«Может Мазарини верил в бога, может он верил в дьявола, но я подозреваю, что на самом деле он верил только в себя». Александ Дюма «Жизнь Людовика XIV»
Много хлопот и забот доставило новому падре его вступление в должность настоятеля маленькой церквушки. Прошлый ее настоятель, Отец Себастьян, ушел в мир иной, нисколько не заботясь о своем приемнике. Новому падре приходилось читать и разбирать письма и прошения двухлетней давности. В другое время он мог бы посчитать это святотатством, но выбора не было: Отец Себастьян, (упокой, Господи, его душу!) в последние годы был очень слаб (у него отказали ноги, он практически не мог ходить), справляясь только с фактической стороной своего дела, оставив бюрократию. Сейчас же падре пожимает плоды его стараний. В один из таких дней он дольше обычного задержался, разбирая все новые и новые бумаги. День давно сменился глубокой ночью, но падре ничего не видел. Сильно уставший, он не заметил, как дрема охватила его. Странный звук, донесшийся с улицы, разбудил его, письмо с печатью родного дома Хэнитьюзов выпало у него из рук. Падре прислушался. Тишина была ему ответом, но нехорошее предчувствие сжимало сердце. Война не была объявлена, но в воздухе уже витал запах гари. Флин подтвердил страшные слухи, он сам был в городе Левант, но каким-то чудом спасся, благодарил Бога и заказал у падре несколько десятков месс за упокой родных и процветание его торгового дела, заплатив более чем щедро. Несчастья не располагают к скупости, особенно когда речь идет о спасении души. Город Левант, знаменитый своим необыкновенно теплым сукном, обнесен каменной стенной высотой в несколько футов, способной выдержать прямое попадание ядра, глубоким рвом и подъемным мостом. Стражники города несли свою службу с почетом и достоинством, все они были из числа горожан, а не наемники, готовые перейти из-под одной золотой руки к другой. Король Альберу приезжал лично увидеть город-крепость и подписать мирное соглашение. И все же Левант был полностью разрушен и передан в руки победивших, которые скоро превратились в варваров и мародеров. Началось насилие, людей опустили до говорящих животных, а от тех, кто не представлял никакой стоимости, избавлялись на месте. Остальных увели в рабство. У священника Лоренцо, мученика, пытались выведать местоположение остальных сокровищ, а за его молчание подвергли поджариванию на раскаленной железной решетке. История пишется кровью побежденных. Позавчера с наступлением зари негоциант Флин отбыл со всем, что удалось спасти: телегами, запруженными тонкими, ажурными шалями, которые любили леди всех времен и народов, теплыми шубками, которыми славится этот край и город Левант (упокой, Господи, их души!), восточными специями, приправами и лучшей из них — солью, а также всякими безделушками: бусами для горожанок и ожерельями для знатных миледи, украшениями для души и для тела, запонками, туфельками, нюхательными солями и всем, что необходимо каждой девушке и женщине. Падре задумался, и размышления все более омрачали его лицо. Сто миль, разделяющие их, можно проделать за шесть дней, с пленными дней десять. Левант был настоящей крепостью, но был покорен, это значило только одно — предательство. Алчная душа поскупилась на блага Рая, избрав телесные удовольствия. Деревни в округе расположены на равнине, которая хорошо просматривается, вся как на ладони, оставшийся частокол — стар и ветх. Работы в последнее время прибавилось, падре решил, что на следующей неделе обратится за помощью к семейству сапожника Ганса-старшего. Младший сын пришелся падре по душе: в меру наблюдательный, он мог утешить, мог пригрозить, его искренность не поддавалась сомнению, вера была тверда, а мальчику шел всего десятый год! Немного поздно, признавался себе падре, но его рвение поможет... Если юнец покажет себя хорошо, падре возьмет его себе учеником, лучшая доля из всех оставшихся пяти сыновей семейства. Странный звук повторился вновь и затих, топота лошадиных копыт и звона оружия — не слышно. С канделябром в руках падре спускался по темному ходу. Единственная свеча горела тускло и освещала лишь несколько шагов впереди него. Узкая круговая лестница закончилась, и падре вышел через маленькую боковую дверь у алтаря. Он медленно шел между рядами скамей, и его шаги гулко отдавались в тишине церкви. Пламя свечи отбрасывало причудливые оттиски, но какая-то неясная тревога вновь прокралась в его сердце. Он остановился перед иконой, преклонив колена, прося помощи в предстоящем ему деле. Протяжный звук, от которого на мгновение застыло сердце, раздался в тишине, обрывая молитву. Падре поднялся с колен и, схватив канделябр, быстрыми шагами, которые выдавали в нем еще совсем недавнего мирянина, открыл дверь. Безлунная ночь, казалось, забрала с собой весь свет. Падре оглянулся по сторонам. Никого. — Кто здесь? Странный звук, который он принял за наступление мародеров, оказался стоном раненого. Поодаль от церкви стояла раскинувшая ива, стон доносился оттуда. По ночной росе, в темноте, с огарком свечи, падре бежал к иве. В те редкие свободные часы, которые выпадали на его долю, падре любил ходить в Сад нимф, хотя тут было всего одна ива, падре очень дорожил ею. Плакучая ива расположилась на высоком утесе, круто уходящим вниз, и тут, лежа на корнях своей нимфы, падре видел всю деревню, как на ладони, но сам оставался незамеченным. Все же лицу его сана не следует принимать солнечные ванны. Легкая дрема охватывала его на несколько минут, его всегда сосредоточенное лицо принимало умиротворенный вид. Его душа все так и оставалась юной. Падре беспокоил странный шум, он бежал вверх по извилистой тропинке и только сейчас заметил, как тяжело она ему дается. Падре поравнялся с ивой, тяжело дыша. Его край сутаны и кожаные сапоги промокли, подул холодный ветер, но падре ничего не заметил. У ее корней он нашел молодого человека, который был сильно ранен. Кровавый след вел за ним. Незнакомец что-то пытался сказать, но рана начала открываться. Вздохи раненного становились все тише. Дрожащей рукой незнакомец протянул ему письмо с печатью, но без адресата. Падре взял письмо, положив его за пазуху, и попытался приподнять незнакомца. Первым делом он осмотрел незнакомца и промыл раны, дал лекарство из целебных трав, как его когда-то в детстве учила бабка. После лекарства незнакомец поутих, вздохи стали глубже и реже. Падре поднял канделябр повыше, чтобы рассмотреть лицо незнакомца. Молодой человек, почти юноша, предстал перед ним. Высокой подбородок и острые скулы выдавали в нем волевого человека, тонко сжатые губы — привыкнувшего к превратностям судьбы. Подбородок аккуратно побрит, а цвет лица неестественно белый. Складка между бровями, которая придавала его лицу строгость, исчезла. Посмотрев сейчас на этого юношу, можно было подумать, что он сладко спит. Он остался рядом и вынул из-за пазухи письмо. Падре не знал, кому принадлежит такая печать. Единственный человек, который знает, не может говорить. Падре с прискорбием посмотрел на юношу, который уже принес ему много хлопот. Не сломав печать и припрятав письмо, падре преклонил колена перед алтарем и молился за жизнь юноши всю ночь, до раннего проблеска солнечных лучей. На утреню мессу пришло так много людей, что маленькая церковь не могла вместить всех, двери церкви были открыты. Стоя с непокрытыми головами, люди слушали наставления падре. Те, кто не слышал, шепотом переспрашивали друг у друга. Бессонная ночь придала падре священный запал, и еще ни одна его проповедь не вызывала так много светлых слез и покаяния. Целая очередь грешников выстроилась после мессы на исповедь. Двери церкви в тот день не закрывались, только иногда падре удавалась найти несколько минут, чтобы проверить состояние своего гостя. Бедные люди были напуганы страшными звуками, как они говорили, из самых недр Ада, прибывших возвестить о своем приходе и напомнить им, грешникам, о грехах их отцов.ххх
Незнакомец очнулся в маленькой комнатке, издав болезненный стон. Он попытался говорить, но из горла вырывался только свист и тут же обессилев от своей попытки сесть, рухнул на подушки. Было жарко и душно, так хотелось пить. Руки его не слушались. Стакан сам по воздуху поплыл к нему, а чужие руки чуть приподняли его голову. Юноша хотел ответить, но падре его перебил: — Молодой человек, вы находитесь в церкви, Святого Бирокса, что в ста милях от Леванта. Если вы меня понимаете мигните правым глазом — это будет да, двумя глазами — нет. Незнакомец закрыл левый глаз. — Хвала Господу! Скажите, как вы себя чувствуете? Вам жарко? Незнакомец несколько раз моргал левым глазом. — У вас начинается лихорадка, юноша, — тут незнакомец протестующе запыхтел, но падре остановил его властным жестом, — не усугубляйте свое положение, я дам вам лекарство, оно снимет жар, а вы пока отдохните. Через несколько дней, увидите, будете чувствовать себя намного лучше. Все остальное осталось в памяти юноши смято и отрывочно. Какими бы приглушенными не были шаги падре, его неизменно встречал настороженный взгляд черных глаз. Незнакомец впивался взглядом в падре, как будто видел его впервые, оценивал, насколько может быть опасен такой человек. Падре успокаивал больного своим мелодичным голосом, он, казалось, не понимал слов, прислушиваясь только к звучанию. Юноша до последнего продолжал находится на грани сознания, пока падре не уходил из комнаты и не оставлял его одного. Через несколько дней, юноша смог сам сесть на кровати и впервые осмотрел комнату, в которой находился уже больше недели. Сама комната была крохотна: только кровать и маленький столик рядом с ним — вот и все убранство. Несколько старинных икон, обрамленные строгими рамками из дуба. Маленькое оконце было открыто, впуская чуть свежий запах летних трав, над низко нависшим потолком. Незнакомцу казалось, что даже встать во весь рост он не сможет. — Ах, вы уже проснулись? Хвала Господу! — падре возвел руки к небу и воздал благодарности Господу, — подождите несколько минут, юноша, я принесу вам подкрепиться и перо с бумагой, ваш голос все еще слаб. Юноша узнал этого человека, а именно его черное одеяние, которое по ошибке принимал за черного ангела, пришедшего за ним. Он знал, что однажды смерть придет за ним и был готов к ней, но руки этого человека были теплыми, живыми, а движения — аккуратными. Его ярко-алые волосы, кажется, не имели никакого отношения к Огненной бездне, а во взгляде читалось искреннее сочувствие. После небольшого подкрепления, незнакомец представился как Ханс д`Апелле, дворянин, из далекой страны, поступивший на службу к королю Альберу. Падре отдал ему письмо, все еще запечатанное. Ханс выглядел удивленным и его взгляд стал холоднее, черные глаза следили за ним. Падре поспешил развеять опасения Ханса, рассказав как все было. Легкий румянец залил бледные щеки, Ханс трижды извинился перед падре. На следующий день Ханс предпринял первую попытку встать и дошел до окошка, распахнув его, вдыхая свежий летный воздух. Яркая вспышка боли заставила его, хромая, дойти до кровати; комнатка в начале такая маленькая, казалась сейчас огромной. Дышать стало труднее, а вздох выходит со свистом. Повязка окрасилась кровью. Ханс приходит в сознание, когда падре меняет ему повязку. Ханс чувствует себя провинившимся школяром и стойко терпит, плотно сжимая губы. Падре успокаивает его под конец перевязки и легко проходится по волосам. Ханс видит боль и нежность в глазах падре и сам того не осознавая, прижимается ближе к теплой руке.ххх
Падре молчит, ни разу не упоминая тот инцидент: ни словом, ни жестом. Юноша стойко терпит все микстуры и лекарства, пока падре не приглашает Ханса прогуляться по маленькому саду, конечно, если Ханс согласен и хорошо себя чувствует. Падре предлагает свою поддержку юному Хансу, не лишая при этом последнего чувства собственного достоинства. Падре ведет Ханса по маленькому саду, который он возделывает своими руками. Суровые, жестокие черты исчезают с лица Ханса, оставляя лишь детскую любознательность и открытость. Это льстит падре лучше, чем все что он мог услышать. Падре удолетворен тем, что юноша, в столь раннем возрасте способен видеть красоту природы, имеет некоторые склонности к созерцанию, признает свои ошибки и имеет развитое чувство самообладания. Ханс доволен тем, что вышел, наконец, из четырех стен. Лекция по саду, доставившая приятное времяпровождение падре, была полезна и Хансу: он смог осмотреть округу и не увидел ничего, что вызвало бы тревогу, значит, его след потерян. «Время еще есть, но надо торопиться». Хансу придется остаться еще на несколько дней, прежде чем он сможет сесть в седло, (падре уже позаботился о лошади, и гнедая Красавица уже ждет своего нового хозяина). Прозвенел колокольный звон, оповещающий о конце вечерней молитвы и Ханс с наслаждением подумал о скромной трапезе, предлагаемой падре и о предстоящей беседе. Падре великолепно владел словом, он поддерживал беседу так, что Ханс не испытывал никаких неудобств. Изящество его слога, простота речи и уверенность в своих словах — открывали в нем новые черты, черты человека, знакомого с высшим светом. Ханс задавался вопросом, что же здесь, среди деревенщин, забыл такой человек? Спросить об этом он не решился, ему не хотелось прерывать ту невидимую атмосферу уюта, что создал падре. — Так значит, на следующей неделе вы покидаете меня, Ханс? — юноша не выдержал взгляд падре и поспешно отвел глаза. Время неумолимо бежало вперед. Ханс, сам того не ожидая, задержался больше, чем хотел. Уже несколько дней, он откладывал свой отъезд. В глазах падре появилась нежная печаль, как появляется у родителей, расстающихся со своим отпрыском, может быть и навсегда. В последние несколько дней, когда к Хансу вернулась и сила, и решительность — он провел за работой в саду, помогая, под четким наставлением падре. Миряне иногда помогают ему, но постоянно заботится о церкви и саде — только падре. Он признался, что не хочет ни к кому привязываться, поэтому живет один. — Но я буду скучать по вам. Приезжайте. Ханс посмотрел на этого удивительно человека, как будто вновь увидев его: вместо сутаны, свежевыглаженная рубашка из грубого хлопка, брюки тоже из грубой ткани, но чистые, хозяин смотрит за своим внешним видом, даже здесь, соломенная шляпа и крест, с которым он никогда не расстается. Улыбка падре застала Ханса врасплох. Яркая и солнечная, она коснулась Ханса на шесть ударов сердца. На щеках выступил легкий румянец. Падре чутко уловил обуревавшие чувства Ханса, но списал их на юность и впечатлительность молодого человека. Вечерняя беседа, которую Ханс предвкушал каждое утро — сегодня не удалась. Он был слишком поглощен открытием и ему хотелось остаться наедине. Падре исполнил его желание, сославшись на свое плохое самочувствие. Ханс был поражен чувством такта падре. Сияющая рана в груди откликнулась на его одиночество и протяжно завыла. Против обыкновенного, не долго ломая голову, Ханс по крутой узкой лестнице поднялся в рабочий кабинет падре, который теперь одновременно служил ему и спальней. Его взгляд был устремлен на плакучую иву, которую было видно с окошка. Впервые Ханс увидел в глазах падре печаль и тоску. Все его естество наполнилось горем, он подошел и упал к коленям падре, обнимая их. Тонкие, аристократические пальцы мягко коснулись волос Ханса. Легкая дрожь, которая охватила Ханса перешла в всхлипы. Он не давал падре поднять свою голову, цепляясь пальцами за рясу и колени. Падре больше не настаивал, его прикосновения стали еще мягче и это чувство сжимало Хансу сердце. Догорела последняя свеча, а никто из них не произнес ни слова. Слова мешают общению душ.ххх
Назавтра был назначен отъезд, глаза Ханса были чуть красные, от вчерашней ночи. Ханс избегал смотреть в зеркало, проходя мимо него, и неизменно прикрывал глаза. Это вызывало легкую улыбку падре, скорее всего, сам Ханс решил сгладить впечатления вечерних горестей. Юноша вызвался помочь падре и отвезти письмо до соседней деревни. Утро выдалось туманное, пасмурное, отправлять падре в такую пагоду не хотелось. Деревня находилась в нескольких милях южнее, в одном из домов на окраине деревни жил лекарь, который был обязан падре и взамен, приготовлял падре необходимые травы и ингредиенты, за ними падре ездил каждый месяц в строго определенное время дня и несколько лет уже не нарушал негласного порядка. Падре передал Хансу сопроводительное письмо, на случай, если старик Рон не поверит. От Рона, который встретил Ханса не слишком дружелюбно, пристально осматривая молодого человека, как на базаре покупатели осматривают гнедую лошадь перед покупкой, Ханс получил все необходимое, передал письма и забрал ответ. Рон с улыбкой предложил Хансу остаться до вечера, но Ханс поспешил откланяться. Дождь по дороге назад все усиливался, уставшая Красавица стала вязнуть в грязи и Хансу пришлось пустить лошадь рысцой. Туман заволок все дорогу, Хансу пришлось привстать на стремянах, чтобы видеть, куда ступает лошадь. Холодный ветер усиливался. С опоздавшим сожалением, Ханс думал, что надо было принять предложение старика или хотя бы погреться несколько минут у камина. Ханс увидел чей-то силуэт. Не имея возможности окликнуть незнакомца, он попросил Красавицу заговорить первой, но ответа не последовало. Поравнявшись с лошадью незнакомца, которая паслась неподалеку, Ханс спешился. Незнакомец упал от его прикосновения, лезвие кинжала торчало из его груди. Ханс закрыл мутные глаза покойника, из его вещей что-то выпало. Белая пятиконечная звезда с пятью алыми звездами. Не теряя ни мгновения, Ханс вскочил на лошадь, пришпорил ее до крови и галопом возвращался обратно, моля всех богов, чтобы его длинные руки не коснулись падре. Покойник остался лежать, а его лошадь преданно паслась рядом.ххх
Сильный дождь скрадывал все звуки, только тихий шепот молитвы раздавался в стенах церкви. Падре молился за покой усопших, за богатый урожай, за силу духа, за Ханса, чтобы последний смог найти свой путь. Странный звук нарушил спокойствие. Звук напомнил падре о первой встречи с Хансом, о том, как он чуть не принял Ханса за мародера. Встав с колен, с канделябром в руках, падре двинулся медленным шагом по пустой церкви. Еще медленнее открыл церковную дверь, которая протяжно застонала. Вниманию падре предстала группа путешественников, промокших и озябших. Все они были закутаны в плащи, трое — в темно-синий цвет, один — в красный. — Разрешите, голодным путникам найти приют в ненастье? Мы замерзли и голодны. — Входите, двери Божьего дома открыты для вас. Усталые путники вошли в дом Божий с окровавленным оружием, дверь мирно закрылась за ними. Не успел падре обернуться, как на него тут же набросились и связали руки. Их лидер снял капюшон и ярко-огненные волосы блеснули в свете свечи. — Нам очень нужно поговорить, Святой Отец, и надеюсь, ты удовлетворишь наше любопытство, и конечно же, простишь невинных агнцев, которые побудут тут? Ханс оказался перед дверью церкви, но заметил то, что тогда не заметил падре — старого сапожника и его маленькую дочку, лежавших в обнимку, в одной из низин перед входом. Плохое предчувствие сжало сердце Хансу, он толкнул дверь плечом и тут же отпрыгнул назад, готовый к любой атаке, но ее не последовало. Только тишина, полусумрак осветил падре в его одеяниях на полу церкви. Ханс сделал несколько шагов назад и был тут же схвачен и обезоружен. Сподручные Красного лиса привели его к телу падре. — Ну что, дорогой мой Чхве Хан, как тебе тут жилось? — он пнул падре носком сапога и брезгливо поморщился, падре издал болезненный стон, но не пошевелился, — не беспокойся, он пока еще жив. Слуги заставили Чхве Хана опуститься на колени перед их хозяином, третий слуга зажег свечу. Чхве Хан увидел кровавые следы. — Мне даже жаль этого служителя Божьего, он искренне уверял, что не знает «Чхве Хана», и ты знаешь, я даже был готов ему поверить, — падре что-то неразборчиво простонал, за что получил еще один пинок и короткое: «Заткнись». Чхве Хан попытался вырваться, но слуги оказались сильнее, они заставили его поклониться лбом перед их господином. Перед его лицом оказалось лицо падре, глаза закрыты, на волосах засохшая собственная кровь. — Кажется ты все еще не понимаешь, в каком положении находишься, — его лицо стало похоже на лицо хитрой лисы, по губам пробежала усмешка, — стоит преподать маленькому волчонку урок послушания. Поднять его! — скомандовал он. Нет, нет, нет! Чхве Хан не хотел верить в это и зажмурился. — Если ты не будешь смотреть, я проломлю ему череп, — Чхве Хан в страхе открыл глаза.ххх
«Живя, я проклинаю час рожденья, И презираю самого себя». Байрон «Каин».
— Дай ему пять минут, не больше и, если потребуется, можешь применить силу. Чхве Хан ни на что не обращал внимания, он бережно прижимал к себе тело падре, рыдая о том, сколько горя он принес этому благородному человеку. Мысли о смерти вновь посетили его душу. Правая рука падре была раздроблена о каблуки старого лиса, на которой он станцевал свой последний танец. На лице падре от щеки до переносицы тянулся глубокой порез, а из груди виднелся кинжал Чхве Хана. Чхве Хан смотрел на икону, которая расплывалась перед его глазами, на алтарь, за которым проповедовал падре и не мог поверить в действительность. — Сын мой… — впервые падре назвал его так, Чхве Хан наклонился поближе. — Пора, — окликнул его слуга, стоявший за ним, но Чхве Хан не пошевелился. — Сын мой… — повторил падре, протягивая целую левую руку, которую Чхве Хан подхватил и прижал к своей щеке, но падре, мягко оттолкнул ее и приблизил ее ко лбу, проведя знамение, из последних сил он сказал: -…благословляю те…бя… Рука падре безжизненно упала, а взгляд остекленел. Через несколько секунд слуги Лиса тащили Чхве Хана из церкви. Несколько минут бешеной скачки и церковь пропала из виду. Чхве Хан погрузился в оцепенение.ххх
«…они начинали говорить о себе «мы». О, как нежно звучит это «мы» в любящих устах! Какое робкое и в то же время пылкое признание заключено в нем!» Жермена де Сталь «Коринна, или Италия»
Чхве Хану пришлось ждать удобного момента несколько лет, прежде чем, хитрый Лис собственноручно попался в свою же ловушку. Да, говорят, месть — блюдо, которое подают холодным. Она подарила ему чувство собственного превосходства, даже некоторое злорадство над побежденным соперником; но боль оставшаяся в глубине сердца так и не ушла. Отомстив, он не знал, что теперь ему делать. Его цель была выполнена, но она не заполнила пустого места в его груди. Он все время вспоминал тот горький вечер, когда сидел в кабинете падре, обнимая его. «Все люди смертны, мальчик мой, все смертны». Чхве Хану пришло письмо лично от короля Альберу, но это его мало беспокоило. Он существовал, не зная, что теперь ему делать. Единственное, что приносило ему радость — его горькие воспоминания, да те жалкие цветы, что он пытался выращивать в память об умершем. Как в его доме оказывается Рон, тот самый Рон, к которому он ездил за лекарствами, Чхве Хан не помнит. Рон приводит в порядок не только дом, но и самого хозяина. Чхве Хан не сопротивляется, позволяя Рону делать все что вздумается. В какой-то из дней, Чхве Хан не знает какой, после его отмщения, время перестало для него существовать, Рон ведет его под руку на улицу. Они едут в карете по мощенной улице. Какой-то особняк. Чужие лица. Его приводят в какую-то комнату и усаживают. Когда же Чхве Хан собирается уходить, ему порядком надоел этот фарс, он все еще не потерял лица, хотя бы на людях, то чуть слышит такой знакомый голос. Дверь открывается, Чхве Хан привстает с кресла и видит живого падре. — Добро пожаловать, я — Кейл Хэнитьюз… Кейл говорил еще о многом, но ничего из этого не осталось в памяти Чхве Хана. Его правая рука все ее была перевязи, после стольких лет! Шрам зажил и остался тонкой нитью, а взгляд остался таким же внимательным и чуточку насмешливым. Кейл открыл руки для объятия, почувствовав, что слова бесполезны. «Наш дом» — слышит Чхве Хан, не понимая, и повторяет несколько раз про себя, как молитву. Нежная улыбка Кейла становится ему ответом. Рон поднесит палец к губам, призывая маленького Ганса к молчанию, в руках у которого лежат десятки писем с печатью короля Альберу. Крепкие руки Чхве Хана сжимают Кейла в объятии и им отвечают не менее сильные объятия. Чхве Хан зарывается носом в яркие волосы Кейла и впервые за всю жизнь, чувствует искренний восторг радостей жизни.