все было в глазах

Утро в Конохе проникло в комнату вместе с холодным апрельским ветром; Тобирама мгновенно съежился и закрыл окно обратно. За прозрачным стеклом клубился молочный туман, через который лишь иногда проступали очертания домов. Тобирама постоял какое-то время, вглядываясь в мертвую — для шести то утра — тишину улицы, и тут же в его голове возникло воспоминание: такое же тихое и блеклое, но все равно сохранившееся из детства. Его первая дальняя миссия тоже состоялась в апреле — он и соклановцы шли все дальше на восток — в земли страны Воды, туда, где всегда был туман. Тогда одиннадцатилетний Тобирама впервые увидел море; они вышли к границе утром, когда вязкая белая дымка медленно выползала им навстречу. Старшими было решено сутки провести на берегу: пополнить в рыбацкой деревушке недалеко отсюда припасы, и только потом перебраться через море в страну Воды. Тобирама взбирался на скалистый холм неподалеку, чтобы самому разведать обстановку вокруг, и удивленно воззрился на открывшийся вид: наступающий день согнал туман, и теперь на всю широту взгляда перед мальчиком простиралось море. Холодное и бурное, оно волнами разбивалось о высокие скалы берега прямо под ним.       Отец рассказывал, что вода в море голубая и такая прозрачная, что можно увидеть, как живут рыбы на глубине, но сейчас Тобирама сам смотрел на море и не верил ни единому слову — воды казались ему почти чёрными, а пены было так много, что ничего нельзя было разглядеть.       “Вода очень опасная стихия. Она не только даёт людям жизнь, но ещё очень жестока и сурова” — вспомнил слова своего наставника Тобирама. Сейчас он стоял на краю обрыва, смотрел на бушующую воду и наконец-то понимал, каким должно быть его ниндзюцу. Стремительным и сокрушающим. Запах зелёного чая вернул Тобираму в здесь и сейчас. С той миссии прошло больше десяти лет, и за это время Сенджу ещё много раз видел море и даже океан, но больше всего он любил смотреть на шторм. Запив простой завтрак чаем, он вышел в прихожую и, накинув уже поношенные сандалии, выскочил в промозглое и все ещё туманное утро. Проходя мимо спящих улочек, Тобирама думал, сколько лет они уже живут в Конохе и сколько лет он вот так ходит по утрам в резиденцию хокаге, чтобы весь день провести за бумажной работой. Битвы, миссии, лязг катаны — все отошло куда-то на периферию его жизни. Сенджу посещали мысли о том, что он — ребёнок войны — никак не может смириться с мирной жизнью, но он не мог врать самому себе: Тобирама ненавидел войну. Тогда почему? Почему он так скучает по свисту оружия над головой, животному страху и голым инстинктам, кричащим не прекращать, пока не победишь? И только в такие моменты, когда Тобирама идёт по молчаливой пустой деревне, и серость утра толкает на размышления не о работе, он признаётся самому себе: Потому что именно там — на войне — он нашел океан. Океан, в котором готов утонуть. В очередной раз, когда они столкнулись на поле боя с Учихами, Тобирама уже знал, кто будет его противником. Изуна находил его всегда и везде, и иногда Тобираме казалось, что с другими Учихами он и не дрался. Миг — и мимо проскочила чакра Мадары. Если огромная, удушающая чакра может именно проскочить мимо тебя. Тобирама, не думая, сорвался следом и подрезал Учиху, обращая внимание на себя; он не боялся Мадару, как остальные. Зажмурившись на сверкнувший шаринган, Тобирама проскользнул по самой земле и сделал подсечку, удачно сбив Учиху с ног — теперь Мадара не отмахнется от него. Сенджу успел перехватить меч покрепче и увидеть ярость в глазах напротив, прежде чем понял: пылающий огненной чакрой Учиха Мадара удивительным образом напомнил ему море — чёрное, злое и сокрушающее. В его алых глазах бушевал шторм, такой знакомый и любимый Тобирамой. Он засмотрелся все на секунду и тут же пожалел — он не успевал уклониться. Резким толчком его отбросило в сторону, и Тобирама выиграл время, чтобы перегруппироваться. Затем бросил взгляд в ту сторону, где стоял мгновение назад; широкими движениями атакам Мадары парировал Хаширама. Едва успев подняться, Тобирама отскочил в назад, выставляя защитный блок на выскочившего из ниоткуда Изуну. В сторону брата и Мадары он больше не смотрел «Мне страшно. Я никогда не падал с такой высоты. Прямо в океан твоих глаз» — написал Тобирама на листке бумаги, который валялся на столе брата, посмотрел на надпись и сжёг. Он делал такое уже не в первый раз и совсем не удивлялся, что это совсем не помогает. *** Мадара всегда говорил, что сражаться будет только за клан и в особенности за брата, и до двадцати трёх лет именно так и жил. Сейчас он сидел в большом деревянном доме, построенном в хорошем районе Конохи, пил чай и вдыхал запах туманного утра, просачивающегося сквозь закрытые сёдзи. Выбрав мир, Мадара рисковал. Сильно рисковал, потому что сиюминутный порыв защитить одного единственного человека пересилил озлобленность сотни соклановцев и явно не легкое совместное будущее. Тогда тяжело раненный Изуна сейчас гремел чем-то на общей кухне, пока Мадара вскрывал конверт от Хаширамы: «Сегодня Тобирама просит встречи для решения вопроса о составе старейшин» И снова Тобирама. Тобирама, Тобирама, везде Тобирама. Он мелькал на периферии сознания назойливым огоньком; жгучая обида за брата и уважение к блестящему стратегу и политику ворочались в сознании, мешая. «Нечестно. Ты знаешь, как заставить меня плакать» — бездумно вывел Мадара на клочке письма. Дернулся от холода промозглого утра и разорвал бумажку. Тогда Мадара не просто плакал — он рыдал. Кровь из бока Изуны лилась рекой, и сейчас он лежал где-то за стенкой без сознания, пока над ним корпел глава клана Сенджу. «Он выживет» — послышался от двери голос Тобирамы. «Успел уйти немного в бок так, чтобы не сильно задело печень». Я готов сжечь все города и деревни на материке, закрыв небо пеплом, если придётся. Я знаю. Теперь Изуна не умирал, а за клан воевать приходилось уже за пределами их общей деревни. Мадара каждый день решал вопросы, касающиеся клана, и думал о том, что как бы он не отпирался, парочку городов он готов выжечь дотла ради ещё одного шиноби. Он зло фыркнул, вышел из дома и пошёл в резиденцию на встречу с Тобирамой Сенджу. Единственного из всех Сенджу, у которого в глазах Учиха видел пожар. *** Коротко постучав, Мадара вошёл в кабинет Хокаге и застал в комнате одного Тобираму. — Ещё не пришёл, — коротко бросил Сенджу, не поднимая головы. — Я по поводу старейшин, — ответил Мадара, усаживаясь в кресле. Без Хаширамы смысла обсуждать что-либо не было, поэтому Учиха молча разглядывал Сенджу; утренние мысли по новой вспыхнули в голове. Любить Тобираму было непривычно. — Как Изуна? — Издеваешься что-ли? — фыркнул Мадара — настроение препираться с ним сегодня было не таким сильным. — Возможно, — слегка хмыкнул Тобирама, склоняя голову. Его губы слегка тронула улыбка, но Мадара видел: в ней нет злобы. Перебрасывание короткими фразами помогало коротать время, но сегодня Тобирама пришёл к мысли, что он устал прокручивать сотни вариантов в своей голове. Он был не из тех, кто любить терять время, и из тех, кто любит играть с огнём, поэтому сказал: — Иногда я наблюдаю за тобой… — Не надо под себя копать, Сенджу, — сказал Мадара, приподнимая бровь, и фыркнул, отворачиваясь. — И не могу перестать смотреть в твои глаза, такие похожие на океан… - закончил Тобирама и отложил кисть: теперь он сидел, полностью переключив внимание на опешившее лицо Мадары. Учиха замер, как был до этого момента, — с вытянутой в сторону конфетницы рукой. Его взгляд, удивленный и строгий, замер на Сенджу. — Повтори, — сказал он с нажимом. Не услышать в этих словах подтекста он не мог. Просто потому, что Мадара уже давно хотел услышать именно это. В коридоре стояла тишина, поэтому Учиха подошел и замер перед столом Тобирамы, упершись руками в деревянную поверхность. — Я сказал… — Я прекрасно расслышал, что ты сказал, — сощурился Мадара, — я хочу знать, что ты имел в виду. Он смотрел на Сенджу сверху вниз, пока тот тоже не встал из-за стола, становясь с Учихой на одном уровне. Между ними был деревянный стол, годы сложных отношений и километры мыслей о чувствах и друг друге. Тобирама молчал, глядя прямо в глаза, и в этом суровом, упрямом молчании Мадара увидел сомнение. Он сам был таким же: стремительным в бою, и неуверенным, когда дело касалось его чувств. Поэтому он принял правила игры. «Я обошёл весь мир, который совершенно ослеп, но не мог перестать думать о твоих блестящих идеях». И усмехнулся, увидев полное замешательство в глазах напротив. Тобирама хмурился и наклонял голову чуть вбок, поджимая губы. Мадара совсем перестал сомневаться и хрипло засмеялся. Он смотрел, как Тобирама обходит стол и становится непростительно близко; в его глазах горел какой-то особенный и неизвестный до этого огонь. — Мне страшно. Я никогда не падал с такой высоты. С такой большой высоты прямо в океан твоих глаз, — сказал он, и закрыв глаза, наклонился вперёд. В темноте под веками горело самым жарким пламенем, и ему хотелось глотнуть прохладной воды, но губы жгло от поцелуя с Мадарой, и в голове плавилась каждая мысль, оставляя после себя ту самую пустоту, который наслаждаешься после удушающего множества мыслей и чувств, хлеставших Тобираму ещё полчаса назад. Они оторвались друг от друга, и Мадара мгновенно поймал Тобираму за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Боль в затылке из-за оттянутых чужой рукой волос он предпочитал игнорировать. — Не верится, что я сказал это вслух только что. — То есть, в то, что мы только что целовались, ты легко веришь? — возмутился Мадара, сжимая крепче за плечи. — Не придирайся к словам, Учиха. — Не будь таким неуверенным, Сенджу, — легко парировал Мадара, скалясь, — ты даже не представляешь, какую власть имеешь надо мной, засранец. Он притянул Тобираму для ещё одного поцелуя, и с удовольствием закрыл глаза, наконец-то отпуская что-то тугое и болезненное внутри себя. Руки легко опустились под завязки простых чёрных штанов, когда Мадара почувствовал, как ладони Тобирамы цепляются за лопатки под тканью кланового балахона. — Почему именно океан, а, Сенджу? — пробормотал Мадара прямо в губы Тобираме. — Потом расскажу, — проворчал Тобирама в ответ, не открывая глаз, — не порть все своей настырностью, Учиха.