборок. «Такая хрупкая, даже чуть ниже меня ростом, а такая сильная…»       Она перевела взгляд на Ивана, он кивнул ей. Федор перестал дергаться, когда Мария Темрюковна коснулась утиральника, что был в его носу. «Все. Это конец.»       Она дернула. Кровь, из-за которой ткань прилипла внутри, потекла с новой силой, проникая в рот. Федор сжал зубы, замотал головой. Красные капельки закапали с подбородка на кафтаны Ивана и Федора: на одном их было практически не видно, но на синей ткани они оставались темными пятнышками.       Царица Мария перехватила федькин нос сухим утиральником, уперевшись одной рукой в его плечо.       — Готовь мокрый! Да?       — Давай! — Басманов сильнее сжал зубы, приготовившись к боли.       Аккуратная рука государыни сделала короткий жест, и что-то щелкнуло в федином носу. Невыносимая боль пронзила все тело Федора до самых кончиков пальцев ног. Истошный вопль вырвался из его узкой груди.       — Держи его, Иван!       Басманов почувствовал, что кровь потекла еще сильнее. Он стал топать ногами, позабыв о том, что одной уже и в сапоге тесно было, вырываться всем телом из объятий царя. Он бросил утиральник куда-то на пол и вцепился в руку государя. Слезы предательски текли из его ясных глаз, смешиваясь с кровью, а протяжный вой находил свое начало глубоко в груди. Иван Васильевич крепче прижал его к себе, зашептал в ухо, что сейчас все пройдет, все будет хорошо.       Девка подала мокрый утиральник.       — Марья, скорее, мы сейчас уже с лавки рухнем, он так биться будет!       Царица скрутила тряпицу, поймала Басманова и воткнула ее Федору в нос.       — ДА ЗАЧЕМ?!       Басманов дернулся еще раз. Лавка опасно качнулась, и они с Иваном повалились на пол. Мария только и успела отскочить.       Федор шипел хуже клубка змей по весне. Он выполз из-под государя, схватил самый маленький кусок мяса с подноса и шлепнул себе на лицо.       — Господи, чтобы я еще раз воровал у Владимира Андреевича яблоки да груши.       Царь Иван рассмеялся.       — О чем он, Ваня? — государыня помогла мужу подняться.       — Да так. Дурак он просто, Маш. Вставай, Федор Алексеевич, пойдем, а то стеснили царицу.       — Ничего страшного не произошло с царицей-матушкой, — Федя поднялся на ноги, все еще держа мясо на лице. — Произошло только со мной.       Царь Иван поцеловал жену в лоб, приказал девке принести оставшееся мясо в его покои. Басманов поклонился государыне, и они вышли.       — Пойдем здесь, — Иван Васильевич вошел в какую-то маленькую дверцу с узким коридорчиком. — Тут быстрее.       — Быстрее, не быстрее, да токмо я раненый царской кошкой и царской женой.       Федор обидчиво глянул на царя. Тот лишь усмехнулся. В следующее мгновение Федя был переброшен через плечо.       Они, действительно, быстро добрались до ивановых покоев. Государь усадил Федора в свое кресло, стал расстегивать его кафтан.       — Ты чего, царе?       — Ты хочешь пятно в полруки от яблока? Сапоги давай снимай еще, — в покои заглянула девка, и Иван отстранился от Феди.       Басманов отнял мясо от лица. «Что-то с ним не так. Сильно, видать, ударило о земь. Да и в покоях Марии Темрюковны тоже.»       Царь Иван забрал у девушки поднос, не пуская к дальше в покои. Вернулся к Федору, ставя мясо рядом на стол, прямо на разложенную карту.       — Мне тебе снимать?       — Ну если хочешь, — протянул Федя, за что сразу получил щелчок по лбу.       Он бросил свой кусок к остальному мясу и осторожно снял сапоги. Одна нога была заметнее крупнее другой.       — Ничего себе, — царь Иван пощупал опухшую. — Мне кажется, ты ее сломал… Надо бы лекаря…       — Не надо. Перевяжу и посижу дома дня два…       — Больше. И как я тебя рындой токмо себе взял? Тебя ветром-то не сдувает, по улицам гуляешь когда?       — Как видишь, нет. Токмо кошки Федора Ивановича меня могут покалечить, а ветра да сабли не берут.       — А царские яблоки?       — Ну вот еще они.       Царь Иван улыбнулся. Он отошел к сундуку и достал из него какую-то длинную затертую тряпицу.       — Что это?       — Ногу тебе буду перематывать. Ты кафтан свой снимешь али как?       — А вдруг я под ним нагой совсем?       — Нагие, Федька, — это бояре мои. Раздевайся.       Федор послушно расстегнул пуговицы, стянул рукава. На нем была расшитая белая рубаха. Щеки Басманова загорелись румянцем: стеснение сковало. Не каждый день царь ноги перевязывает, да царица нос выпрямляет.       Иван же в это время выбрал кусочки мяса поменьше, приложил к опухшей ноге и туго заматывал тряпицей. Он чуть дернул ткань на себя, чтобы было туже, и Федька снова зашипел. Государь глянул на него исподлобья.       — Терпи, дурында. Посмотри пока, что у тебя там.       Басманов расстегнул пуговицы рубахи, спуская ее и оголяя плечо. На руке было зеленое идеально круглое пятно. «Нормально побегали. Мамка отругает… Да батя, наверное, все-таки боле ругаться станет…»       Будто прочитав его мысли, царь Иван поднял на него заботливый взгляд.       — А, может, тебе на ночь здесь остаться? А завтра уж батюшка твой тебя заберет?       Федор перевел удивленный взгляд с пятна на Ивана.       — Где мне остаться?       — Во дворце, где, — государь усмехнулся.       — Скажи мне, государенька, — Федор притянул ноги к себе, усаживаясь поудобнее в кресле. — У тебя все хорошо?       Иван встретился глазами с Федей. Они были по-детски голубыми, ясными, блестели беспокойством, но что-то кроме последнего заметил он в них. Царь никак не хотел верить в то, что одному Федьке Басманову прощает дерзости, нахальство и игру, которую тот постоянно затевает с ним. Из, так называемых, служивых людей только Федька так «играл» с государем: делал и говорил, что хотел, но безумно осторожничал, боясь неудачного окончания всего этого беззаботного нахальства. Но Иван будто бы всегда готов был прощать ему все. И сейчас. Что он ему такое сказал? Да кому бы позволил Иван Васильевич такие речи? Жене да сыновьям, боле некому теперь.       Царь Иван усмехнулся и поднялся, вытягиваясь во весь рост, вдыхая полной грудью.       — Сам вскоре все поймешь. Не так скоро, как бы мне хотелось, но поймешь.       Он отошел к окну.       — Мясо прикладывай, — не оборачиваясь, сказал он твердо.       — Иван Васильевич…       Государь обернулся. Федор протягивал ему кусок.       — Играть опять вздумал?       — Чего играть-то сразу?! Может люба мне ласка царская? — Федор нагло улыбнулся и повел плечами. «Как в этой бестии уживается невинный мальчишка и змий искуситель?»       Иван согласился. Он взял мясо из тонких пальцев Басманова и приложил к месту пятна.       — Прости, что так сильно…       — Как пес царев заявляю: на мне с твоей заботой заживет як на собаке!       — Федор!       Государь больно щелкнул ему по лбу, от чего Федор поморщился. За дело получил, но не соврал: заживало все всегда, действительно, быстро.       — А где я?.. — Федя подпрыгнул на месте от того, что вспомнил предложение Ивана остаться во дворце.       — Ты можешь не дергаться? Ужика проще в руках удержать, чем тебя!       — Ну поймай меня, если сможешь! — Федор начал выделывать какие-то чудные узоры руками, не давая государю коснуться его и приложить снова мясо.       — Басманов!