беру тебя на абордаж сегодня ночью

она отбила себе все костяшки об изящную древесину тисового дерева двери каюты галеона. зажатое между тремя пальцами той же руки горло полупустой бутылки рома уже выскальзывало из слегка подзагоревшей на солнце хрупкой ладони, как вдруг: — я сейчас кому-то вышибу пулей его мозги. уголок её пухлых алых губ устремился вверх. — ты? она, слегка покачиваясь, как поймавшая попутный ветер шхуна на волнах, стояла в дверном проёме и таращилась на голый накаченный торс, широкие плечи, мощную грудь и большие руки со вздутыми венами, как на покрытый глазурью с бисквитной основой в сливках ягодно-фруктовый торт. она бы и облизнулась. когда он успел стать таким ахуенным? приподнимает руку с бутылкой, которая каким-то образом в ней ещё держалась. — выпьем? — обнажая белоснежные зубы, смакует своим бархатным голосом так приторно-сладко. — ты уже нихуёво так выпила. спать иди. — пройти дай. он остаётся на месте, и она настойчиво делает шаг вперёд, оказываясь в нескольких сантиметрах от его лица. он чувствует перегар, смешавшийся с не менее пьянящим шлейфом остро-шоколадного мускуса, сандала и розы, который резюмировал всё её естество и личность, будто бы был подлинным ароматом тела. с жадностью того, чьи губы приоткрываются в предсмертном с болезненным спазмом в гортани вдохе, перед тем, как солёная морская вода перекрывает доступ кислорода в лёгкие, он с умопомрачительным вожделением глубоко вдыхает её запах. опускает веки и выдыхает. жар его дыхания заставляет кожу её шеи таять, как сорбет. он расправляет плечи, отводя их назад, разминает шею, делая полукруг головой, поддаётся к ней вплотную и... замирает. сжимает кулаки до боли от перенапряжения мышц в предплечье. он сдерживает себя изо всех сил, чтобы не накинуться на неё, как хищник на добычу. она понимает, насколько самый разыскиваемый преступник санта-доминго был серьёзен только тогда, когда резной ствол пистоля, всё это время находившейся у него в руке, наконец, опускается на тумбу. он перехватывает ром из её руки и закрывает за ней дверь. идёт обратно, параллельно закидывая голову и припадая губами к горлу бутылки, делает несколько внушительных глотков. она также проходит внутрь и вальяжно садится на его кровать, располагая вытянутые руки по обе стороны от себя и ногу на ногу кладя. — а у тебя здесь уютно, — перебирает кончиками пальцев мятую простынь. — да ну? — да. она протягивает руку к бутылке. он ей её даёт. — а я думал, тебе уютно в капитанской каюте, — он облокачивается поясницей о край стола. усмехается и бровь вскидывает, руки на груди скрещивая. — точнее, когда «любимец волны» имеет тебя каждую ночь в капитанской каюте. она делает глоток, поднимается и подходит к нему. её сверкающие в полумраке глаза — острые челюсти чёрной мамбы, и она впивается ими под кожу, впрыскивая в кровь жертвы смертоносный яд. он нагло улыбается ей в лицо, глядя сверху вниз: «и это всё?» у него к её яду иммунитет. свободной рукой она со всей силы отвешивает ему пощёчину. — мудак. он, позволяя ей это сделать, громко и заливисто смеётся с красным отпечатком её ладони на своей щеке. — ревнуешь. — наивная дура, — с каким-то особым похуизмом снова перенимает бутылку из её руки и отпивает ещё, пока в его неровно вздымающейся грудной клетке заточённые меж рёбер черти упираются рогами в плоть. с вызовом она вполоборота поворачивается к нему в профиль; кистью руки отбрасывает объёмные блестящие локоны волос за оголённое плечо, и они гребнями вздымающихся пенистых волн изящно ложатся на полуоткрытую спину, как на песчаный пляж, открывая подчёркнутые румянами, ровные впалые скулы миниатюрного круглого лица; длинные, заострённые миндалевидные ногти ложатся на оголённое высоким разрезом обтягивающего чёрного платья бедро: — его руки начинают отсюда... нежностью бриза, ласкающего искрящуюся гранями тысячи бриллиантов поверхность воды в лучах палящего солнца, подушечки её пальцев со всей присущей ей грацией движутся ко внутренней стороне бедра. — он не только со штурвалом так искусен. в это время до него, наконец, доходит: она — не тот самый жизненно важный глоток свежего воздуха, она — вода. и она топит, а он захлёбывается, тонет. идёт ко дну, пока поверхность воды стремительно удаляется. — и заканчивают... он не даёт ей продолжить, оглушая до раздробленных в гальку костных слуховых каналов осколками битого стекла, разлетевшихся по всей каюте от угла дубового стола, который сейчас впитывал в себя остатки выдержанной в бочках, пряной тёмной влаги из сахарного тростника. — нахуя ты пришла? — басистым своим как из бомбарды выпаливает. — я соскучилась по тебе. из-под опущенных век край его рта нервно дёргается. выпустив то, что осталось от бутылки с ромом, окровавленной кистью руки он хватает её за шею, впечатывая в стену. — ты думаешь, это смешно?