D'habitude

      И снова кабинет, этот клятый кабинет, в котором все началось. И это чужое дыхание, как и прежде наглое, громкое, настойчивое, в самую шею, в то место, которое охотник выучил на зубок, что именно там, именно туда. Что же, как быстро юноша учится и знает практически все точки, куда надавить, куда ткнуть, куда поцеловать или укусить, чтобы заставить брови старосты надломиться, а с губ сорвать, украсть тихий вздох. О-о, все тоже негодование на лице осьминога бодрило, распаляло, ведь, сколько его не подгибай, сколько не приручай, а он все равно по-дикому щурит глаза и прячется в свою ракушку, как бы намекая, что Охотник снова проиграл. Не это ли интересно, ловить, держать, уверяться, что зверь подчинился, и только отпускать из объятий.. Как тот снова убегает. Охх, Ашенгротто доиграется и его потом не отпустят. Но это лишь тогда, когда для Ханта это перестанет быть игрой.       Чужие тонкие пальцы, но с такой крепкой хваткой оглаживают талию, роняют с плеч пиджак, что так бессовестно и бессердчено падает в пыль, заставляют пятится, пока поясница не упрется в собственный стол. И тогда его подхватят под бедра, вновь вырвав судорожный вздох и заставят отклониться, чтобы замстароста мог лицезреть его. Эти же пальцы заскользят по груди, ловко и выверенно расстёгивая пуговицы жилета, рубашки, но, отчего-то, оставляя на нем тугой чёрный пояс по самую талию. Ох, этот равный поцелуй, что отличался от других своей тихостью, которую так ценил тревожный Ашенгротто, что нередко устраивал скандалы по поводу незакрытой двери. Кивал ли Хант? Безусловно. Клялся закрывать? Тысячи раз! Делал ли он это? Конечно и точно нет. Его грела мысль, что в любой момент может кто-то зайти, пусть и за все разы такого не случалось. Но старосте знать не стоит о его мыслях. Пусть думает о некой закрытой двери, от осознания сей "факта" он становился куда мягче. А ещё интересно охотнику то, каким поддатливым и послушным становится юноша, когда уже нет на нем нижней одежды, когда ловкие, на вид хрупкие пальцы студента Помфиора раздвигаются ножницами где-то в нем, какого его лицо, эти надломленные "домиком" брови, этот приоткрытый рот и зажмуренные глаза, от вида такого хочется кричать. Именно кричать от восторога, словно ребёнок впервые попавший в океанариум.       У старосты удивительная гибкость ног и спины, это становится ясно, когда юноша входит, не спешит, нежно касаясь носом щеки, чтобы лучше слышать эти прерывистые вдохи и выдохи, которые уже через несколько минут перельются в дивные стоны. Угол направления известен, но как же, как же не подразнить, не помучать столь дивное создание, почему бы не совместить нежность губ и грубость движений, от которых чужой голос срывается в хрип, сопровождаемый лёгким уруруканием на французском.       И ведь потом Ашенгротто рухнет на стол, но будет вовремя пойман и усажен на колени, в то время как замстароста упадёт на кожаный диван, прижимая к себе горячее тело, которое так любовно наградит невесомыми поцелуями, чтобы позволить довериться. И тот довериться, пока снова не проснется и не будет метать молнии по обыкновению своему.