Танцующий по канату

      Бунта стал прислушиваться к рассказам о странных событиях, происходящих вокруг молодых парней и девчонок. Он раздавал медяки уличным мальчишкам и девчонкам, радостно тащившим ему вести о необычных происшествиях. Бунта с Амиром переезжали из города в город, прислушивались к местным байкам, и искали тех, кому могли бы помочь.       Ради Ариане. Ради Борала. Ради собственной совести.       Иногда им удавалось находить подростка-другого за какие-нибудь пару месяцев. Иногда они не слышали ничего интересного по году.       Они меняли трактиры, как модница — одежду. Почти так же часто, как и трактиры, меняли имена. Тамир и Казим Анисетт, Наиль и Мадин Айенде, Натал и Фариз Геренхальд, Сорбе и Ямар Делармай, имена сливались и терялись из виду, как только они оставляли за спинами очередное поселение.       Бунта начал собирать себе сеть глаз-и-ушей, благодаря шончанзаих сказочную долбанутость. Шончане по всей стране развели сеть Слушающих, людей без права голоса, которые должны были отправлять донесения обо всем, выходящим за рамки обыденного, Малым Дланям, а те, в свою очередь, Взыскующим Истину Хрустального Трона.       Что-то вроде тайного сыска пополам со сплетниками.       И не было ничего трудного в том, чтобы заставить людей считать Бунту еще одним Взыскующим. Костяную пластинку с изображением Башни и Воронов, игравшую роль распознавательного знака, он снял с трупа подвернувшегося ему Взыскующего,а дальше нужно было лишь выглядеть уверенно да говорить авторитетно. И то и другое он, хвала Свету, умел.       Свежезавербованные, а иногда и перевербованные Слушающие без возражений начинали отправлять свои донесенияему.              Одной весной Бунта напал на след молодой девушки, только-только начавшей направлять. Она поняла, что отмечена Силой, и сбежала из родного города куда-то в тарабонскую глушь. Бунта шел по ее следу, мысленно прикидывая, с какой стороны придется начать объяснения в этот раз. Беглецы обычно прекрасно осознавали, что направляют, и не собирались слушать чужаков, опасаясь нападения.       Амир в этот раз остался в их временном жилище, отходил от встречи с предыдущим таким беглецом, так что помощи от него и его вида доброго улыбчивого дедушки не получишь.       Бунта высматривал девушку и думал о волне цунами, чуть не стершей Танчико с лица земли, когда ему было двадцать. Та волна и тонкая серая линия дамани дали ему идею, как обезопасить мир от агрессивно настроенного направляющего, не калеча его.       Бунте все не удавалось подобрать правильное плетение.       Иногда он думал, что пройти обучение в Черной Башне — не такая плохая идея, как кажется на первый взгляд. Хорошо жить своей головой, но Бунта был уверен, что часть плетений, которые дались ему потом и кровью, в Башне известны со дня ее основания. Изобретать второй раз то, что давно используется по ту сторону границы, казалось жалким.       Но если он уйдет, то куча молодых людей потеряет свой единственный шанс на нормальную человеческую жизнь.              Девушка нашлась внезапно. Она выскочила на него из кустов с рычанием «не хочу в ошейник!», и метнула ему в грудь пригоршню чего-то мерцающего, холодного, как сталь зимой, и обжигающего, как печка.       Он с воплем упал на землю.       Перед его внутренним взором снова встали серая волна и тонкая серая цепь, закрывшая собою город. Закрывать себя от направляющего — плохая идея. Некоторые воздушные щиты выдерживали атаку, некоторые раскалывались от первого же удара. Но как закрыть волну от города?.. Куртка горела, но Бунте некогда было из нее выпутываться. Девушка держала в руках короткий нож и была более чем настроена пустить его в дело. Волну от города не скроешь.       Свет пульсировал на краю зрения, наполняя Бунту жизнью и Силой. Бунта всегда знал, когда рядом с ним находился мужчина, собирающийся направить Силу. Присутствие женщин Бунта научился угадывать по бегущим по коже мурашкам. Но Истинный Источник дает Силу и мужчинам, и женщинам.       Бунта обмотал девушку сияющими ремнями Воздуха, не давая пырнуть себя ножом. Она ответила ему потоком Огня. Источник — снаружи. Направляющий лишь тянется к Источнику. Ведь так?       Бунта создал Щит из Духа, полусферу Стихии, и рубанул ею между девушкой и местом за ее спиной, где, по-хорошему, должен скрываться ее Источник.       Поток пламени исчез, словно его никогда не было. Девушка вскрикнула от неожиданности, и со все нарастающей паникой начала биться в воздушных ремнях. Бунта мрачно ухмыльнулся. В ушах стоял грохот падающей на берег волны.       Бунта поморщился от ослепляющей боли пополам с запахом паленого мяса. Втянул вглубь внутренних резервов весело пляшущий по его куртке огонь. Осторожно коснулся края ожога. Перед глазами заплясали искры, и он провалился во тьму.              Пришел в себя он в лечебнице. Шончанский офицер рассыпался перед ним в извинениях за то, что армия не уследила за марат’дамани, и допустила столь плачевное его, доброго горожанина Империи, состояние. Бунта вяло отбивался от уверений, что взгляд отправленного по следам опасноймарат’даманиотряда опущен на долгие годы.       Бунте не было дела до уязвленной гордости и утраченной чести шончан.       Куда больше его волновали судьба девушки и дела Амира.              Империя полностью оплатила лечение Бунты, еще и моральную компенсацию предоставила. Не то, чтобы Бунта об этом просил, но деньги следовало беречь.       Он узнал, что девушку поймали и увезли в Эбу Дар.       Ему следовало чувствовать боль и разочарование поражения, но Бунта не был хорошим человеком. Он чувствовал лишь почти детское «ну и получи свое, нечего было нападать».       Когда Амир разыскал его и узнал о подобном настрое, то выговорил Бунте все, что думает о его душевной черствости. В конце концов, если бы Ариане испугалась и сбежала от ошейника до того, как ее поймали, винить сестру в самозащите было бы жестоко.       Бунта понял мнение Амира, но не проникся им.       Оставшийся от попадания незнакомого плетения шрам противно ныл еще несколько лет.              Когда Амиру исполнилось шестьдесят два, Бунта решил, что пора им где-нибудь осесть. Вечная дорога не могла хорошо сказываться на ноющих по плохой погоде суставах Амира.       Тот пытался отбрехаться, говорил, что с ним все нормально, но Бунта видел, как деревянно брат двигается со сна.       Сам Бунта не чувствовал себя на шестьдесят семь. Зеркало утверждало, что ему едва исполнилось двадцать один. Примерно так Бунта себя и ощущал.              Они купили очередной постоялый двор, и беловолосый Амир стал его бессменным хозяином. Бунта половину времени помогал ему вести дела, половину времени болтался в седле по разбитому бездорожью, пытаясь опередить сул'дам.       Иногда у него получалось, и он отправлял в ту или иную Башню нового ученика. Иногда он приезжал только чтобы узнать, что у Империи появилась новаядамани, или что на сельском кладбище закопали новый труп.       Тяжелая, нудная, выматывающая и абсолютно стоящая того работа. Бунта вздыхал с облегчением каждый раз, когда очередной спасенный человек отправлял ему из Черной или Белой Башни весточку, мол, добрался, спасибо за помощь. Или: «Добрался до Башни, тут действительно прекрасно, приезжайте скорее и вы!». Или: «Добралась, надеюсь, больше тебя не встречу». Или: «Добрался, в следующий раз увижу — убью». Сцены спасения каждый раз разворачивались по-новому, каждый раз с интересным результатом.       Спасенные были обязаны любить его не больше, чем он — их.       Бунту это устраивало.              

***

             Когда Бунте было семьдесят восемь, Амир умер во сне.              

***

             После этого Бунта перестал считать собственный возраст. Во времени он ориентировался лишь по числу спасенных и упущенных юношей и девушек.              Чем дальше, тем сложнее становилось путешествовать незамеченным. После очередной переписи населения прошел слух, что императорские служащие просматривают старые списки, сверяя родословные и выискивая преступников, решивших уклониться от правосудия. В первый раз о таком начали говорить лет тридцать назад, но стража на въезде в города все внимательнее приглядывалась к путникам.       Вероятно, шончане тоже поняли, что направляющие мужчины в состоянии менять имена, не дожидаясь разрешения Высшей Знати и Императорской семьи.              Однажды утром он проснулся с мыслью о том, что давно пора попробовать вытащить из ошейника какую-нибудьдамани.       Он продал очередной постоялый двор и поехал в Танчико.              В Танчико праздновали столетие Великой Победы над Темным. Прикинув даты, Бунта подсчитал, что ему недавно исполнилось девяносто девять.       Он все еще не выглядел старше двадцати двух.       Пожелав себе удачи, Бунта натянул на лицо иллюзию, добавлявшую ему лишние двадцать лет, и перекрашивавшую его из синеглазого загорелого парня с красноватыми волосами в черноглазого и черноволосого бледнокожего северянина. Осмотрев получившийся результат в зеркале, Бунта довольно кивнул, выпрыгнул в окно комнаты, снятой им в одном из средней руки постоялых дворов, и легким шагом отправился к общежитиям дамани.       Улицы его молодости изменились до неузнаваемости, чему Бунта был благодарен. Он не был уверен, что сможет действовать по плану, оказавшись в закутке давно ушедшего детства без Амира.       Ноги сами донесли его до общежитий, и он присел в тени ближайшего дома, дожидаясь выхода очередного патруля. Распорядки шончан, в отличие от города, не изменились. Боевая двойка сул'дам-дамани вышла за ворота, как по часам.       Бунта с болью в сердце узнал Ариане.              Он шел за ними полгорода.       Сестра выглядела хорошо. Не тощая и не полная, она шла легким шагом, не сутулясь и не зажимаясь.       В ее красные волосы была вплетена алая лента, непривычная деталь. Дамани могли носить лишь серое, знак их животной сущности. Хотя она была не первой виденной им женщиной, чье серое одеяние было разбавлено пятном цвета. Наверное, это что-то означало, у шончан все было прописано в уставе.       Ариане держалась на шаг позади своей сул'дам, подчиненно, но с каким-то странным достоинством, непонятной гордостью, которая выделяла долго носивших ошейник дамани.       Бунта смотрел на нее, и не мог наглядеться.              Он снова чувствовал себя двенадцатилетним мальчиком, прячущимся по всем углам от очередного патруля, ведшего с собой его сестру.              Когда сул'дам и Ариане свернули в очередной проулок, Бунта привычно сплел Дух и Огонь, раскидывая вокруг проулка ощущение беспокойства, которое распугало бы случайных прохожих. Приготовил Щит Духа, чтобы отсечь Ариане от Истинного Источника. Он не думал, что она нападет, не без веской причины, но некоторые действия стали инстинктами.       Он уничтожил скрывавшую его истинное лицо иллюзию и пошел следом за ними.              Они с Ариане действительно выросли очень похожими, решил Бунта, рассматривая ее лицо. Под правым глазом у нее был тонкий шрам, по-видимому, след старой битвы. Карие глаза Ариане были той же формы, что и у него. У них были почти одного оттенка волосы. Ариане казалась застывшей в возрасте двадцати двух, так же, как и Бунта.       Они оба видели серую волну цунами.       Вот только Бунта рыдал лишь тогда, когда кто-то из семьи умирал.       Впрочем, сейчас он отстраненно обдумывал идею оставить женщин в проулке, найти какой-нибудь подходящий закуток и помереть от тоски.       Ариане его не узнала.       Ни проблеска узнавания в глазах. Его отсеченная от Источника сестра заливалась слезами, заламывала руки и умоляла госпожу защитить ее от мужчины, который умеет направлять Силу.       Бунта был готов к этому. Он знал, что дамани ломают под ошейник, заставляя забыть их прошлую жизнь, время, когда они были людьми, а не оружием Империи. Не важно. Освобожденная отай'дама, Ариане имела шанс если не вспомнить былое, то хотя бы начать новую жизнь. Свободную жизнь. Он потянулся рукой к привязи ай'дама.       Руку продернуло от кончиков пальцев и до самого локтя, словно он молнию схватил. Разом онемевшая конечность соскользнула с серебристой нити поводка. Боль прикосновения казалась лишь сильнее от того, что Ариане и безымянная сул'дам закричали, пораженные тем же ударом.       Сул'дам белыми от напряжения пальцами схватила запястье, обвитое серебром браслета. Ариане шаталась, одной рукой держась за обхваченную ошейником шею, прижимая вторую к животу. Казалось, что ей передалась боль связанной с ней сул'дам.       Бунта не удивился бы, будь это так. Темным клятые Шончане продумывали все до последней мелочи.       Он отстраненно просчитывал свои шансы. Без помощи другого человека он не мог снять с женщин привязь из опасения убить болевым шоком их, или погибнуть самому. Забрать с собой обеих, постоянно держа Ариане под Щитом, у него не выйдет. Путь от Танчико до Белой Башни неблизкий, даже паровой машиной по бездорожью ехать придется не один месяц.       А ему, для поддержания Щита, нельзя засыпать.       Тайные общества пропали еще полвека назад, да и существуй они, у Бунты не было возможности узнать, кто из горожан состоит в отрядах сопротивления, а кто искренне желает очередной Императрице вечной жизни.       Он мог приказать женщинам что-то простое, но посыл не нападать на него был слишком чужд их сознанию, чтобы продержаться долгие месяцы дороги.       Бунта привычно сплел плетение Принуждения, с сожалением окутал обеих, и приказал:       — Сейчас вы заснете на пару минут, потом продолжите патруль, как будто ничего не произошло, да. Вы забудете, что когда-либо видели меня, нет?       На язык сам собой вернулся тарабонский говор, который он вытравил из своей речи, когда в первый раз переехал в Амадицию. Лишние «да» и «нет», совсем как в детстве.       Слова-паразиты вернулись и снова исчезли. Бунта похоронил их вместе с сестрой.       Хоть Ариане жила, у Бунты больше не было родственников.              

***

      Шончан сделали Ариане оружием устрашения.       Что ж, хорошо, что Бунта превратил себя в оружие освобождения.       Жаль только, что его способностей хватает лишь на самых молодых, не нюхавших ошейник марат'дамани.              Следующие десять лет он мотался по стране с одержимостью, достойной настоящего сумасшедшего, путая карты шончан и таская направляющих детей из-под носа сул'дам. Девочки в Белую Башню, мальчики в Черную; каждый раз с шуткой, каждый раз — с подложным именем. Как любой другой гражданин Империи, Бунта знал пару сотен слов Древнего Наречия.       Тонгель Айенде, Сидама Санасант, Кетвар Аман, Хоу Дабор Алгай.       Секрет Освобождения, Сияние Знания, Цепь Дракона, Борец За Мечту.       Кому как назваться, Бунта решал по настроению.              Ему было интересно, расшифрует ли кто-то в Башнях его послание.              Становилось труднее разбираться в доносах глаз-и-ушей, не вылезая из седла. Бунта подумал, что пора дать себе передышку, быть может, найти человека, который помог бы ему разбираться в донесениях. Не обязательно раскрывать ему, что именно ищет Бунта. В конце концов, известия о странностях можно откладывать в кучку и без привязки к Единой Силе.       Бунта знал, что рано или поздно ему придется покинуть Империю. Никакой удачи не хватит, чтобы еще столетие уворачиваться от бдительного ока Взыскующих. Рано или поздно, ему придется отправиться вслед за детьми, которые давно стали Аша'манами и Айз Седай.       Но сначала Бунта должен привести в порядок дела.       Проще было бы получать известия глаз-и-ушей где-нибудь в Амадиции, которая располагалась в центре земель Империи Шончан по эту сторону моря. Однако, подгоняемый каким-то мазохистическим желанием, Бунта снова вернулся в Танчико.              Он ехал по главной улице города, бездумно скользя взглядом по вывескам. Когда он отправлялся в Танчико, то представлял какой-нибудь средней руки постоялый двор, быть может, харчевню.       Вместо этого его взгляд приковала вывеска гостиницы. На деревянной табличке был в красках нарисован мужчина в тарабонском костюме, но без потихоньку возрождаемых модой круглой шапочки и вуали. Мужчина стоял одной ногой на тонкой серой полосе, вторая балансировала в воздухе. Красной краской написанные волосы словно трепало на ветру. Витиеватая надпись гласила: «Танцующий по Канату».       Бунта понял, что пришел домой.