Loser Twice

Все началось с взаимной ненависти. Дух соперничества, чувство превосходства, недооцененности, неровно упавший карандаш на уроке, чересчур спокойный и безразличный взгляд, очередной приступ бешенства, ходящие желваки, стиснутые зубы, нахмуренные брови, запах сладких духов с примесью табака, запрещённого на территории школы, и просто одно существование друг друга — одна большая личная неприязнь, которой кличали это единение раздражителей оба. Ненависти. Бакуго видел отрывки сегодняшнего дня в своих мыслях. Вот уличная площадка Юэй в час дня, как и всегда, заполненная первогодками, разминающимися перед тренировкой. Синхронные движения, отточенные ежедневными повторениями. Прохладный осенний воздух пропах сыростью и мокрыми листьями. А разгоряченные ребята, выбежавшие в одних майках, и не думали одеться теплее. А это мурашки, бежавшие по коже Бакуго, которые он быстро стёр горячей рукой, потрескивающей от предвкушения борьбы. Он бегло наблюдал за группой, просчитывая, с кем сегодня он должен сражаться по инерции. К большому огорчению парня, мысленные выбивалы остановились на стоявшем поодаль от других двумордом, которому, усиленно жестикулируя, пытался что-то доказать безмозглый Деку. Бакуго, как в замедленной съёмке, наблюдал, как Тодороки медленно водил глаза за бегающими во все стороны руками зеленоволосого, покрытыми пластырями и царапинами. Почему-то только наблюдая за этой картиной со стороны, уши Кацуки покраснели то ли от злости, то ли от чего-то ещё: он несколько минут безотрывно пялился на Тодороки. А если Кацуки Бакуго смотрит на кого-то и молчит, ничего хорошего это предвещать не может. И остаться незамеченным тоже. Кадр сменяется, и блондина дёргают за прохладное плечо теплой рукой, и он слегка дёргается, оборачиваясь. И видит перед собой красноволосую макушку Киришимы, который обеспокоенно поинтересовался, хорошо ли тот себя чувствует, так как Бакуго резко побледнел. Парень будто опомнился, огрызаясь и хмуря лоб, мол, чего пристал, просто задумался, а сам лихорадочно решает, как сделать так, чтобы его минутное помешательство не стало чем-то странным в глазах окружающих, и он потёр друг о друга холодные ладони. Нужно собраться. Эйджиро, поняв, что друг вернулся в привычное состояние, улыбнулся своим акульим оскалом и позвал стоявшую позади Ашиду, начиная говорить что-то про предстоящие спарринги, но блондин его не слушал. Он украдкой хотел посмотреть в сторону Тод…двумордого, но немного развернувшись, боковым зрением он увидел уставленный в его сторону холодный взгляд, полный безразличия и немного удивления. Бакуго зашипел и развернулся к друзьям, зажмурив глаза до потемнения. Снова смена кадра, и тихий голос Айзавы объявляет пары для спарринга. — …Мидория — Ашидо, — тянул Шота, — Эйджиро — Каминари, — он внезапно запнулся, и заглянул в справочник, который доставал очень редко, когда слишком сомневался. Пройдясь глазами по строчкам, мужчина глубоко вздохнул и приподнял голову, — Бакуго — Тодороки. По площадке прошёлся холодок. Одногруппники удивлённо переводили взгляды с Шото на Кацуки, которые насупились, скрестив руки на груди. Все знали о неприязни парней, и так же о том, что они могли разорвать друг друга, едва столкнувшись в коридоре, не говоря о сражении, о чем Айзава вообще думал? Стоит сказать, что и сам Шота был немного растерян, когда добавил: — Никакой порчи школьного имущества, повреждений больше сорока процентов тела или смертей друг друга. — и многозначительно посмотрел сначала на Шото, а потом на блондина, от чего у последнего сжались кулаки. Тупой зеленоволосый гном тут же снова подлетел к Мине, рассыпаясь в благодарностях сражаться с такой соперницей, отчего она жутко смутилась, а Киришима и Каминари снова прилипали со своей ублюдской поддержкой, которая Бакуго нахрен не сдалась. Он же не Мидория, чтобы быть не в силах победить двумордого в единичном бое. Бред собачий. Перемотка событий ускорилась, бегло показывая ход сражения Изуку с енотихой, в ходе которого парень в последний момент нашелся с ответными ударами Мины, повалив ее с ног одним мощным ударом своей непонятной причуды, при этом вновь, видимо, поломав свою руку, Киришимы и Каминари, в котором Киришима получил ожог из-за тока, и не в силах двигать поврежденной спиной, сдался. Пленка замедлилась. Зычно произносят имена парней, и они выходят на арену под тревожные взгляды остальных. В руках Бакуго потрескивают взрывы, глаза наполнены яростью, красные глаза налились кровью. Лицо же двумордого, к бешенству блондина, не выражает ничего, кроме надменной усмешки, сверкнувшей на уголках губ. Не дожидаясь сигнала, Кацуки с остервенением сконцентрировал на руках всю свою злобу, направляя среднего размера взрыв в сторону парня. Тодороки, едва двинувшись вперёд, даже не пытаясь отбить причуду, уклонился от взрыва, шагая вперёд и не разрывая зрительного контакта. Раз за разом взрывные шары, становясь все больше и мощнее, метались в двумордого, который отклонял их. Воздух свистел, и причуда прилетала в миллиметрах от лица Тодороки. Блондин начал распаляться. Двумордый не собирался драться, и почти не двигался с места. — Да хоть раз пульни своей придурковатой причудой, половинчатый кусок дерьма! — проорал Кацуки, когда расстояние между ним и Шото опасно сократилось. Больше всего на свете Бакуго выбешивало равнодушие к своей персоне. И именно это источал двумордый. Рыдания, смех, хотя бы пустое оскорбление — все было куда лучше, чем этот пустой взгляд, смотрящий даже не в глаза, не в лицо, а куда-то глубже, внутрь, от которого становилось тяжелее дышать, а пульс замедлялся, и приходилось выдыхать сильнее, выпуская весь оставшийся запас кислорода. Тодороки лениво поднял руку, нехотя выпуская по полу гигантскую ледяную дорожку, от которой Бакуго одними лишь инстинктами спасся. Он подпрыгнул, когда пол под ним стал стеклянным, и приземлился уже на лед, едва не упав. Он проскользил на ногах, сводя колени вместе и разводя ступни, стараясь сохранить равновесие. — Хм, кажется, ты меня перехитрил, — без тени огорчения произнес Тодороки, убирая ледяной покров. Кровь прилила к лицу Кацуки. В такие моменты рядом с ним стоять, даже дышать было опасно. Он медленно прикрыл глаза, передавая всю физическую силу и ненависть к ладоням. Сейчас он мог почувствовать вены, пульсирующие на кончиках пальцев, сокращение крови отдавалось слишком явно, и становилось неприятно. Он сконцентрировал всю мощь. Когда он открыл глаза, ему даже показалось, что Шото дрогнул, но это было ожидаемо: сейчас взгляд парня был безумен. Красные глаза стали ярче, чем когда-либо. На трибунах прошёлся холодок. Кто-то даже крикнул, пытаясь остановить парней, и проорал предупреждение и просьбу сдержаться. Бакуго рывком дернулся и подлетел в воздухе, несомый причудой. Сконструировав в руках гигантский взрывоопасный шар, Бакуго, наплевав на слова Айзавы, метнул его через весь стадион в стоявшего на земле Тодороки. Видимо, какое-то чувство самосохранения всё-таки оставалось в двумордом, он прикусил язык, и тут же создал вокруг себя ледяную броню, которая была в тот же момент разрушена взрывом. Он вновь обдал все вокруг льдом, истратив огромное количество причуды на сохранение целостности второй брони. Когда огромный взрыв исчерпался, Бакуго опустился на землю, глухо стукнувшись о землю, покрытую осколками асфальта. Кровь отлила от головы, в глазах у парня потемнело. Мышцы болели сильнее, чем когда-либо ранее. Вокруг было подозрительно тихо. Бакуго поднял голову. Где-то неподалеку в руинах льда лежал Шото. Приближаясь к нему, Бакуго поразился: выжить под прямым ударом было априори невозможно, а остановить такое причудой мог поистине сильный герой с могущественным даром. Что-то внутри затрескало.С одной стороны бешенства поубавилось, ведь Шото использовал свою причуду по максимуму, и Бакуго был доволен, но с другой, все-таки, его собственный взрыв Тодороки нисколько не покалечил. Бакуго потрепал свои волосы, когда увидел, что Тодороки обессиленно растянулся на полу. Юноша подскочил к нему и схватил за грудки, пододвинув ближе к себе. Шото тяжело дышал, грудь быстро вздымалась, а верх костюма приподнимался, на несколько мгновений обнажая ребра. — Ты думаешь я поверю, что это все, черт тебя побери?! — прогремел он на всю площадь. Тодороки откинул голову назад, стараясь сдержать поток крови, хлеставшей из носа. Не обращая внимания на крики парня, он приставил к ноздре палец, отдавая ее лёгким потоком прохлады. — Ты, — Бакуго стал тяжело дышать, — ты, блять, даже не пытаешься сражаться! Да что с тобой не так? Ты смеешь недооценивать меня? Да как ты... — Остынь Бакуго, — хрипло произнес Шото, и пользуясь растерявшимся на долю секунды положением Кацуки, шепнул ему куда-то в шею. — Я сдаюсь, — шепнул он, относя блондина в стену арены мощным потоком льда. Бакуго просвистел и больно ударился затылком, медленно сползая по стене, и прижав к ушам руки. Парню показалось, что он порвал перепонки, поскольку не слышал ни звука, кроме пустого звона, и он оглушенно уткнулся лбом в колени. И он не видел, как Шото поднял руки в жесте «Сдаюсь». И он не видел, как Деку выбежал на арену, не зная, кого из товарищей увести в медкабинет первым, не видел рассерженного Айзаву. Когда он поднял голову, единственный, кого он увидел, стоял с опорой в Мидории, засунув руки в карманы, наблюдал за сидевшим на корточках блондином. Бакуго резко подскочил, трусливо сбегая с улицы от этого. Взгляда. Да, он победил. Но не такой лёгкой победы он желал. Не нужна ему эта мнимая победа, когда Тодороки продолжает так же нагло смотреть ему в душу. Смотреть через одежду. Смотреть насквозь. Да к чертям собачьим все это. Парень невидящим взглядом проходился по коридорам школе, кое-как переставляя ноги. — Это… несправедливо! Несправедливо, несправедливо, несправедливо! — Бакуго буквально проревел эти слова, откашливая из горла что-то, похожее на кровь, но сейчас это было слишком неважно. Он добежал до мужского туалета, подлетая у раковине, и медленно перевел взгляд на отражение. Красные шея и уши, пылающие алые глаза, волосы, все в пыли и грязи, ещё более неряшливые, чем обычно, по скуле стекала кровь. Кацуки одним движением открыл ток воды из-под крана, ополоснув лицо водой, безразлично расплескивал ее на одежду. Юноша плескал, плескал и плескал воду на себя, а потом скривился, заводя дрожащую руку для удара в зеркало, как внезапно его схватили за запястье. — Не думаю, что я стою того, чтобы разбивать школьное зеркало. Давясь подступившей истерикой, в жалких попытках взять себя в руки Кацуки развернулся, лицом к лицу столкнувшись с Тодороки, который учтиво вглядывался в чужие глаза, продолжая крепко держать за руку. Он сам немного шатался, но даже когда Бакуго попытался выхватить руку из захвата причудой, Шото обдал ладонь сильным слоем льда, из-за чего Бакуго вскрикнул. Рука до локтя покрылась им. — Ты чего творишь, ублюдок?! Убери это, живо! — блондин яростно замотал рукой, пытаясь разбить лёд об раковину, от чего Шото присвистнул: — Перестань бесновать и дай мне руку, идиот, — двумордый сказал это Бакуго так, будто тот был двухлетним ребенком, которому нужно все разжевывать что-то очевидное, наподобие дважды два. Бакуго резко протянул свою руку, попав половинчатому по груди. Тодороки немного охнул, но ладонь взял. Вообще-то, он мог ее снять и без использования жара, но очень уж ему захотелось взять Кацуки за руку. Хорошо, что Каччан об этом не знает, но ему и не надо. Шото держал замороженную ладонь снизу левой рукой, а сверху правой медленно водил пальцами, нагревая ее и стараясь не обжечь парня. Кацуки застыл. Двумордый делал это трепетно и чуть ли не нежно, от чего было не по себе. — Шевелись, придурок. — И какова на вкус победа? — издевательским тоном произнес Тодороки, проводя пальцем по участку уже голой кожи, заставив парня взрогнуть. — Так же, как и наигранное поражение,— проворчал блондин. Шото поднял взгляд на парня. — У тебя в голове лихорадочно шестерёнки крутятся, выдохни уже. Ладонь вернулась в привычное состояние и тут же озарилась искрами, выдавая раздражение хозяина. Бакуго придвинулся к чужому лицу угрожающе близко. — Ещё раз ты будешь сычковать и не сражаться со мной, как жалкий трус вроде Деку, я выбью из тебя всю дурь, половинчатый упырь… Потрудись объяснить, какого черта ты сдался, и я подумаю над тем, чтобы оставить не больше девяноста процентов урона на твоём теле, — произнес он. — Я, — Тодороки на минуту растерялся, но заметив, насколько уязвим сейчас юноша, хитро улыбнулся. В глазах заплясали нехорошие искорки. — Даже не знаю, — растягивая слова, продолжил Тодороки, — может быть, — Бакуго отпустил его воротник, — зная тебя хорошо, — Шото сделал шаг вперёд, — я рассчитывал на это. — На что это? — отпрянув, выплюнул Бакуго, сморщив нос. — На всю эту ситуацию. — Ты…рассчитывал вывести меня из себя? Нравится, я так посмотрю, тебе издеваться надо мно… — В этот момент затылок и спина парня оказались прижаты к стене, а Шото быстро приблизился к носу, к сбитому дыханию блондина, пока Кацуки чувствовал острое ощущение дежавю: точно так же двадцать минут назад его приложили к арене. «Нет. Я хотел вывести тебя на эмоции, но на другие.» Воздух пропитался недоумением, когда ободранные бледные губы сжались на губах Бакуго, остервенело закусив верхнюю. Не увидев должного сопротивления от опешившего юноши, Тодороки слизнул проскользнувшую к уголкам губ Кацуки кровь из-за слишком сильного укуса, приложив руку к светлому затылку, а другой обвив чужой торс. Кацуки широко раскрыл глаза и застыл. Впервые за долгое время двумордый действовал грубо и резко, парень снова укусил блондина за нижнюю губу, немного сдавливая ее языком, когда почувствовал ладонь, упершуюся в грудь, в предупреждении потрескивающую искрами. В другой ситуации Тодороки бы посчитал это отказом, если бы Бакуго не обвил своей левой рукой шею юноши, притягивая его ещё ближе к себе. Это значило примерно: «Помедленнее, урод!» Ничуть не в стиле Кацуки. Из-за небольшой разницы в росте Шото пришлось опуститься чуть ниже. Улыбнувшись уголками губ, он разорвал поцелуй, уставившись в лицо Кацуки. Его взгляд был затуманен пеленой, он расслабился. Как и ожидал Шото, проделанная авантюра остудила пыл Кацуки. И судя по всему, заканчивать это так блондин не собирался, сам приблизившись к парню, медленно обхватил нижнюю губу Шото, осторожно облизнув ее влажными губами. Он убрал руку с груди и теперь обеими руками схватил чужую шею. Парень удивился. Никогда бы не подумал, что холеричный Кацуки будет двигаться настолько нежно и аккуратно. Ему нравилось дарить ласку и получать ее от других. Железный прут непоколебимого равнодушия разрушен с треском. Плечи и груди соприкоснулись, но Кацуки хотелось прижаться ещё сильнее, о чем он, конечно, не скажет под угрозой расстрела. Кацуки отстранился от губ так же нарочито-томно, опускаясь ниже, к бледной шее, одной из рук поглаживая спину Тодороки, проводя кончиком языка по адамову яблоку. Шото сглотнул застоявшуюся во рту слюну, отчего кадык заходил. Бакуго провел по нему всей поверхностью языка, шумно выдыхая в ключицы Тодороки. Блондин чувствовал, как по всему телу прошлась сильная вибрация, заставляя пальцы подрагивать, очередной раз сжимая их на чужой шее. — От тебя сладко пахнет, — хрипло произнес Тодороки, утыкаясь в волосы Кацуки носом, делая пробора его кончиком. — Всегда нравился этот запах. — Э-это нитроглицерин, идиот, — так же негромко произнес блондин, прислоняясь щекой к плечу парня, скрывая покрасневшие щеки. — И он так пахнет при нагревании. Где ты был на курсе химии… — Бакуго раздраженно рыкнул, когда притихший Тодороки укусил его за ключицу, зубами впиваясь в кость. Ощущение было не из приятных, особенно когда место укуса начинают с силой сминать языком. Бакуго издал странный звук, полустон, полувыдох с примесью матов. Шото, хорошо все расслышав, тихо рассмеялся. — Один-один, Кацуки, — И Тодороки оказался неправ. Бакуго проиграл дважды. И на арене, и сейчас. Он опустил голову вниз, скрывая покрасневшие щеки. Он проиграл не только себе, но и своим чувствам. Проиграл внутренней нежности, любвеобильности и тактильности, сильнее зажимая у себя такого же скрытного человека в объятиях. Кто-то скрывает эмоции под злостью и вспыльчивостью, а кто-то под маской равнодушия и безразличия, не в силах выразить свои искренние чувства в правильном русле. Сейчас он чувствовал себя раздавленным и проигравшим. Многократно проигравшим и слабым. И проницательный Шото это чувствовал. И молчал. Иногда молчание — лучшая немая поддержка. Лучше любых напутствий. Возможность чувствовать крепкое плечо перед собой, возможность иметь человека, которому близки твои чувства, который знает, что ты хочешь сказать с точностью в сто процентов. И зачем было бегать, убегать от самого родного по мировоззрению человека? Юность дана нам для того, чтобы совершать ошибки. Для того, чтобы прочувствовать вкус чужих губ, запах травы, сигарет, алкоголя, мокрого асфальта, сырой листвы, для того, чтобы рыдать до боли в горле, сжимать пальца на шее до посинения трахаться до потери пульса, любить до умопомрачения, гулять до утра, ходить по горячему песку босиком, обжигая кожу… *** Зашедшие в класс порознь разгоряченные парни не стали дружны в одночасье, но теперь вместо вечной ненависти в сердцах зародилось что-то новое. Теперь окружающие явно чувствовали искры чего-то большего, чем раньше. Нечто более горячее, чем причуда Тодороки, и взрывоопаснее ладоней Бакуго. Что-то кисло-сладкое, со следом горечи на губах, страстное и до дрожи в коленях ласковое и глянцевое, блестящее и обдающее густым туманом, убивающее тревогу и страх, заглушающее негативные эмоции. Бакуго нужно время осознать, что именно всё-таки произошло в школьном туалете, а Тодороки — чтобы привыкнуть к тому, что теперь необязательно скрывать все, что чувствуешь. Кацуки придется хорошенько постараться, чтобы объяснить ему на пальцах, что эмоции можно вызывать не только выводя из себя. Теперь, когда парни обменивались взглядами, в глазах мелькало что-то яркое и тянущее, с привкусом азарта в зрачках.