выдыхай

      Дом встречает запоздавшего путника абсолютной тишиной. Парень тихо, насколько может, стягивает с себя кроссовки, куртку, пиджак. Оставляет всё на диване у входа. Домработница завтра разберётся. Аккуратно проходя по просторному коридору в большую гостиную на первом этаже, Алишер всматривается в почти полную темноту, стараясь разглядеть, не ждёт ли его кто. Комната отвечает ему пустотой и ночной прохладой, бьющей из открытого окна. Слава снова забыл закрыть. Либо так и не выходил из комнаты с самого утра. Моргенштерн прислушался снова. Тишину не нарушал ни единый звук. Неужели Марлов уже спал? Всего три часа ночи, обычно он в это время только садится за работу под очередное аниме, забывая обо всём на свете. Скверно.       Алишер сильно понадеялся на свою внимательность и идеальный слух. Ночной ритуал не должен быть нарушен, а если и будет, то он быстро спрячет свою маленькую грязную тайну от чужих глаз. Моргенштерн устраивается на диване, достаёт откуда-то косяк, поджигает, затягивается. Одновременно с этим в его руке оказывается телефон. Он открывает до пикселя изученное приложение, находит до боли знакомый контакт. Затягивается травой снова, прежде чем решается нажать на вызов. Нега разливается по телу, но не успокаивает напряжённых мышц. Каждая клеточка вслушивается, всматривается в сторону лестницы на второй этаж. С каждым разом становилось всё стремнее проворачивать подобное, но оставить в прошлом, отказать себе и своим желаниям он не может. Моргенштерн давно признался себе в своей слабости. Ничтожности. Греховности, если хотите. В такие моменты хотелось ударить себя по лицу и свернуть всю авантюру, но звук поднятой трубки разорвал тишину в его наушниках, напугав до седых волос. Хотелось уменьшить звук до масштабов атома, чтобы никто, кроме его грешной отвратительной душонки не слышал такое родное: — Лись? Ты снова не спишь? Это приторное «лись» вызывает приступ тупой боли где-то глубоко. Его прошибает. Никогда и никому он не разрешил бы назвать себя так снова. Никому, кроме него. Дым застревает в горле, Алишер давится, но не даёт себе издать ни звука. Хочется выблевать трахею, но он ни за что, никогда не сделает хоть малейшего движения. Слёзы текут из глаз, его постепенно отпускает. На том конце трубки только молчание и звук пальцев, бегающих по клавиатуре. — Ты так и будешь играть со мной в молчанку, родной?       Родной. Сердце щемит снова. Алишер готов расплакаться. Какой же он жалкий, жалкий и абсолютно больной. Больной в своей этой страсти звонить бывшему возлюбленному по ночам, а потом — закидываясь очередной бутылкой пойла на колёса сверху рыдать, размазывая сопли по подушке. Они расстались почти полгода назад, когда Алишер выбрал свободную жизнь и «творчество», оставил за порогом их питерской квартиры лишь свой запах и зип-лок в кармане чужой толстовки. Он ненавидел себя. Ненавидел за ту боль, которую причинил тогда, ненавидел и сейчас, за то, что болит теперь у него. Сердце болит. Нет. Нет у него сердца. Душа? И души тоже нет. Он её выжег, вытрахал, вынюхал, выпил. Он думал, что забылся в череде шлюх, в славе, и в Славе, которого, казалось, нашёл для того, чтобы разорвать порочный круг и снова начать чувствовать. Не начал. Спустя две недели с их первого поцелуя понял, что чувствует только отвращение к себе и восхищение этим маленьким человечком с большими глазами и громадным, как океан, сердцем. И больше — ничего. Ни нотки влюблённости. В него. — Как там Слава? Я сегодня новый биток накидал для одного из треков на будущий альбом, хочу написать ему, может, оценит? Он клёвый парень, я рад, что ты нашёл его, Лись. Глотку рвёт противное «не надо», но выходит лишь бесшумный выдох. Моргенштерн не двигается. Косяк тлеет в руке, обволакивает терпким дымом. Он совершенно забывает про пожарную тревогу. Даже если она заорёт, он не сдвинется с места. Алишер слишком сильно скучал, чтобы отпустить вот так.       Спустя почти полгода после их расставания, Алишер по пьяни набрал выученный наизусть номер. Долгие гудки, короткое сонное «Лись?» и он снова понял, что пропал. Пропал в долговязой фигуре, рыжих волосах, светлых глазах и широкой улыбке. В полной противоположности того человека, которого сейчас звал «любимый» и которому носил в постель цветы, пытаясь загладить тем самым вину за своё паскудство. За не-любовь. За насилие над собой и над ним. Только Слава и не знал, что перед ним виноваты. — У меня новостей и нет почти. Позавчера же ты мне звонил, с того момента ничего и не изменилось, — вещал в трубку Кашин. На заднем плане всё ещё стучали пальцы по клавиатуре, тихо играла какая-то песня, шуршала ткань толстовки. Алишер знал эти звуки, до дрожи каждый, мог ощупать их. Он знал, как пахнет в той квартире, как там расположены вещи, как в ящике вилки лежат и как заправлена кровать, как стоят на столе две грязные кружки — для чая и для кофе с молоком. Хотелось ударить себя по лицу. Больно, об стол головой приложиться и отключиться, память потерять и начать всё заново. Сбросить себя до заводских настроек. Не получалось. Он понимал, что нужно сделать, как Эльдар его просил — собрать волю в кулак и пойти уже к психиатру. Только другу Алишер доверял свои страхи, но самый главный грех всё равно доверить не смог. Джарахов видел, как убивает себя парень, как глушит что-то в себе, как запивает и заедает какое-то горе, но разговорить не мог. Мог лишь давать советы, куда сходить и как поступить с этой болью. Сам же шёл только нахуй с такими советами. Моргенштерн посылал, в угаре и пьянстве. И Эльдар молча глотал это всё, не отворачивался. Вокруг Алишера были слишком хорошие люди. — Я вчера пробовал готовить курицу, как ты меня учил. Получилось очень вкусно. Миша в гости приходил, мы пиво пили, под него прям охуенно зашла твоя… Ну, не совсем «твоя» курица. У тебя всё равно вкуснее. Кстати, на счёт альбома… Слова про курицу — удар под дых. В солнечное сплетение прямо. Кислород моментом ушёл из лёгких, слёзы навернулись на глаза, уже не от того, что дым не в то горло полез. Несдержанный всхлип разорвал тишину, шокировав человека, его создавшего. На том конце тоже всё замерло. — Ты плачешь? Не плачет. Вообще ничего не чувствует, ла-ла-ла, нет в нём никаких этих самых «эмоций». Выжжены наркотиками и ненавистью к себе любимому. Он не плачет… Плачет. Рыдает бесшумно, крупные слёзы катятся по щекам, по татуировке вниз, по подбородку и на расписную шею. От отвращения к себе любимому хочется убиться тройной дорожкой какой-нибудь дряни. Он просто устал. Устал притворяться. — Дань… — тихо, чтобы услышал только собеседник, потонувшее в каком-то болезненном хрипе, едва различимое. На том конце кто-то встрепенулся, явно телефон подняли ближе к уху, убрав с громкой связи, чтобы всё слышать. Слушать. — Да? — Прости, — снова едва различимо, стон боли и отчаяния, впервые вырвавшийся наружу за всё то время, пока Алишер названивал бывшему почти каждую ночь, пытаясь найти ответы в себе. Или услышать. Наконец, заветное «пошёл нахуй, я тебя ненавижу» и успокоится окончательно, обнаружив себя в чёрном списке. Было бы гораздо легче, оборви Кашин все концы сам. Моргенштерн бы на это никогда не решился. — Я тебя- — Алишер!       Моргенштерн почти выкидывает телефон в стену. Он наскоро сбрасывает трубку, кидает косяк на пол и тушит его, вдавив ногой в ламинат. Прячет трубку в подушки на диване. Сердце колотится, лицо мигом гореть начинает. Слёзы пересыхают, уступая место холодному поту и трясущимся от страха рукам. Слава быстро, насколько это возможно в сонном состоянии, спускается вниз. Подходит к дивану, прыгает почти на него, укладывается головой на колени. На нём большая футболка, взятая с алишеровского плеча, и ободок на голове, придерживающий растрёпанные волосы на месте, открывающий обзор на заспанное лицо. Милейшее зрелище. — Ты чего не идёшь ко мне? Я слышал, что вы приехали давно уже. Алишер собирает всю волю в кулак и выдаёт тихо: — Обкашливал вопросики с важными людьми. — Занятой ты… — Есть такое. Иди спать, мелкий. Я в душ и к тебе под бочок, окей? — Окей, — Слава нехотя поднимается с него, отходит к лестнице, перед этим набрав в кружку холодной воды. Он тихо уходит наверх, хлопает дверью в спальню, после чего в доме снова наступает тишина.       Алишер подбирает с пола косяк, выкидывает его в мусорку под раковиной, еле стоя на трясущихся ногах. В этот раз пронесло. Найдя телефон под подушкой, он видит два пропущенных за последние пять минут и голосовое сообщение в Телеграмме, которым они не пользовались со дня расставания. Моргенштерн уходит в ванную, запирает дверь и включает его. Родной голос снова вызывает мурашки по коже: «Ты как там? Я хотел сказать «я тебя простил». Я слышал, что там Слава пришёл. Береги его, он хороший парень. Я не обижен, у меня всё хорошо. Как-никак, полгода прошло. Можем как-нибудь нормально пообщаться, если ты захочешь. Уверен, тебе есть, что мне рассказать. Прошу тебя не творить хуйни с собой. Ответь на это сообщение, чтобы я знал, что ты не сдох.» — Я не сдох, — голосовое сообщение с улыбкой в голосе. Доставлено. Прослушано. «Молодец.» :) Алишер входит в душевую кабинку, включив в наушнике какую-то незамысловатую песню. На секунду на душе становится спокойно.