Угольное сердце

У Сильвы ранняя седина на висках, усталостная вина в груди и рана между ребер, полная темной крови и сукровицы. Сильва ходит опираясь на шест, игнорируя боль и смазанность зрения, порча уже смотрит из его глаз. Сильва делает то, что должен. Передает полномочия, пишет указания, изменяет завещание, пишет… письмо — план подготовки в котором всего лишь треть написанного дрожащей рукой. Бумагу зачаровывает Фара, недовольно качая головой, но выполняя просьбу умирающего. Письмо адресовано Скаю. Сильва знает, шансы еще есть, он не опускает руки, совсем нет, но делает то, что должен, чтобы если случится худшее — все было в порядке и без него. Сильва верит, что его ученики найдут Сожженного, но он всегда был реалистом. Всегда что-то может пойти не так. Ему бы лежать в госпитале, в покое, не гонять заразу к сердцу, но Сильва не может. Сильва спешит сделать все от него зависящее и больше того, прежде чем порча поглотит его, перекроит тело и сознание. До того, как он перестанет быть человеком. На плац он приходит редко. Слишком тяжело дается переход от госпиталя до тренировочной зоны, не пошастаешь по три раза за день с шестом вместо трости, но утром он всегда там. Приходит, чтобы полюбоваться, пока еще на это способен. И на прийти, и на подобную эмоцию. Скай там с самого рассвета, и часто до вечера. В иное время Сильва бы отчитал его за пренебрежение уроками, которых у специалистов в здании и так не много, но не теперь. Скай в отчаянии и вымотаться физически его единственный шанс не скатиться в истерику. Сильва знает это — ему уже сказали, что Скай требовал включить его в состав группы охотников. Он лично подписал отказ. Слишком сильная эмоциональная вовлеченность. И теперь парень колотит манекены и всех тех несчастных, что встают против него в спарринге, лишь бы не думать, а Сильва исподлобья любуется им, оперевшись на шест одной рукой и на дерево другой. Стоять с каждым днем все тяжелее. Сильва им гордится. Любуется и несомненно гордится. Смотрит, как Скай укладывает на лопатки очередного соперника — красиво, быстро. Резким экономным движением. Радуется — Скай силен и будет еще сильнее, даже без его руководства. Это чувствуется в его скупых, но эффективных ударах. На долю секунды Сильва думает о том, что если до этого все же дойдет, то он утонет в черноте порчи спокойно. Харви все-таки гений. Без его лечения порча бы уже давно прожгла Сильву насквозь. Но посмотрите-ка у него в глазах пепел, а он все еще может любоваться Скаем. Сильва не чувствует больше голода и боли, той, что причиняет не рана и не порча распространяющаяся в венах. Не чувствует сожалений о собственной скорой кончине, подписывая очередные бумаги. Не боится того, что открывая глаза понимает — уже вечер, а он сам лежит на узкой кровати госпиталя, но не помнит, как в ней оказался. Страх — это больше не для него. Ладони у Ская, сидящего на табурете рядом и сжимающего его руку — теплые. Сильва последние дни не чувствует ни холода ни жара, поэтому этим почти забытым ощущением продирает насквозь. У Ская больной взгляд и горькая складка у рта. Сильва тянет ладонь из его горячей хватки, но лишь для того, чтобы стереть горечь широким мазком большого пальца. Чего он не ожидает, так это того, что Скай прерывисто вздохнет и перехватит его ладонь, прижимаясь к ней лихорадочно горячей щекой, коснется губами, в отчаянном порыве, наливающихся чернотой вен на его запястье, и спрячет взгляд под светлой челкой. Сильва помнит — дольше всего порча выжигает самые яркие эмоции. Дольше всех держатся те, кто любят и те кого любят в ответ. Когда-то давно Сильва думал, что если его заразят, то он не продержится и пары дней, но прошли недели, а он все еще тут, все еще может чувствовать, хотя бы Ская. Любить его. Сильва двигается к стенке, откидывая одеяло. Скай смотрит недоверчиво, улыбается кривовато, но скидывает обувь, пристраиваясь рядом на слишком узкой для двух мужчин кровати. Им неудобно, и Сильва с легкой фырчащей усмешкой подталкивает Ская выше. Вымахал, однако, парень. Больше чем на голову его выше, так что пусть работает подушкой. Сердце под его щекой бьется мощно, быстро и горячо. Сильва прикрывает глаза. От этого частящего гулкого звука его собственное меняет ритм, бьется чуть быстрее, но и спокойнее, не рваным боем. Скай обнимает его, набрасывая на них одеяло, и Сильва вспоминает. Он не говорил Скаю, что знает, но в четырнадцать любимой книгой парня был сборник древних, словно сами измерения, сказок. Скай прятал его под матрасом, стыдясь подобной слабости и детской влюбленности в выдуманную на заре времен кем-то неизвестным главную героиню. Сильва прочел их от корки до корки, стараясь понять, и в процессе понимания тоже немного влюбляется, поэтому и может вспомнить любую фразу, с любой страницы и абзаца. И теперь, желая успокоить парня, сжимающего его плечи дрожащими руками, начинает хрипло говорить. — Тысячи лет назад, где-то за пределами миров, в том измерении куда больше нет нам хода, стоит хрустальный замок. Он затерян в снегах, спрятан среди горных вершин, а его шпили теряются в морозном, дрожащем прозрачным маревом небе. Правит там фея, чья кожа — нетронутый снег, чьи волосы — алый солярийский закат, а взгляд ее — водная безмятежная гладь… Крылья ее — крылья дракона, ибо правит она по праву высшей. Ведь сила ее — чистейшее драконье пламя, выжигающее все препятствия, но и согревающее, исцеляющее души. Первородное, то, что некогда зажгло светила и жизни во всех мирах, планетах и измерениях. И имя ее, созвучно пламени… — Фьямма. — Заканчивает за него Скай. Голос у него чуть подрагивает, но в нем слышится ностальгическая улыбка. — Ты знаешь эту сказку? — Ты ее любишь. — Просто отвечает ему Сильва шепотом, и мысленно добавляет — значит люблю и я. Рассказ дался ему тяжелее, чем он мог себе представить и теперь все, на что способно его горло — это шепот и хрипы. — Она помогала тебе в юности. Быть стойким, сильным, верным… — Я буду. — Шепчет ему в макушку Скай, словно клятву дает, пряча дрожь в голосе за шепотом, поглаживая Сильву по плечам. — Только живи. Без тебя… Сильва хочет сказать ему, что и без него Скай останется таким же, пусть не думает глупостей. Смерть наставника не перекроит его, для этого парень слишком стоек, но темнота накрывает быстрее чем мысль. Следующие дни сливаются в одну темную полосу. Вены горят изнутри, Сильва чувствует, как все быстрее порча расчерчивает сосуды углем, подбираясь все новыми щупальцами к сердцу. Все это время в его ладонях еще чувствуется тепло чужих рук, а пепел в венах периодически замедляется, отгоняемый чем-то чужеродным, но теплым, словно очаг посреди зимы. А потом он просыпается. Его разум ясен и холоден, расчетлив и словно зол. Сначала Сильва думает, что всё — его ученики справились, сожженный мертв и порча отступила, и лишь взглянув в зеркало, понимает — это всего лишь последний рывок перед финалом. Теперь у него действительно осталось совсем немного времени — не больше пары дней. Больше не помогут ни его воспоминания, ни лампада с пламенем силы рыженькой подружки Ская. Сильва смотрит на него, затухающее, и понимает — девчонка действительно искренне хотела помочь. Не мухлевала, зажигая в хрустальном сосуде отражение своей сути. И этим она, скорее всего, выиграла ему почти еще пять дней, если верить календарю. Но ничто не длится вечно. Любые силы иссякают, даже его собственные, Блум же не легендарная Фьямма, а всего-лишь одна из многих фей огня. Талантливая, сильная, смелая, верная. Хорошая партия для Ская. Эта мысль, последнее время посещающая его все чаще, теперь не вызывает раздражения. Только глухое ворчание чего-то дремлющего в груди, словно второе сердце — тяжелого, как кусок каменного угля. Скай находит его в парке у плаца, с каждым метром ускоряет шаг, переходя почти на бег. Останавливается, опираясь на дерево помоста и спрашивает. — Тебе лучше? Рана заживает? Сильва бы и рад солгать, но не может. Возможно, где-то и убили сожженного, но точно не того, что заразил его. Наверное, это отражается на его лице, хотя видят Стихии, он старается не подавать виду, что ему осталась лишь агония, а потом клинок его собственного ученика в сердце, и Скай это понимает. На его лице в мгновение читаются все грани отчаяния и он бьет кулаками о дерево помоста. — Ты решил сдаться? Сильва! — Скай срывается на крик. — К черту! Сильва в сотый раз за все эти недели напоминает себе, что Скай просто юнец. Храбрый, деятельный, в собственных мыслях — бессмертный. Но так нельзя, его жизнь не стоит жизни Ская. Сильва оказывается рядом каким-то одним звериным быстрым движением, хватает Ская за загривок, подтаскивая ближе. Что-то внутри — та самая злость, что он успешно игнорировал до последних минут, хрипит под сердцем — ударь, вцепись зубами, пусть он поймет, как опасно иметь с нами дело! С нами. С сожженными. Но даже теперь, его второе черное сердце, горящее злостью все равно бьется заботой об этом героическом мальчишке. Сожженный в нем заботится, как умеет — показывает клыки и пугает, чтобы Скай не пошел за барьер сам. И Сильва отчего-то понимает, он убьет любого после того, как порча поглотит его, любого, кто приблизится. Харви, Фару, неважно друга или соратника, ученика, но сожженный, которым он станет, скорее наденется на клинок Ская сам, чем ранит этого глупого мальчишку. Сильва держит его крепко и больно, но Скай не вырывается, только дышит тяжело и смотрит упрямо. Глаза в глаза. Сильва тянет его ближе к себе, упираясь лбом в лоб. Говорит что-то, искренне, как завещание, чего не запоминает. И этого достаточно для последних минут. Да. Сильва просыпается в госпитале оранжереи, и первое что он видит — пламя в хрустальной лампаде. Оно манит его словно мотылька, но горит не ярко, не раздражает глаза. Сильва приглядывается, щурясь, и понимает. Рыжая девчонка сидит напротив, качая в ладонях лампаду. Пальцы у нее чуть дрожат, а губы чуть ли не синие, даже в таком неверном свете. И даже на расстоянии Сильва чувствует ровное, гулкое тепло от этого душевного огня. От него становится лучше. — Профессор сказал это поможет. Наряду с лекарствами и убийством сожженного. — Говорит она, когда Сильва садится на кровати. С усталым вздохом вкладывает ему в руки сосуд. — Кто бы мог подумать, что эти твари такие сильные. И страшные. И были когда-то людьми. — Кто убил? — Хрипит он, благодарно кивая. — Скай. — Подтверждает она его худшие опасения. Чуть смущенно пожимает плечами. — И я немного помогла. Сильва смотрит на нее и думает о том, что Скай и эта девица друг друга стоят. Оба идеалисты еще умеющие верить и делать то, чего не стоило бы. — Спасибо. — Чуть склоняет голову Сильва. — Но ты должна была остановить его, а не поддерживать. Девчонка хмыкает, но взгляд у нее спокойный, словно водная гладь. — Нет уж. Это ваша работа. Через пару часов отбой, к этому времени он очнется и прибежит сюда, отчитаете как захотите. — Отрезает она. Встает прикрывая зевок ладонью, смотрит на часы, чуть хмурясь. — И да, я очень, очень плохая партия для Ская. Поверьте мне, пожалуйста. Сильва смеется — облегченным, мирным смехом. Девчонка улыбается тоже, и уходя, ненадолго оборачивается. В неверном свете полной луны и пламени лампады в его ладонях, ее кожа похожа на снег, волосы на солярийский алый закат, а в глазах безмятежная гладь океанов. И Сильва, с которого мигом слетает вся болезненная сонливость, смотрит ей вслед с изучающим прищуром диверсанта, следопыта и воина. Хмыкает задумчиво. — Никаких рыжих партий для Ская. И блондинистых тоже. Пока я жив, ни-ког-да.