Взмахом кисти

Тонкая, полупрозрачная рука с перламутровым маникюром лежала в руке Художницы. Розовые мотыльки порхали над круглой шапочкой прямых русых волос с серебристыми прядями, задевали печальные тенистые ресницы, кружились над клавиатурой ноутбука на одеяле, как подхваченные вихрем персиковые лепестки. «Мама плачет, да? Странно, боли я не чувствую, – сказала Арина, подставляя мотыльку палец и разглядывая его крылышки цвета утренней зари. – Мне легко и спокойно...» Её мыслеголос раздавался в голове Художницы тёплой летней трелью. Другого слова, кроме «ангельский», для его описания не подбиралось. Сладкий, как нектар, и свежий, как утренний ветер. «Это Надин помогает, – ответила Художница, ничуть не удивлённая этой способностью сестрёнки. – Она здесь, с нами, хотя её не видно». «Я чувствую, – улыбнулась Арина. – Кто-то очень светлый, тёплый, добрый... Ты понимаешь, что всё предопределено лишь до некоторой степени?» «Не совсем», – призналась Художница. В глазах Арины проступил янтарный свет. Тонкая улыбка едва касалась её губ, отчего в сердце Художницы билось какое-то слепоглухонемое чувство, необъяснимое, без названия... Призрак мысли, которую её разум пока вместить не мог, но был на пороге осознания. «Ничего, скоро поймёшь. – В глазах Арины отражалась дверь в иной мир: шагни, открой – и всё изменится. – До перекрёстка осталось всего несколько шагов». Что означали её загадочные слова? Художница не стала переспрашивать, просто позволила им лечь в сердце – точно так же, как мотылёк сел ей на ладонь. Она обвела вокруг себя взглядом. Симпатичная, уютная девчоночья комната – в светлых тонах, с одной полукруглой стеной, тремя окнами. Изголовье кровати было вмонтировано в невысокий шкаф с полками. Книги, диски, музыкальный центр, фотографии в рамках, мягкие игрушки, статуэтки ангелов и котят – всё это находилось рядом с кроватью и легко доставалось с неё. А в инвалидном кресле сидел большой плюшевый медведь. Розовые мотыльки упивались болью и, медленно кружась, опускались на ковёр. Зато Художница не плакала. «Позови маму с папой», – попросила Арина. Пол гостиной был весь усыпан мёртвыми мотыльками, но множество живых ещё порхало вокруг застывшей в пышном белом кресле дамы. Они безбоязненно садились на её пальцы, шевеля крылышками, а она улыбалась. Константин Сергеевич открыл окна, чтобы выпустить их, но оттуда только залетали новые и новые мотыльки. – Пойдёмте, Ариша вас зовёт, – сказала Художница. В окружении порхающего розового облачка родители поднялись в комнату девушки. Мать присела на край постели, отец остался стоять. – Я хочу съездить в гости к Оле, – объявила Арина, устремив на обоих ласковый взгляд. Она почти ничего не весила: Художница легко вынула её из инвалидного кресла и носила по дорожкам сада на руках. Поднеся её к вишне, улыбнулась: – Угощайся. Отягощённые ягодами ветки сами клонились к рукам Арины, и она с восторгом рвала и ела вишенки, со счастливыми искорками в глазах стреляя косточками. Мать, стоя рядом, встрепенулась: – Они же немытые! Арина только с улыбкой покачала головой. – Ох, мама... Константин Сергеевич, заложив руки в карманы, делал вид, что изучает капусту. На солнце его голова сверкала, как шар для боулинга. Малинник скрыл их от взглядов родителей. Арина рвала мягкие спелые ягодки губами, осторожно поднося ветки к своему лицу, а потом набрала полную пригоршню и взглядом попросила Художницу вынести её из колючих зарослей. – Мам, попробуй! Малина такая чудесная! – И Арина протянула матери горсть ягод. Та приняла их в свои холеные руки с алым маникюром. Розовые мотыльки отдыхали на широких полях её шляпы, перед тем как выпить убийственный глоток слёз и упасть на землю. В доме был накрыт великолепный стол. Венчал его большой круглый пирог с малиной – седой от сахарной пудры, с целыми ягодками в блестящем сиропе, накрытыми решёточкой из тонких полосок теста. Прекрасная хозяйка, окутанная волнистым плащом волос, с приветливой улыбкой пригласила: – Прошу всех к столу! Её голову украшал живой венок из васильков и ромашек, росший из глубины шевелюры. То там, то сям из-под золотистых прядей возникали мотыльки и принимались кружиться над столом. – Изумительно, – похвалила мать, попробовав пирог. – Вы такая светлая и прекрасная, – просияла улыбкой Арина, обращаясь к Надин. Та склонилась над ней и поцеловала в лоб, а потом поставила перед ней тарелочку с куском пирога. Это было похоже на прекрасный, но грустный сон. Художница подобрала капельку малинового сиропа с края тарелки и предложила мотыльку, в то время как другие крылатые создания облепили ложку с кусочком пирога, которую держала Арина. Мать попыталась отгонять лишних лакомок, но девушка сказала: – Не надо, мам. Пусть кушают. Благодаря им я дышу свободно. Надувная лодка уже ждала у берега озера. Арину усадили на корме прямо на дно, обложив подушками и свёрнутыми одеялами, ноги прикрыли шерстяным пледом и брезентом. В руки ей Надин дала тарелку с добавкой – ещё одним куском пирога, очень понравившегося девушке. Мать с тревогой наблюдала за отправкой, придерживая шляпу под порывами озорного ветра, а отец, отмахнувшись от толкущихся у его лица розовых мотыльков, вдруг решил нарвать букет луговых цветов. Грести Художница толком не умела, и на вёсла сел водитель Константина Сергеевича – Вова. Щурясь от солнечного блеска воды, Арина отламывала ложечкой пирог и подолгу, с наслаждением держала каждый кусочек во рту. Иногда она угощала Художницу, поднося ложку к её губам. Над тёплым и мягким гнездом из подушек и одеял виднелись только плечи Арины и её голова в белой панамке. И ещё тонкие, как стебельки цветов, руки. Они разговаривали без слов, обмениваясь огромными, длинными и содержательными посланиями – бликами на воде, колыханием камыша, ветром. Писали друг другу письма крыльями птиц в небе, чертили на облаках маршруты совместных походов. Один день вмещал в себя все упущенные годы, спрессовывая их до минут и наполняя ими душу. Сняв бейсболку, Художница подставляла голову под ладошку сестры, которая со смехом гладила её ёжик. Всё хорошее рано или поздно кончается. Когда лодка причалила, Арина выглядела немного усталой и поникшей; на встревоженный взгляд Художницы она ответила рассеянной улыбкой и обвила слабыми, тёплыми руками её плечи, когда та выносила её на берег. Мать, нюхавшая полевой букет, сразу заметила непорядок, захлопотала, стала совать ей градусник под мышку, измерять давление и пульс, давать таблетки: с собой в сумке у неё была целая аптека. – Мам, да всё нормально, – морщилась Арина. – Просто очень насыщенный впечатлениями день. Вот и устала чуть-чуть... У Надин был с собой термос с чаем – или, судя по целебно-терпкому, летнему аромату, неким удивительным травяным сбором, а также корзинка с черносмородиновым печеньем. В один момент на траве раскинулась белая скатерть (у Художницы сразу возникли ассоциации с самобранкой), и все, включая водителя Вову, были приглашены на чай. После нескольких глотков Арина заметно повеселела. Ей не хотелось уезжать, и она стала упрашивать родителей оставить её ночевать. – Нет, нет, это невозможно, – заупрямилась мать. – А если ты плохо себя почувствуешь – так, что придётся вызывать скорую? Дома у тебя хотя бы медсестра, а здесь... – А здесь всё будет хорошо, никакие врачи не понадобятся, – с ласковой улыбкой заверила её Надин. – Пусть сестрёнки пообщаются, а утром приедете за ней. Мать ещё долго сомневалась, не решаясь оставить Арину одну, даже хотела сама заночевать с ней здесь, но Константин Сергеевич закончил её колебания: – Кристина, ладно тебе. Не трясись над ней, ничего не случится. Он не сказал этого вслух, но и так было понятно: теперь, когда Арину ждала картина «Вечер на озере», уже ничего не могло случиться. Это повисло в воздухе горькой истиной, и только розовые мотыльки самоотверженно всходили на костёр боли, принося себя в жертву. В итоге мать Арины оставила Художнице и Надин кучу лекарств и указаний, и они с Константином Сергеевичем уехали, предупредив, что к десяти утра вернутся за дочерью. – Ну, хоть сейчас я вырвалась наконец-то из-под этого колпака, – засмеялась Арина, потирая руки от радости. – Мама ушла, можно делать, что хотим! Ох и наелась я, объелась даже, а всё равно ещё каких-нибудь ягод хочется... – Идите, крыжовник покушайте, – предложила Надин, сказочной волшебницей склоняясь над обеими сёстрами и обнимая их за плечи. – Вы его ещё не пробовали, а он поспел – сладкий уже. Кресло на колёсах по узким садовым тропинкам не могло проехать, и Художнице приходилось всё время носить сестрёнку на руках, но это было ей в радость. Она испытывала трепетное чувство, когда тёплое кольцо слабеньких рук Арины смыкалось на её плечах, а дыхание касалось щеки. Возле раскидистого старого куста крыжовника был поставлен деревянный ящик в качестве сиденья (табуретка не годилась – неустойчива и слишком высока), и Художница устроилась на нём с Ариной на коленях, обнимая и поддерживая её одной рукой, а другой срывая крупные, полупрозрачные полосатые ягоды и кладя ей в рот. Шипы нещадно царапали и кололись, но это казалось пустяком. «Ты будешь смеяться, но я ни разу не пробовала крыжовник, – сказала Арина, перейдя на мысленное общение. – Малину, вишню, землянику – ела, когда покупали. А крыжовник не доводилось. Я много упустила! Ой, а можно ещё немножко вишни? Она разная какая-то... Разных сортов, что ли? Хочу вон ту, самую крупную!» «Тебе всё можно в любых количествах, ангелок», – ответила Художница, снова поднимая Арину на руки и направляясь с ней к кустовой вишне с более крупными ягодами, чем у древовидной. «Тебе не тяжело меня таскать?» – обеспокоилась Арина. «Нет, Ариш, ты легче пушинки», – улыбнулась Художница. Не удержавшись, она тихонько поцеловала сестрёнку в ухо – от прилива грустной нежности. «Жаль, что мы не познакомились раньше. Но лучше поздно, чем никогда». – Щека девушки доверчиво прильнула к щеке Художницы. Ночью они не ложились совсем: тратить на сон драгоценные минуты стремительно истекающего времени, отведённого им судьбой, казалось кощунством. Они сидели под вишней, слушая симфонию кузнечиков: Арина – по-настоящему, а Художница – у себя в голове. Впрочем, когда она сжимала руку сестры, ей казалось, что она начинает действительно слышать их непрерывный стрекот. Тёплая сиреневая вечность неба, увешанная звёздами-ягодами – срывай не хочу – прорастала в их сердца; вишнёвая печаль не была обременительной, а лишь оттеняла волшебство ночи, сплетённое чародейкой Надин. Она вышла к ним, чтобы подать чай с малиновым пирогом, и из её волос вылетали светлячки, наполняя сад колышущимся морем огоньков, а среди цветов, короной венчавших её голову, сверкали звёздные сокровища. Синий полог ночи начал светлеть: это богиня утренней зари Аврора невидимой кистью забирала тьму и вливала на полотно неба светлые краски – постепенно, тон за тоном. Усталую Арину начало-таки клонить в сон, и она попросила чаю покрепче, чтобы взбодриться, и холодной воды для умывания. Надин поднесла тазик с водой, и обе сестры умылись и утёрлись полотенцем с её плеча, пропитанным запахом душистого мыла. Горьковатая терпкость чая и отрезвляющая свежесть рассвета на чуть-чуть влажной коже щёк – вот те два вестника, принесшие холодящее осознание, что время уже почти истекло. Но ещё немного им всё же осталось, и это время Арина хотела потратить с пользой: она мечтала научиться варить варенье. Надин не видела к этому никаких препятствий. Впрочем, Арина хотела выполнить все этапы своими руками, начиная со сбора ягод, и Художнице снова пришлось носить её на руках по малиннику. Чудесным образом ветки раздвигались сами, не царапая девушку, а ягоды падали ей в ладонь. Художница знала, чьих рук это дело: в гуще малиновых зарослей, в венке из листьев и ягод, проглядывало улыбающееся лицо Надин. Когда за забором показался чёрный фургон, Арина разливала варенье по пол-литровым баночкам. Надин впустила её родителей и пригласила к столу: – А у нас свежее варенье! Ариша сама варила. Мать выглядела бледной в элегантном тёмно-бордовом платье и чёрной шляпке, а заплаканные глаза пыталась скрыть за широкими очками с дымчатыми стёклами. Она и за стол села в них, а когда поднесла ко рту ложечку ещё тёплого варенья, её губы задрожали. – Ну, ну, – мягко проговорила Надин, и розовые мотыльки запорхали вокруг женщины. Судя по тому, с какой скоростью они падали замертво, она провела ужасную ночь. Не допив чай, она засуетилась, измеряя Арине давление и температуру. – Мам, перестань, – отмахнулась та. – В этом уже нет необходимости. Константин Сергеевич держался замкнуто и сурово, его глаза оставались сухими, а губы – жёстко сомкнутыми, и Художница сначала заподозрила его в бесчувственности, но потом поняла: это не так. Мотыльки тоже умирали рядом с ним, а значит, была и боль. Где-то глубоко в душе ёкнул заживший шрам: поздно же отец научился любить. Но это подал голос брошенный ребёнок внутри неё, а сияние глаз Надин подсказывало: сейчас не время для обид. Коляску вкатили в фургон по специальному трапу. Повинуясь умоляющему взгляду Арины, Художница села в салон и приняла в свои ладони протянутую руку. Родители не возражали. Надин, стоя у калитки, послала Арине воздушный поцелуй и стайку розовых мотыльков. Пока они ехали, небо затянуло тучами, засверкали молнии. Ветер чуть усилился, но до грозы дело не дошло – закапал тихий дождь, распространяя в тёплом воздухе запах мокрой пыли и травы. На пушистой хвое голубых ёлочек у дома повисли огромные алмазные капли. Арина совсем сникла: запас бодрости от заваренного Надин чая кончился, и её уложили в постель. На столе в гостиной стояли баночки с малиновым вареньем, сваренным ею собственноручно. – Так спать хочется, – проронила она, устало опуская отяжелевшие ресницы. – Давай картину, Оль. «Уже?» – горестно пискнуло растерянное сердце. Этот момент должен был настать, но Художница всё равно оказалась к нему не готова. А картина уже стояла в комнате Арины, прислонённая к креслу, оставалось только снять обёртку. Художница разрезала шпагат, развернула бумагу и провалилась в холодный омут вечернего гипнотизма камышового берега. «Подвинь кресло поближе», – попросила Арина. Художница выполнила её просьбу, разместив картину так, чтобы Арине было хорошо её видно, а сама присела на край постели. «Открой ещё окно, я хочу слышать дождь, – прошелестела в её голове последняя просьба Арины. – И дай мне вон того большого медведя». Комната наполнилась грустной сырой свежестью летнего дождя. Вскоре девушка уснула в обнимку с медведем, а Художница ещё долго держала её руку, обводила взглядом вещи на полках. Вспомнив о родителях, она спустилась в гостиную. Их одолел утешительный сон, будто нарочно накативший, чтобы пощадить их чувства и оградить от тяжёлых переживаний: Константин Сергеевич спал сидя в кресле, а его жена прилегла на диван, не в силах противостоять небывалой усталости. Может, сказывалась бессонная ночь, а может, и тут Надин постаралась. Крылья розовых мотыльков рассыпались под ногами Художницы в золотистую пыль, которая с мерцанием таяла. «Неужели всё-таки нет никакого способа продлить жизнь Арины и сделать её хоть немного светлее и терпимее? Почему она должна уйти так рано?» – вопреки небесно-высокогорному, буддийскому спокойствию, внушаемому ей Надин, упрямо стучался в виски горький вопрос, в то время как мотыльки пили смертельный нектар боли из сердца Художницы. Ответ со вздохом струился в открытое окно вместе с печалью дождя: по-видимому, нет. Наверно, даже у Надин нет в запасе столько мотыльков, чтобы впитать всю боль огромного мира и облегчить земным ангелам их неблагодарную работу. Работу, на которой им приходится сгорать в прямом смысле слова. И смерть – их единственная передышка и отпуск. Проснувшись, Кристина первым делом бросилась в комнату Арины: – Уже три часа! Как же я так уснула? Приём таблеток пропустили... Константин Сергеевич, тоже пробудившись, переменил позу в кресле – подался вперёд. Морщась, будто от яркого света, он потирал виски и голову. А на стеклянном столике стоял пёстрый и яркий букет полевых цветов и трав, собранный им у озера. А тем временем, ступая по хрупким крылышкам мёртвых мотыльков, падавших каждую секунду десятками, Кристина спускалась обратно – с лицом белее ромашек в букете. Не дойдя и до середины лестницы, она осела на ступеньку. Константин Сергеевич, вскочив с кресла, устремился наверх, в комнату Арины. Художница позволила ему побыть там одному, а потом, взяв полевые цветы вместе с вазой, медленно направилась следом. Она предпочла бы не топтать розовокрылых существ, ценой своих жизней осушавших слёзы, но пол и ступеньки были сплошь ими усыпаны – никак не обойти... Приходилось ступать по их прозрачным тельцам, которые под шагами превращались в золотую пыль. Отец сидел в кресле, устремив застывший взгляд в разгладившееся, сияющее спокойствием лицо Арины, ещё не успевшее покрыться бледностью. Впрочем, Художница ошиблась с направлением его взгляда. Он смотрел на «Вечер на озере», с которого исчезла лодка. – Мама так же уснула у этой картины, – сказала Художница, встав рядом. – И лодка точно так же пропала. Она поставила цветы на тумбочку рядом с изголовьем кровати. Рука Арины, обнимавшая медведя, белела, точно сделанная из дорогого фарфора. Приложив её к своим губам, Художница почувствовала мягкую прохладу её только начавших остывать пальцев. А в груди, там, где должен был гнездиться крик, трепетал комок из тысяч розовых крылышек. Терпкий запах нагретой солнцем травы бил в нос, вокруг колыхались цветы, а где-то в небе, в светлой облачной стране, отдыхала Арина – набиралась сил перед новым отрезком пути. Когда она вернётся? Может, Художницы к тому времени уже давно не будет на этой земле. Или в этом уголке вселенной. Волшебная кисть вновь творила чудо – оживляла на холсте мысли о сестрёнке. Деревянным кончиком впитав её образ из точки между бровей Художницы, кисть мазок за мазком отвоёвывала у пустоты фигуру Арины, стоявшую среди полевого разноцветья. Да, стоявшую на своих ногах без посторонней помощи, вполоборота к зрителю, кокетливо и изящно развернув голову. Улавливался даже лёгкий загар её кожи, сияющая дымка светлого пушка на руках, уязвимость открытой всем ветрам спины в глубоком заднем вырезе белого платья, солнечный нимб на волосах... На похоронах было много ребят – наверно, весь класс Арины. Конечно, девочки плакали. Подойдя к ним, Художница сказала: – Девчонки, милые, не надо. Вы своими слезами причиняете ей боль. На неё устремились испуганные взгляды. Может быть, не все поняли странный выговор Художницы, а может, их что-то насторожило в её внешнем виде, но это не имело значения. Расстегнув чёрную куртку, Художница выпустила розовое облако мотыльков: так велела ей сделать Надин, пообещав, что никто плакать не будет. И она сдержала обещание. Мотыльки порхали над головами людей, садились им на плечи, толклись у лица священника, мешая ему петь положенные молитвы. Розовокрылое безобразие, порхающий курьёз, несуразное чудо – вот чем они стали, привнеся в душераздирающую атмосферу похорон светлую струйку удивления. Один мотылёк сел батюшке прямо на нос и забрался в ноздрю, заставив его, солидного и бородатого, совершенно некстати чихнуть, после чего взорвался облачком золотой пыльцы, которая вызвала у священнослужителя целую очередь судорожных чихов. Кто-то прикрыл рукой губы, кто-то кашлянул – одним словом, серьёзность была утрачена. Ожившими лепестками сакуры мотыльки кружились в воздухе, изумляя присутствующих своим радостным танцем. А слёзы одноклассниц Арины высохли: наблюдая за тем, что вытворяли мотыльки, девочки улыбались. Дыша тёплым, густо-солнечным духом трав, Художница искала в облаках знак, легчайший след – завиток, искорку, птицу. Земной ангел улетел, и она вдруг ощутила бескрайнее, вьющееся пустынной дорогой за горизонт одиночество. «Опустела без тебя земля» – смутный образ песни, призрак-обелиск мраморной стелой проступил в памяти, наделяя душу крыльями светлой грусти. Да, иногда в голове Художницы звучала музыка – та, которую она ещё помнила. Всё, что она сумела взять с собой из полного звуков прошлого в глухое настоящее, стало её фонотекой, в которой нашлась и эта песня. Вздох летел над травами, скользил над зеркалом воды и растворялся на рубеже облачной страны: «Где же ты сейчас летаешь, ангелок? Надеюсь, там тебе хорошо, боли больше нет, и звёзды отдают тебе свою нежность...» Портрет был готов, оставалось отвезти его заказчице – Кристине. И, быть может, выпить чашку чая с малиновым вареньем Арининого изготовления – если предложат. Но это завтра, а пока Художница вошла с картиной в свою квартиру, бережно разместила её на треноге и наконец добралась до сайта. Новые комментарии, новые заказы... А ещё – одно непрочитанное сообщение от пользователя Арина. ‛Спасибо тебе))’ Экран поплыл перед глазами, и вся нежность звёзд обрушилась на сердце искрящимся водопадом... Рецепт тепла: янтарная глубина цейлонского чая, гвоздика, корица, две столовые ложки рома, ломтик апельсина. Согревшись и успокоившись, Художница снова открыла вкладку с сообщениями и сквозь солёную дымку в глазах разглядела дату этого «спасибо». ‛Как бы я хотела увидеть её! (*_*) Побывать в вашем домике, погулять в саду, покататься на лодке по озеру (^_^)’ В тот же день... Видимо, сообщение пришло уже после того, как Художница выключила компьютер, и прочитать его ей было суждено именно сейчас. «Если можешь, прилетай скорей»*. ____________ *последняя строчка из песни "Нежность"("Опустела без тебя земля...")